Лена молча рассматривала его: шутит, издевается, правду говорит?
— Что за генерал?
— Елена Владимировна, я человек военный, как и вы, сообщить больше чем сообщил не могу. Этого-то слишком. Так что решим? Выписывать? Или подождете приезда гостя?
Лена думала минут пять и нехотя согласилась подождать.
— Славно, — заверил и ушел. А у Лены появилась цель — ждать.
Банга появился почти через две недели. Прошел в палату и сел рядом с постелью на табурет как ни в чем не бывало.
— Привет? — подмигнул опешившей племяннице. Лена глазам своим не верила. Села на постели:
— Вы?!
— Не похож? — улыбнулся.
— Нет, но…
Артур яблоко из кармана вытащил, чтобы замешательство девушки снять:
— На-ка, гостинец тебе.
Лена взяла автоматически, сжала, соображая и опять на Бангу уставилась — глазища в пол лица.
— Значит вы?…
— Жив, как видишь. Аль не рада? — хохотнул.
— Нет… Вернее — да.
— А точнее? — не скрывая, смеялся мужчина. — Ладно, оставим эту туманную тему. Сама-то как?
— Я?…
— Ну, со мной вроде выяснили.
Лена яблоко на постель положила, ноги на пол спустила и лицо потерла:
— А я думаю, что за генерал мной интересуется.
— Думать всегда полезно. И что интересуюсь — да. Не только, как родной, но и как лейтенантом Саниной, оной же связной партизанского отряда имени Ленина под кодовым прозвищем Пчела.
Девушка внимательно посмотрела на него:
— Есть дело?
— Оо! А как здоровье?
— Жива.
— Нет, радость моя, это не ответ, это отмазка.
— Здоровье отлично.
— Ага? — прищурил глаз. Не верил — сине у Лены под глазами было, нос заострился и рука нет-нет дрожала. Неладно еще со здоровьем. — Ходишь?
— Да.
— Хорошо. Сегодня проверять не стану, но к двадцатому приеду и… — пытливо посмотрел на нее. — Если все действительно нормально — к себе возьму. Ребят я набираю крепких, для особых заданий. И группа особая.
— Какие задачи?
— Ого! Нет, так не пойдет, — головой качнул, усмехнувшись. — Мне здоровые нужны, а ты пока нездорова.
— К двадцатому буду.
— И я — буду. Тогда и поговорим.
И вздохнул, склонился к ней:
— Как ты хоть? — спросил уже ласково, без официальности. Лена задумалась, в одну точку уставилась.
— Никак, — призналась. — Душа наизнанку. Выжжена как деревни, со всем светлым и добрым. Одним живу — на фронт, убивать врага.
— На фронт не получится. Моя группа для работы вне фронта.
— В тылу?
— Да. Не мучайся вопросами сейчас. Всему свое время, — похлопал ее по ладони. — Кстати, отца поставить в известность…
— Нет! Нет у меня отца! — отрезала поспешно и даже глаза вспыхнули отчуждением. Артур понял, что девушку серьезно ранило отношение Яна. Что ж, наладить их отношения можно и после войны, сейчас это неглавное. Более того, входит в его планы размолвка — сантиментов меньше, дел больше.
— Хорошо. Пойду я, а ты старайся привести себя в форму.
Лена проводила мужчину взглядом. Вздохнула и взяла табуретку, начала поднимать, опускать, заставляя руки слушаться и не дрожать.
Она будет в форме. Есть еще зачем жить, пока немец по земле гуляет. Вот как сдохнет последний фашист, тогда можно и спокойно умереть.
Артур завернул в кабинет военврача. Прошел и сел за стол напротив:
— Что скажите, Сергей Юрьевич?
Мужчина уставился на него и спокойно сказал:
— Здравствуйте.
— Угу, — усмехнулся генерал. — Так о чем я спросил?
Доктор подвигал челюстью, изучая мужчину и, вздохнул: тяжелого разговора явно не избежать.
— Ваша протеже будет комиссована.
— Что так? — глянул и начал карандаши в стакане на столе крутить, будто сильно они его внимание привлекли.
— Сплошная патология, вот так.
— Конкретней? Руки, ноги целы? Голова соображает? Зрение, слух в норме?
— Вы думаете это все? Сегодня да — целы. И соображает, хотя относительно. И руки работают, и видит, слышит. Но это сегодня. Сейчас. А вот завтра не гарантирую. Ей сейчас знаете, что нужно? — сложил руки на столе замком. — Грязевые ванны, минеральные воды, чистый воздух, усиленное питание, покой — идиллия.
— Эх, Сергей Юрьевич, а вам это не нужно? — глянул на него с хитрой улыбкой Банга. — Друг мой ситный, кому этого сейчас не хочется. Только ведь война, Сергей Юрьевич.
— Да, — согласился тот. — Только ведь она закончится. И о мирном времени самое то сейчас позаботится. Иначе госпиталя еще лет тридцать работать будут.
— Оптимист вы, — серьезно заметил Банга.
Мужчина взгляд отвел: прав генерал. Пока хоть один из видевших и выживших в этой войне жив будет, будут госпиталя по стране стоять. Но помогут ли? Иных уже ни время, ни самые современные методы лечения уже не поднимут, в норму не приведут.
— Под Москвой госпиталь открыли. Специальный, — начал издалека.
— Вы о тех, кто с поврежденной психикой? — глянул на него Банга: ничего «заходцы».
— Да, товарищ генерал. Именно о них. Лично вчера одного отправил. Офицер. Полгода уже в бой идет и никак выйти из него не может. А руки, ноги целы, знаете. И слышит, и видит. Вопрос — что.
— Это вы к чему?
— К вашей протеже. Даже если она не попадет в зону боевых действий больше никогда, я не могу с уверенностью сказать, что она не попадет в тот госпиталь.
— А если попадет в зону?
— Госпиталь ей гарантирован, пожизненно, — кивнул. — Я все понимаю, Артур Артурович. И вы понимаете, что я понимаю, иначе не сидел бы на этом стуле и не руководил весьма узконаправленным медицинским учреждением. Но кроме гражданского долга, есть еще человеческий, а есть еще такие понятия, как врачебный долг. Поэтому я обязан прежде всего думать о своих пациентах. Как врач и человек — обязан. Девушка серьезно и необратимо травмирована. Вы знаете, что она подвергалась пыткам?
Банга уронил карандаш в стакан, глянув на доктора: сам как думаешь?
— Знаете, — кивнул. — Конечно. Значит должны понимать, что она пережила и как это отражается на психике и общем состоянии. Добавьте сюда два осколка, которые сейчас я не могу извлечь. Опасно. Девушка истощена физически и психически. Молодой организм — да. И это ставка на то, что процесс необратимости можно остановить. Ее еще можно если не вернуть в полноценное состояние, то, во всяком случае, не дать развиться серьезнейшей патологии. Для этого всего лишь нужно поставить точку на любых эксцессах для нее. Ничего нервирующего и третирующего, никаких шокирующих картин и тревожных ситуаций.
— Сергей Юрьевич, вы сами понимаете, что говорите? Предлагаете ее в Африку отправить? Так и там немцы.
— Я предлагаю комиссовать ее и отправить в тыл.
— А там легче? — сложил руки замком на столе, перестав изучать карандаши. За доктора принялся. — Вы когда отсюда последний раз нос высовывали?
— Вы же знаете, что мое место здесь до конца войны.
— Но вы же читаете газеты. Да, знаю, понимаю — не все в них так здорово, как пишут, будем откровенны. Вы это понимаете, я понимаю, и оба точно знаем, что если в сводках прошло пять раненых — значит их двадцать! Если мальчик из Танкограда перевыполнил план и дал фронту на двадцать снарядов больше, это значит, что ребенок не выходил из цеха больше недели и пахал, пахал, пахал! А это значит, что он недоедает, недосыпает и работает на грани мыслимых пределов человеческих! И в один из дней попадет под токарный станок и останется в лучшем случае инвалидом! А может вам рассказать, как воруют карточки у людей и они неделями ходят голодные?! — качнулся к нему. — Вы наивны или притворяетесь? Какой к чертям покой?! Где вы его найдете?! В каком населенном пункте необъятной нашей Родины?! Где сейчас вообще живется спокойно?! В Америке?! Это вы что предлагаете, Сергей Юрьевич? Отправить лейтенанта Санину в теплые для психики места, а восемнадцатилетние мальчишки пусть гибнут? А они гибнут в большинстве своем, потому что не обстреляны, неопытны! И сорок первый был из-за отсутствия боевого опыта. И вы мне предлагаете обстрелянного, опытного офицера пожалеть, сохранить? А сам офицер согласен? Вы вообще, чем думаете и о чем? Вся страна тянет из последних сил! Сам товарищ Сталин потерял сына! А вы?… Вы думаете о будущем. Замечательно. Только благодаря вашим зело ценным думам его может не быть вовсе! И, между прочим, офицер, которого вы так усиленно отправляете с рубежей, как раз это понимает!
Банга давил и взглядом и словами и Сергей Юрьевич сидел не шевелясь, усиленно изучал стол, искренне жалея, что вообще решился на этот разговор.
— Короче, двадцатого я приеду за ней. К этому времени она должна быть в отличной форме, и мне плевать, как вы этого добьетесь.
В честь освобождения Белгорода и Орла пятого августа в Москве впервые прогремел салют. Но бойцам на фронте было не до него, у них был свой «салют». Два месяца по всей линии фронта шли ожесточенные бои, немцы с большим трудом сдавали свои позиции. Линия фронта к концу августа продвинулась на сто пятьдесят километров, войска вышли к Днепру, начали развивать наступление на Белоруссию и Украину, но цена тому была почти миллион душ убитыми и ранеными. Эти сто пятьдесят километров родной земли были политы кровью девятисот тысяч солдат и командиров…
— Короче, двадцатого я приеду за ней. К этому времени она должна быть в отличной форме, и мне плевать, как вы этого добьетесь.
В честь освобождения Белгорода и Орла пятого августа в Москве впервые прогремел салют. Но бойцам на фронте было не до него, у них был свой «салют». Два месяца по всей линии фронта шли ожесточенные бои, немцы с большим трудом сдавали свои позиции. Линия фронта к концу августа продвинулась на сто пятьдесят километров, войска вышли к Днепру, начали развивать наступление на Белоруссию и Украину, но цена тому была почти миллион душ убитыми и ранеными. Эти сто пятьдесят километров родной земли были политы кровью девятисот тысяч солдат и командиров…
Двадцать второго августа Артур забрал племянницу из госпиталя и привез на базу особой группы.
Банга говорил, а Лена внимательно слушала. Они шли по лесу и было так тихо, что девушке казалось, они гуляют по парку в мирное время, в выходной день.
— Наши войска наступают, фашисты отступают, а вместе с ними уходят на Запад те, кто вдоволь поизмывался над мирным населением, кто враг советской власти. К сожалению, таких немало появилось при немцах. Предатели, обычные сволочи. Если они уйдут от возмездия, значит, им сойдут с рук злодеяния.
— Это несправедливо.
— Я знал, что ты меня поймешь, — кивнул. — У них сейчас две дороги: с гитлеровцами на Запад или маскироваться под беженцев, оставаться на месте, меняя документы, надеясь, что их не опознают. Войскам некогда разбираться с ними, у них другая задача — освободить нашу землю от фашистских захватчиков. И тут уже наша задача начинается — ловить этих упырей и давить. Если они просочатся в наш тыл, это будет удар в спину, мы недолжны его допустить. Сейчас немало из таких отбросов двигается на Урал, в Сибирь. Двоих взяли в Свердловске, троих в Омске. Если война закончится, и они продолжат жить, это будет несправедливо.
— Значит, задача нашей группы ловить и уничтожать предателей?
— Не только. Вы будете прикомандированы к СМЕРШу, но вы не СМЕРШ, у вас другие задачи, разные, но особые. Работа в прифронтовых полосах. Работа тяжелая. Фашисты не отходят без боев, они сражаются не менее ожесточенно, чем наши солдаты. Одни ведут бои, другие зачищают прифронтовые полосы и после отхода немцев на них пустыня. Когда взяли Орел, стало ясно, что всю систему железнодорожных линий нужно строить заново. Фронт идет, ему нужны боеприпасы, подкрепление людьми, нужно питание, санбатам медикаменты. Нужно отправлять раненых в тыл, а из тыла отправлять на фронт необходимое. В Орловском направлении, например, сейчас это невозможно. Немцы проводят массовые диверсии. Под одной деревней, например, они согнали всех жителей и заставили рыть окопы, а после расстреляли. От смерти до жизни их отделяли какие-то сутки, двадцать четыре часа. Наши пришли, а в деревне никого, зато за ней, в одной из траншей почти пятьдесят трупов. Детей, женщин, если повезло, мужчин, хватают в прифронтовых зонах и отправляют в Германию. Рейх выдыхается, ему нужна рабочая сила, плюс боятся получить от местного населения удар в спину. Естественно, после того, что они творили. "Выжженная земля" Лена, вот какой тактики они придерживаются. Малыми силами невозможно противостоять этому, сохранить людей, стратегические объекты, но хоть малую часть, хоть попытаться — нужно. Солдаты приходят на свою землю и видят вместо своей деревни, родного дома — головешки, видят убитую семью. Это ненависть. Все что им остается. Ненависть сметает гитлеровцев, заставляя откатываться на Запад. Но уже сейчас ясно и точно, что мы не остановимся у границы и будем гнать фашистов до самого океана. Представь, пройдя по своей вымершей, выжженной земле они вступят в Европу. Глупо надеется только на приказы, на то, что победит разум и он удержит их от мести. Какой приказ сдержит человека, который все потерял? Ему осталась только ненависть, праведная ярость, чувство мести. Можно понять и понятно, но допустить гибель мирного населения в той же Германии нельзя. Конечно, некоторых фрау нужно не просто убивать, в землю вон как при царях русских закапывать голышом. Но с этим мы будем потом разбираться.
— Я поняла. Задача максимально сохранить население, по возможности объекты, параллельно вычленяя предателей и нацистских палачей, уничтожать их на месте.
— В точку, — кивнул Банга. — Ты пройдешь курсы обучения здесь. Подрывное дело, как и ведение боя для тебя не новость, но нужно уметь вести и рукопашный бой, обращаться с холодным оружием. Нож бесшумен и в некоторых ситуациях более действенен. Азбука Морзе, уверен, тоже тебе известна, но как на счет рации? Нужно научиться владеть и ею. Так же знать саперное дело, уметь как минировать так и разминировать.
— Поняла. Сколько будет длиться обучение?
— Минимум Лена, но за этот минимум вы должны взять максимум. Потянешь?
— Да, — даже не сомневалась. Есть понятные ей цели: сохранить население, убить предателей, и к этой цели она пойдет любым путем. — Артур Артурович, можно вопрос не по делу.
— Да.
— Когда мы с Тамигром и Костей уходили из отряда, положение складывалось очень серьезное. Вы знаете, вышли они из кольца?
— Вышли Лена. Слились с другим отрядом, проводят рейды, держат партизанскую зону. Сейчас в Белоруссии более пятисот отрядов, ее недаром называют партизанской республикой. Кстати, много полицаев стали переходить на сторону партизан. Грехи замаливают.
"Вышли" и «слились» — просто и обыденно. И думается — все хорошо. И ни Лена, ни Артур не знали, какой ценой отряду удалось уйти.
Отряд был разделен — часть отвлекала гитлеровцев, часть уводила в глубь болот людей, женщин, детей. Немцы сжали кольцо и, почти трое суток этой части отряда в большинстве состоящего из детей и женщин, пришлось простоять в воде по грудь. Тихо стоять, чтобы их не нашли. Те из детей, кто постарше, молчали, терпели, как могли голод, холод, сырость, неудобство. Но как объяснить грудным детям, почему у матери нет молока? Почему они должны молчать? Они плакали, потому что хотели есть. Плач разносился далеко и мог выдать всех. Поэтому двум женщинам пришлось утопить своих детей…
Не пишут об этом в сводках, не передают в центр, но кто был там, никогда не смогут забыть молодую мать, которая смотрит перед собой и, седея на глазах, топит своего ребенка, чтобы жили другие дети…
Глава 41
Обучение проходило по жесткому графику, с утра до вечера. Лене было откровенно тяжело, но вида она не показывала. Все что ей осталось, это ненависть, она двигала ей. Девушка не задумывалась о том, что будет после войны, потому что сама война въелась в душу и тело, превратилась в смысл жизни. Но самое страшное было в том, что она была не одна такая — все двенадцать человек из ее группы были один в один — с пепелищем за спиной и одним будущим на всех — умереть ради победы.
Они не щадили себя и не собирались щадить врага.
В сентябре советские войска рвались к Гомелю, Донбассу. Восьмого сентября был взят Мариуполь, пятнадцатого Нежин. Освобождение Украины и Белоруссии казалось делом ближайшего времени. А там Запад и Берлин. Еще чуть-чуть, еще совсем немного и нужно успеть.
— Каждый, кто первым ступит на тот берег Десны, получит орден Суворова, — объявил приказ Ставки командирам Санин.
Мужчины переглянулись — ставки растут, поощрения сыплются, как из рога изобилия. Еще летом объявили, что за каждый подбитый танк солдат получит пятьсот рублей, а теперь еще и ордена сулят. Здорово.
Коля же поморщился: стимул хорош, но главный стимул, что движет живой силой армий на тот берег и вперед, вперед из последних сил — земля родная. Может специально, может нет, но его батальон укомплектовали в большинстве своем теми, у кого родной дом, семьи были на той стороне реки. И главной наградой для них было дойти до родного крыльца, обнять мать или жену, знать, что дом стоит и дети живы.
Поэтому дважды повторять задачу, поставленную перед батальоном, не пришлось.
Они не выходили из боев три месяца, но никто не жаловался и, солдат не нужно было поднимать в атаку, несмотря на жестокий заслон фашистов. Здесь, на берегах Днепра и Десны схлестнулись две силы — доведенный до апогея отчаянья и ненависти человек и зверь, который рыча и огрызаясь не хотел уходить из обжитых нор. Он еще кусался авиацией и танками, но вся его мощь только раздражала, но уже не страшила.
"Катюши" пригладив тот берег, дали ход пехоте. Солдаты гибли на переправе, усыпали телами берег. Укрепления немцев были сильными и подбираться к ним было сложно, взятие стоило жизней и жизней.
Батальон встретили массированным обстрелом. Пыль, грязь, песок смешивались с останками тел, разорванных снарядами, кровью, водой и потом.
Санина зацепило на берегу, чиркнуло осколком по голове, вжало в песок и майор долго не мог понять, где находится. Очухался — прибрежную полосу густо поливали минометные очереди. Грозя попасть под пулю, метались сестры, только куда оттаскивать раненых?