Начищала, драила яростно. А заодно – мозг-то, пока убираешь, свободен – в самой себе провела полную ревизию. До чего ж она, оказывается, докатилась. Настолько одинока, что бомжа в дом притащить готова. Да еще – вожделеет его. Никак не могла отвязаться от фантазии: вот Гена наваливается на нее всем сильным телом, прижимает к постели крепкими своими руками. И ей – не противно, не мерзко, но страшно и радостно.
Прежде – все бесконечные девять лет, что прошли со дня Митиной смерти, – Галина холила и пестовала свое одиночество. И только сейчас – спасибо алкоголику Гене – вдруг отчетливо поняла: Митенька, любимый сын, в своем раю вовсе не рад тому, что его мама заживо себя похоронила.
«У меня ведь и подруги были. И родня, пусть дальняя. А я всех разогнала», – с запоздалым раскаянием подумала женщина.
А главное, Галина поняла: ей самой, наконец, элементарно надоело — из года в год, из месяца в месяц переживать и пережевывать гибель сына.
Эта новая мысль испугала ее чрезвычайно. Она себя даже за руку ущипнула, укорила: «Да что же я за мать такая?!»
И, пусть еле на ногах стояла после яростной уборки, заставила себя дойти все-таки до магазина. Купила, как собиралась, муку и корицу для пирогов Митеньке. Только к полуночи закончила возиться с готовкой. А с раннего утра поспешила на кладбище.
Сидела на могилке, жевала булочку (сыночку положила лучшие, себе взяла подгоревшие). Честно рассказывала Мите о вчерашнем своем помрачении. Но удивительно: очень часто, когда разговаривала с сыном, ей казалось – он смотрит на нее со своей фотографии на памятнике обиженно, с укоризной. А сегодня мальчик ее любимый глядел радостно, беспечно. Не осудил, значит.
И по пути домой вела она себя неслыханно: в автобусе увидела смешного карапуза – улыбнулась. А когда вышла из метро, ноги сами собой занесли в парфюмерный магазинчик. Покупать помаду рука не поднялась, но туалетную воду – с легким, девичьим ароматом – приобрела. Едва свернула от станции в тихий переулок, где никого народу – не удержалась, раскупорила флакон, надушилась. Ей всего лишь пятьдесят два. Совсем не поздно выйти из монастыря.
Даже задумалась: не вернуться ли на работу? До Митиной смерти Галина трудилась в собесе. Когда случилась беда, взяла отпуск без содержания. А потом – смогла получить инвалидность по общему заболеванию и с работы ушла. До сих пор с Верочкиной, конечно, помощью прекрасно существовала на скромную пенсию. Хотя в собесе – а там по разным социальным делам бывать приходилось – ее каждый раз звали обратно.
«Почему бы и нет? – раскрылилась сегодня она. – До пенсии еще три года. Пойду, поработаю. Хотя бы с народом пообщаюсь, да и деньги не лишние. Может, ремонт сделаю. Или – поеду на море!»
И впервые мысль о том, что она поедет на курорт одна, без любимого сыночка, не отозвалась острой болью.
Да и с договором пожизненного содержания, что заключили с Верой Бородулиной, она, пожалуй, поторопилась. Да, подруга добросовестно поддерживала ее все эти годы, и отдать ей квартиру после своей смерти, конечно, не жаль. Только вот в чем закавыка. Умирать – по крайней мере в ближайшие тридцать лет – Галине решительно расхотелось.
«Вот проклятый бомж! – беззлобно подумала она. – Всю жизнь мою за какие-то пару часов перевернул!»
…В подъезд входила почти летящей походкой. Консьержка встретила ее осуждающим взглядом, и Галя широко улыбнулась в ответ.
А у порога квартиры, притулившись плечом к дверному косяку, ее ждал Геннадий.
Но как он сегодня выглядел! Чист, выбрит, подстрижен, в новехоньком костюме! С букетом пионов!
– Ой, – ахнула Галина.
Гена ухмыльнулся:
– Не ждала?
Протянул цветы, гордо молвил:
– Я ж говорил тебе: не бомж я никакой, просто вчера обстоятельства так сложились! Не поверила, что ли?
Она машинально отметила: зубов у него во рту не хватает, и ногти – подстрижены криво-косо. Но все равно: что за контраст с жалкой личностью, что спал в грязной луже!
Гена мазнул снисходительным взглядом по ее изумленному лицу, поинтересовался:
– Сегодня-то не погонишь? Я вон и принес кое-что, поляну накрыть.
Поднял с пола пакет, в нем зазвякали банки-бутылки.
Приблизился к ней вплотную, повел носом:
– Надушилась. Сладкая какая! – Подмигнул: – Меня, что ли, ждала?
Обнял. Уверенно, крепко.
Прежняя Галя бы сейчас взвилась, оттолкнула. Заперла бы входную дверь на цепочку и все замки.
Но Галя изменившаяся вспомнила Митино веселое лицо, что поощряло ее сегодня с могильного памятника, и ответила Геннадию:
– Не ждала я тебя. Но видеть рада. Проходи.
* * *И началось у Галины помрачение. Роман разгорелся – куда там до него нескольким торопливым, неловким встречам, в результате которых Митя на свет явился. Тот — Митенькин отец – ее поклонение лишь снисходительно принимал. А Гена ей сам поклонялся. Обожал ноги своей возлюбленной целовать (Галя смущалась ужасно). Устраивал – в их-то ох насколько не юные годы – романтику. Все, чего в юности не получила, она обрела сейчас: и ужины при горении свеч, и ванны с лепестками роз.
Отдалась страсти вся – слишком уж долго (считай, всю жизнь!) ограничивала себя и сдерживала. Ох и ухмылялись продавщицы, когда тертая жизнью тетка явилась в их магазин выбирать ярко-алое белье! Да еще Галя увидела стринги (даже не знала, что такой фасон существует!), нацепила на поджарый задок, взглянула в зеркало, стала от смущения под цвет красному белью. Но купила.
А Генка – неуемный! – еще и станцевать ее в обновках заставил.
И, покорной рабыней, она исполнила его желание.
Впрочем, не совсем уж потеряла голову. Во всем, что касалось любви, признала безусловное Генино лидерство. Но по жизни — не слишком-то ему повиновалась.
Геночка оказался – быстро поняла Галя – еще более непрактичным, чем она сама. Хотя руки золотые, это да. Всю ее бытовую технику расшевелил. Миксер, что раньше крутил еле-еле, теперь делал тысячу оборотов в минуту, конфорки на плите (три из четырех были сломаны) горели исправно. Даже телевизор еще советских времен, что пылился на антресолях, Галин любовник оживил за пару вечеров.
– Ты просто волшебник какой-то! – cмотрела она на него влюбленными глазами.
Он улыбался в ответ:
– Мне и дома со всего города вещи в ремонт несут.
И очень гордился, что денег за свою работу не берет принципиально. «Только натурой. Колбаски там если подбросят, курочку домашнюю. Ну или бутылку».
Выпить Геночка очень любил. Вел себя, когда пьяный, правда, мирно. И чтоб в грязи валяться – пока не повторялось. Но Галю очень тревожило, что каждый вечер на столе в обязательном порядке появлялась бутылка. И очень редко Гена ограничивался – как собирался – парой рюмок для аппетита. Раз в месяц примерно и вовсе срывался: пил как минимум сутки подряд.
Успокаивал Галю: «Не боись, я бухаю, только пока деньги есть! А кончатся – сразу за ум возьмусь!»
Вот уж сомнительное утешение!
Небольшие деньжата у Геннадия действительно имелись. Он со смехом рассказывал Гале, как их получал:
– Представляешь, в тот день ты меня выгнала, шмотки были мокрые, грязные! А я ж средства в нашем Сибирском банке храню, и филиал у него в Москве единственный. От тебя – на другом конце. Ну и что делать: потащился! От ментов в метро еле отбился: спасибо, уломал, отпустили. Являюсь в банк, а они вообще пускать не хотят. Упросил: возьмите паспорт, убедитесь: есть у меня счет и деньги на нем есть. Тогда только позволили зайти. Но, говорят, на диван не смейте садиться, он у нас химчистке не подлежит!
Гена отложил на черный день – Галя подсмотрела в выписке с банковского счета – совсем немного. И теперь разбазаривал накопления с удивительной легкостью. С удовольствием баловал ее икрой, дорогими конфетами. Покупал, будто девочке, мягкие игрушки. Уговаривал:
– Давай пока что поживем в свое удовольствие! Это ведь тебе самой в первую очередь нужно.
Галя не сопротивлялась. Она и покормить Гену, когда у него деньги кончатся, была согласна. На первых, конечно, порах.
Беспокоило другое.
Вера Бородулина приняла Геннадия резко в штыки. Увещевала Галю: «Как вы не видите? Он же вас за собой в пропасть тянет! Бездельник. Альфонс. И алкоголик хронический».
Возлюбленный тоже не оставался в долгу. Именовал Веру не иначе как стервой. А по поводу договора пожизненного содержания, что женщины заключили, просто рвал и метал:
– Галка, ну ты дура, что ли, совсем? С какой стати тебе свою квартиру совершенно посторонней тетке оставлять?!
И все доводы, что Вера, мол, ее лучшая подруга, рассказы, как та помогала-поддерживала, гневно отметал:
– Чушь несешь! Я своих дружбанов – если у них вдруг беда какая – тоже всегда поддерживал. Еду таскал, выпивку, выслушивал, возился, как с маленькими. Но ни у кого квартиры в обмен на свои услуги не требовал!
И все доводы, что Вера, мол, ее лучшая подруга, рассказы, как та помогала-поддерживала, гневно отметал:
– Чушь несешь! Я своих дружбанов – если у них вдруг беда какая – тоже всегда поддерживал. Еду таскал, выпивку, выслушивал, возился, как с маленькими. Но ни у кого квартиры в обмен на свои услуги не требовал!
– Да Вера тоже ничего у меня не требовала, – в который уж раз объясняла Галина. – Я ей сама предложила. Понимаешь, сама!!!
– Ну а теперь – возьми свое предложение назад! Что ж, этот договор и разорвать нельзя? Да запросто! Пишешь претензию, что Бородулина свои обязанности по твоему содержанию не исполняет, и суд соглашение ваше расторгнет в два счета!
– Ген, ну не могу я так! Может, если только Вера по-хорошему согласится…
– По-хорошему? От жилья отказаться? Которое миллионов шесть стоит, не меньше?! Да никогда она не сделает этого. Нет, тут только по-плохому можно. Участкового, что ли, вызвать? Рассказать ему, что Верка тебя отравить пытается, чтоб побыстрее в наследство вступить?
– Слушай, Гена, – Галина уже начала закипать. – Тебя-то почему моя квартира настолько волнует? Тоже, что ли, хочешь лапу на нее наложить? Жениться – и после моей смерти унаследовать?!
– Как ты только говорить такое можешь! – обиделся Гена. – Я – по жизни бессребреник, чужого мне не нужно. Просто тебя, глупую, вразумить пытаюсь.
– Ладно, – тяжело вздохнула Галина. – Поздно меня уже вразумлять. Пусть все остается, как есть…
…Она еще раз заверила Веру Бородулину, что замуж за Геннадия не собирается и договор пожизненного содержания, заключенный между ними, остается в силе.
Подруга, впрочем, в ответ лишь усмехнулась:
– Ой ли?
– Явно какую-то гадость задумала, – убежденно заявил Гена, когда Галина пересказала ему разговор. – Убить она тебя хочет!
И с тех пор – когда Бородулина являлась, – не оставлял Галину одну.
Встречи, под его тяжелым, ненавидящим взглядом, превратились в пытку. Никаких больше воспоминаний о Мите – и вообще никаких разговоров. Вера быстренько выгружала продукты – и спешила из их квартиры прочь. Спустя какое-то время обязательно звонила, выговаривала Гале, что та связалась с хамом и что «от этого Гены можно ждать чего угодно».
Галине все труднее и труднее было находиться меж двух огней. Она понимала: ей придется в самое ближайшее время делать выбор. И она все больше склонялась, что выберет она – Геннадия. Тот, конечно, алкоголик и разгильдяй. Но только с ним уютно и легко. Не то что с Верой.
Хотя подруга, видно, чувствовала, что ситуация вырывается из-под ее контроля – постоянно предрекала, что Геннадий еще явит свое истинное лицо.
– Как вы, Галина Степановна, только можете всерьез воспринимать запойного мужика?! Он же вас использует! Живет в вашей квартире, питается на ваши деньги! Да еще и загулы небось тоже вы ему оплачиваете?
– Оплачиваю. А что делать? Нету у меня другого. А с мужчиной в доме все равно лучше, чем без него, – вздыхала Круглова.
И когда Гена уходил в очередной запой, даже особенно и не расстраивалась. Что поделаешь. Такая у нас страна. Таков в ней сильный пол.
К тому же любимый пока пил культурно. В квартире – ну или, в крайнем случае, с новыми приятелями. В пивнушке или в гаражах.
И Галину всегда, пока его мозг еще не полностью алкоголем затуманен, предупреждал:
– Все, лапа. Сорвался. Пью. Рано не жди.
Она в ответ только вздыхала. А еще проверяла, есть ли в холодильнике пиво на утренний опохмел.
…Гена обычно являлся из своих запоев часов в шесть утра. Трезвонил радостно в дверь. Если тут же не открывала, начинал грохотать кулаком.
В то утро тоже затрезвонили очень рано. Но жали на звонок куда более сдержанно, и Галина сразу же встревожилась. Пока накидывала халат, мчалась в коридор, все ждала: вот сейчас в дверь заколотят… однако нет. Снова повторились короткие, очень официальные звонки.
Отперла – и сердце сразу рухнуло куда-то в печенки. На пороге вместо помятой и счастливой Геночкиной физиономии – полицейский. И едва только спрашивать начал: Круглова ли она, Галина ли Степановна – а несчастная уже поняла: беда.
И оказалась права.
– После распития спиртных напитков скончался, к сожалению, ваш сожитель, – без тени сочувствия проинформировал ее лейтенант. – Тело в морге пятнадцатой больницы, предварительная причина смерти – инфаркт.
– Нет! – отчаянно выкрикнула она. – У него же сердце совершенно здоровое было!
– Так в крови три с половиной промилле алкоголя, – вздохнул лейтенант. – Тут уж никакое сердце не выдержит.
Что-то царапнуло Галину в его словах. Взволновало, встревожило. Но уловить мысль-беглянку она не успела. Опустилась на пол и зарыдала.
* * *Если долго живешь без мужчины, он уже не нужен становится. Да и разве было у Али время на личную жизнь? Рабочий день – часов двенадцать, безо всяких каникул. Плюс двое детей на руках. Хозяйство. Уход за Викторией Арнольдовной – та в последнее время начала побаливать.
Николай Алексеевич, конечно, по-прежнему смотрит на нее влюбленными глазами. Делает милые подарочки (небольшие, от таких не откажешься). Осыпает комплиментами. Но только Аля уже для себя решила: романа со стоматологом у нее не будет. Никогда. Непорядочно – да и просто опасно – травмировать его психически нездоровую супругу. А если вдруг Наталья умрет или уйдет от него сама – Алла все равно, наверно, откажет своему пожилому кавалеру. Слишком разные взгляды на жизнь. Слишком велика разница в возрасте…
Впрочем, неизвестно еще, что хуже: поклонение пожилого или обожание мальчика.
У Кирилла Бодрых теннисная карьера не просто шла – летела в гору. Не так давно он с гордостью сообщил: у него даже появился свой фан-клуб. «Значит, – тут же подумала Аля, – и поклонницы имеются. Скоро окрутит его какая-нибудь юница».
Однако бывший ученик упорствовал в былых привязанностях. Он теперь стал куда увереннее в себе. Когда приезжал в родной городок, каждый раз брался объясняться ей в любви. Звал замуж.
Она мальчику отказывала. По-прежнему считала, что негоже учительнице связывать жизнь с бывшим учеником. Да еще вешать на него своих двух дочек.
Но Кирюша не унывал. Шутил: «Если противник сопротивляется, остается только усилить натиск».
И усилил. До такой степени, что Аля согласилась взять на три дня отпуск, чтоб приехать в Москву, поддержать его на важном матче.
Кричал в трубку:
– Алла Сергеевна, ну пожалуйста! Я же в столице на турнире такого уровня в первый раз играю! Начал с квалификации, а завтра уже полуфинал. Знаете, как хочется, чтоб вы были рядом?!
– Кирюша, но у меня работа… – жалобно начала Аля.
И увидела: лицо у Виктории Арнольдовны (вместе сидели в гостиной) совсем нехорошее. А сухонькая ручка сложилась в грозный кулак.
– Хорошо, Кирилл, – вздохнула Аля. – Я приеду.
* * *Але и в голову не могло прийти, сколько гламура сосредоточено вокруг большого тенниса. На обычных трибунах среднестатистические москвичи еще сидели, но в ВИП-секторе, где расположилась она, – сплошь респектабельные господа да красотки в дизайнерских туфельках, при сумочках из кожи питона.
«Причем в теннис из них никто играть не умеет!» – весело аттестовал здешнюю публику Кирилл.
Разговоры кругом и правда велись от спорта далекие. Народ хвастался заграничными вояжами, толпился вокруг дорогих автомобилей – прямо подле кортов элитный автосалон устроил выставку-продажу. Азартно расхватывал халяву, которой в ВИП-зоне оказалось немало: конфеты, журналы, образцы кремов.
Аля в незнакомой шумной и не слишком дружелюбной обстановке смущалась. Зато малышка Зоинька, которую она взяла с собой, чувствовала себя прекрасно. Увлеченно карабкалась по бесформенным диванам (на стенде мебельной фабрики). Пыталась разрушить инсталляцию из теннисных мячиков. Пришла в совсем уж неуемный восторг, когда увидела девушку-промоутера с огромной – в человеческий рост, – теннисной ракеткой.
Вцепилась в рукоятку, заявила требовательно:
– Моя!
– Можешь подержать! И даже сфотографироваться! – лучезарно улыбнулась девица.
И беспечно передала громадину в крошечные детские ручки. Малышка покачнулась, едва не упала…
– Зоя, осторожно! – кинулась к дочери Аля.
Но длинноногий Кирилл ее опередил, подхватил ракетку. Ласково обратился к девочке:
– Давай мы с тобой вместе держать будем. А мама нас сфоткает.
Присел рядом с Зоинькой, девочка взъерошила ему волосы, смотрят оба сквозь ракетку, он – весело, она – серьезно.
Аля с удовольствием их сняла, попросила:
– Потерпите две секунды, я еще вертикальный снимок сделаю…
И вдруг услышала восторженный писк:
– Ой, это же Бодрых!
Композицию тут же нарушили две девчонки-подростка. Одна совала Кириллу под нос огромный теннисный мяч и маркер, просила: