– Какая связь? – не понял Тонкий.
Петька дипломатично промолчал, и тогда до Сашки дошло: какой репертуар, такие и поклонники…
– Познакомь нас, – попросил он. Объясниться с дедушкой не помешало бы.
– Заходите после завтрака, – пожал плечами Патрик. – Если Жозя отпустит. А то давайте все к нам.
Сашка согласился и побежал к своим. Надо обрадовать Ленку. Она ведь вела себя еще глупее. В Амбуазе с визгом бегала от «привидения», на балу истерику закатила. Она будет очень рада, что Леонардо живой.
– Ты куда? – крикнул ему в спину Патрик. – А фотки показать?
– После завтрака, – отмахнулся Тонкий и прибавил скорость.
Глава XXVI Как отстать от жизни?
Нельзя сказать, чтобы Ленка обрадовалась новости, но среагировала бурно. Говорить о призраках при Жозе не стоило, Тонкий просто показал сестре фотки, и она поняла:
– Черт, а я как дура от него бегала!
– Где? – заинтересовалась Жозе-фу, непонимающе глядя на снимок. С фотки на нее глядел призрак, а на заднем плане спокойно стояла Ленка, и не думая бежать. – Элен, ви прекрьясно вьиглядите! – оценила Жозя.
Но Ленка, забыв о конспирации, гнула свое.
– А ты тоже хорош: «Призрак Леонардо да Винчи!» – передразнила она Сашку, но тут же осеклась: – Ну да, действительно похож…
Жозя еще раз глянула на снимок и оценила:
– Это наш сосьед. Он двьойник великьий худьожьник.
Тонкий закивал:
– Знаем. Он звал к себе после завтрака. Пойдем?
Жозе-фу сразу согласилась.
Дедушка-непризрак обрадовался Жозефе и Ленке как родным. На Тонкого поначалу косился и, по глазам было видно, мысленно примерял на него винни-пуховскую пижамку. Но Сашка показал свои рисунки, спросил что-то о Леонардо да Винчи, и ледок был сломан. Заказав в номер чаю с крекерами, непризрак стал рассказывать о первых годах эмиграции и о своем сходстве с Леонардо.
История смахивала на бестселлер из серии «Приключения шизиков за границей».
– Мы в Москве жили на Баррикадной, – рассказывал дедушка. – Просыпаемся ночью – стреляют. – Он многозначительно посмотрел на гостей и разъяснил: – Осенью девяносто третьего, когда путч начался. Одна очередь к нам в окно влетела – пять пуль, хватило бы на всю семью. Хорошо, мы были в другой комнате. Я и говорю Петькиным родителям: «Вы как хотите, а внука я спасу». У него тогда голос был, думали, прилетим в Париж, сделаем из Петюни поп-звезду…
– Трудно было? – спросила Ленка.
Дедушка кивнул:
– Я посуду мыл в ресторане. Как-то поехали мы в Амбуаз, а тут, как волшебник из сказки, подбегает ко мне менеджер и приглашает на работу. «Вам, – говорит, – только волосы и бороду подлиннее отпустить, будете у нас Леонардо да Винчи. Туристов будем с вами фотографировать на память». Я подумал, а что? У нас ведь по Красной площади ходят всякие Ленины, Сталины. Что я, хуже?
– Значит, вы в Амбуазе работаете! – понял Тонкий.
– Работал, – поправил Леонардо. – Уволили недавно. Да не очень-то и хотелось, – непонятно добавил он.
– Вы лучше расскажите, что в Москве делается, – перевел разговор Петька.
Тонкий не очень-то интересовался политикой и стал рассказывать, какую музыку слушают, какие книжки читают, как ходят в школу без формы и так далее. Но Петька был в восторге. Он все время перебивал, вскрикивая: «Надо же! А в мое время…» И, как столетний дед, рассказывал, что читали и слушали в его время. Тонкий подумал, что, наверное, нелегко так отстать от жизни родной страны. Для этого надо жить на облаке. Или во Франции.
С Ленкой Патрик не то чтобы помирился, но и ругаться не стал. Под присмотром Жози и дедушки не очень-то поругаешься, да и мириться – приятного мало.
Но день прошел не зря: начинающий сыщик Александр Уткин убедился, что призрак – на самом деле не призрак, а дедушка Патрика, что дедушка работал в Амбуазе, что сейчас уволен, но продолжает ошиваться рядом и не хочет рассказывать историю своего увольнения. И в ту ночь они с Ленкой видели его у Амбуаза. А наутро по ящику показали порезанную койку. Есть у Тонкого этот недостаток, чуть что – сразу начинает подозревать всех подряд. И все же… Дедулю видели в нужное время в нужном месте. И с администрацией у него нелады… Вполне по-русски – тебя уволили, а ты что-нибудь сопрешь или попортишь на бывшем месте работы, и сразу на душе полегчает.
Глава XXVII Что резал вандал?
Они проторчали у Патрика и его деда до вечера. Жозе-фу велела воспитанникам идти в номер, а сама пошла зачем-то вниз. Тонкий с Ленкой плюхнулись на диван и стали зевать. До ужина еще целый час, делать решительно нечего. Пользуясь паузой, Тонкий вытряхнул на свет верного крыса (пусть побегает, пока Жозя не видит). Вслед за крысом вытряхнулось и его гнездо. Очередная партия визиток, платки, тряпки… так, минуточку! Тонкий вынул из общей кучи кусок желтой тряпки и повертел в руках. Знакомая тряпочка! Нет, не может быть… Но во всей гостинице – ни одной занавески, только жалюзи. И цвет… Тонкий достал газету с репортажем о вандализме и уставился на фотографию – оно! Точно оно! На крупной, четкой фотке были видны мельчайшие ворсинки ткани и ваты. Да, тряпка из гнезда верного крыса оторвана от королевской койки!
Тонкий вспомнил, как поехал в Амбуаз в то самое утро, когда Франция только узнала о вандале. Замок был оцеплен, за ограждением стояла эта кровать, ее снимали для телевидения, а потом утащили обратно в замок. Туристов за ограждение, конечно, не пустили, но к крысам человеческие запреты не относятся. Толстый тогда еще не был обнаружен и скорее всего сидел в рюкзаке. То есть, получается, выпрыгнул из рюкзака, откусил себе тряпочку и в рюкзак же запихал.
– Вандал ты, Толстый! – сказал Сашка и щелкнул верного крыса по носу.
Ленка забилась в свою комнату и разглядывала какой-то модный журнал (Жозе-фу натащила вместе с газетами), и Тонкому было не с кем разделить свое открытие. Он положил тряпочку перед собой и рассматривал. Перевернул другой стороной и… нет, господа, это уж слишком. Сколько там лет этой ткани, были тогда чернила или нет, Тонкий не знал. Но цифры на штампе гласили – 1999! Может, это, конечно, и номер (Тонкий не мог прочесть надпись по-французски на том же штампе), но почему-то казалось, что не номер это, а год! Ткань эта выпущена в 1999 году какой-то французской ткацкой фабрикой. Значит, либо он ошибся (что вряд ли) и ткань не с кровати, ЛИБО КРОВАТЬ, КОТОРУЮ В ТОТ ДЕНЬ ПОКАЗЫВАЛИ ЖУРНАЛИСТАМ, БЫЛА КОПИЕЙ!
За дверью послышались шаги. Тонкий сгреб в рюкзак верного крыса, а тряпку сунул под нос вошедшей Жозефе:
– Мадемуазель Жозефа, что написано?
Жозя рассеянно поднесла тряпку к глазам:
– Ткьяцкайя фабрика «Лилия», Пари, 1999 год. Зачемь это фам, Александр?!
Тонкий рассеянно покачал головой:
– Просто спросил, – сунул тряпку в карман и плюхнулся на диванчик. Получается, вандал резал копию? Но тогда бы музейная администрация об этом знала и не стала бы поднимать столько шума. А она подняла, и, как пишут в газетах, завтра мебель повезут реставрировать. Что же, реставраторы будут как дураки восстанавливать копию? Нет, проще новую сделать.
Что-то странно это.
Глава XXVIII Как избавиться от гувернантки?
Ежедневно взрослые пишут, издают и потребляют кучу ненужной справочной литературы. «Как избавиться от улик?» – да Сашке бы найти хоть одну по делу Леонардо, а они избавляются! Или еще хуже: «Как избавиться от крыс?» А вот на волнующий Сашку вопрос: «Как избавиться от гувернантки?» – почему-то не написано ни одной взрослой книжки. Хотя бы на несколько часов избавиться, чтобы пошпионить с Патриком в Амбуазе… Сегодня, когда койку повезут на реставрацию, надо подослать Патрика к реставратору, и пусть он вроде невзначай спросит: неужели проще отреставрировать копию, чем сделать новую?
Самый простой способ – запереть. Даже если оскорбленная Жозе-фу настучит маме (хоть это и непедагогично), мама не станет срываться из Парижа только для того, чтобы поучить детей правилам хорошего тона… Она просто закажет по Интернету обратные билеты в Москву на завтра. И полетит начинающий оперативник Александр Уткин, как фанера над Парижем, прямехонько домой. И не дотянет до конца тура, не раскроет дело вандалов… Сашка мысленно дополнил название учебного пособия, которое он обязательно напишет, когда сам станет взрослым. Теперь оно звучало так: «Как избавиться от гувернантки, не рассердив маму?»
Способ второй – испытан. Один из воспитанников должен притвориться больным, чтобы переключить на себя гувернанткино внимание. Тогда второй воспитанник может спокойно… стоп! Опять не то. Помнится, когда воспитанник Тонкий прикидывался больным, его разоблачили, заперли в наказание, а сами ушли гулять с воспитанником Ленкой. Правда, воспитанник Тонкий в тот день вылез через номер Булщита и обрел свободу…
Если бы Тонкий был ученым или хотя бы учился в физико-математической школе, он бы крикнул: «Эврика!» Но Сашкина любимая школа была самой обыкновенной, поэтому он ничего не крикнул, а только натянул на уши одеяло и, довольный, собрался уснуть. Задача была решена! Тонкий подумал и присудил себе Нобелевскую премию за такой сложный научный труд.
Если бы Тонкий был ученым или хотя бы учился в физико-математической школе, он бы крикнул: «Эврика!» Но Сашкина любимая школа была самой обыкновенной, поэтому он ничего не крикнул, а только натянул на уши одеяло и, довольный, собрался уснуть. Задача была решена! Тонкий подумал и присудил себе Нобелевскую премию за такой сложный научный труд.
Завтра он будет ужасно себя вести! Не настолько ужасно, чтобы Жозя настучала маме, но настолько, чтобы заперла его в номере. Одного. Тогда он вылезет испытанным путем…
С утра Тонкий первым делом устроил потоп: вдохновленный своим планом, он так активно умывался, что забрызгал всю ванную и Ленку, которая на пятой минуте начала ломиться в дверь – тоже хотела умыться. Жозе-фу посмотрела, брезгливо стряхнула воду с ботинок, но ничего не сказала.
Вторым делом Сашка свистнул Жозины бигуди и накрутил косматый коврик у кровати. Жозе-фу сдержанно хихикнула, покачала головой и без тени сердитости велела убрать. Что за народ, эти взрослые! Когда нечаянно делаешь что-нибудь не то – они и в номере одного запрут, и пригрозят маму выписать из Парижа; а когда злишь их нарочно…
Уже спустились к завтраку, а Тонкий до сих пор не заработал себе наказания.
Жозя принялась пичкать воспитанников овсянкой, хотя на большом «шведском» столе было полно всякой вкусноты. Да еще и удивлялась:
– Александр, почьемью ви пльохо едьите?
Тонкий помешал ложкой противную овсянку, подумал о законах подлости и… Нет, поймите правильно: в последний раз Александр Уткин позволял себе такие игры в младшей группе детского сада, но что прикажете делать, когда… Он зачерпнул полную ложку и… Шлеп! – прямое попадание Ленке в глаз овсяной кашей. Ну, теперь-то его накажут?!
Приговор последовал, и наказание тоже, но не от гувернантки. Обиженная сестренка с криком «Дурак!» нахлобучила Сашке на голову свою тарелку со всем, что в ней осталось. Тонкий меланхолично скосил глаза: по челке на нос полз комок овсянки. По левому уху, кажется, тоже. По правому точно, потому что все посетители справа от Сашки разразились хохотом и громкими комментариями на разных языках. И за шиворот попало.
«Ленка тоже плохо ела за завтраком, – с возмущением подумал Тонкий. – А замечание сделали только мне». Но самое обидное, самое противное было то, что Жозя тоже смеялась! Она покатывалась на стуле, деликатно промокая глаза салфеткой, и, кажется, не думала сердиться на воспитанника.
– Александр, – мурлыкнула она, просмеявшись. – Никьогда не лезьте к девьочкам! – Помолчала и добавила: – Себье дорьожье!
Подбежал официант и стал цинично соскребать с Сашки кашу столовой ложкой. Зал ухохатывался, и Ленка с Жозефой – тоже. Самолюбие начинающего оперативника Александра Уткина было так задето, что унять его боль могло только успешное расследование дела вандалов. «В конце концов, – попытался успокоить себя Тонкий, – день только начался».
Вернувшись, он обвел номер цепким взглядом отпетого хулигана: как бы так набезобразить? На этот раз Тонкий решил действовать наверняка. Хулиганить – так по полной программе, чтобы не ждать пощады от гувернантки.
Кстати, Жозефа с Ленкой уже собирались на очередную экскурсию и поторапливали Тонкого. Ленка, забившись в кресло, красила ногти, Жозе-фу была в ванной. Дверь она не закрыла, и Тонкий видел, что гувернантка орудует расческой, а на полочке над ее головой стоит стакан с непонятной розовой жидкостью. Какой уж там секрет красоты мадемуазель Жозефы хранил стакан – полоскание, протирку или примочку, не суть важно. Больше всего Тонкому подошел бы кетчуп, но и розовая жидкость годилась.
Расчет был точен, действия – молниеносны. Одним прыжком Тонкий подскочил к Жозе и с криком «Ура!» толкнул гувернантку под локоть руки, держащей расческу. Рука взлетела вверх и встретила полочку. Полет проходил нормально: теперь стартовали разделяющиеся боеголовки, то есть маленькие кусочки мыла, подушечки с шампунем, какие-то кремы. (Все это добро каждый день клала горничная из расчета по маленькой упаковочке того-другого на постояльца.) Стакан солидно взлетел на полметра, завис, подумал и вылил розовую жидкость на голову Жозе. Посыпались «боеголовки».
Видели на картинке русалок? Такие, с мокрыми волосами, рыбьим хвостом, леденящими душу глазами… Так вот, Жозе не хватало только рыбьего хвоста, все остальное было на месте. Секунду-другую она хватала ртом воздух, как русалка, выброшенная на берег, но быстро пришла в себя:
– Александр! – рявкнула она. – Вьи испортить мнье прьичьеска!!!
Тонкий гордо кивнул: да, проделана именно такая работа. А что мне теперь будет? Гувернантка молча сжимала кулаки. С мокрой челки капало ей на платье. Розовая жидкость сильно пахла мятой.
– Марш в пастьель! – рявкнула Жозя. – Спать!
– Только что встали… – попробовал возразить Тонкий.
– Считать овьец! – посоветовала Жозе-фу. – Верньемся, скажьете, сколько насчитали! Я провьерю!
Тонкий пожал плечами и стал укладываться. В конце концов, чего хотел, он добился: Ленка с Жозей сейчас уйдут и запрут его одного, дальше – дело техники. Лишь бы Патрик оказался в номере. Интересно, Жозя и правда знает, сколько овец можно насчитать за три часа (или на сколько они там уходят?), и может проверить, считал их Сашка или нет?
У Тонкого было полно времени, пока гувернантка с Ленкой собираются, и он стал вычислять, с какой скоростью засыпающие люди считают овец. Лег, засек время… Первые две овцы проскочили быстро, наверное, по секунде на каждую. Третья была старая и нерезвая, на нее ушло две секунды.
Разговоров не было слышно. Только возня Ленкиных и гувернанткиных сборов: «Шарк!» – Ленка застегнула «молнию» на сумке, «Цок-цок!» – Жозя надела туфли. «Бум! Чик-трак!» – все ушли и заперли Сашку одного.
Он откинул одеяло и стал нетерпеливо созерцать потолок. Он мысленно рисовал себе, как Жозефа с Ленкой ждут лифт, едут вниз, выходят на улицу, садятся в автобус. Как ждут опаздывающих. Долго ждут. Как автобус наконец стартует… Пора!
«А овцы прыгают со скоростью приблизительно одна в секунду, – думал начинающий оперативник, вскакивая и натягивая кроссовки, – в часе шестьдесят минут, в минуте шестьдесят секунд. Это получается три тысячи шестьсот штук в час. А за три часа – десять тысяч восемьсот. Интересно, а Жозя умеет произносить на русском такие сложные числа?»
Глава XXIX Догони меня, сосед
«Человек может привыкнуть ко всему». Тонкий прочел это у какого-то писателя-классика и до сих пор был с ним согласен. В самом деле, Тонкий же привык к Жозефе? Привык и даже научился правильно с ней обращаться. Привыкла Ленка к Толстому? Привыкла. Уже визжит, только если крыс неожиданно прыгнет к ней на колени, а в остальное время прекрасно ладит с грызуном. А полгода назад, когда Толстый только появился? Сестренка запиралась в своей комнате и не выходила, пока бабушка ей не крикнет, что Саша с крысой пошли гулять. Ко всему, решительно ко всему может привыкнуть человек!
Но Булщит не читал русских классиков. А потому, едва завидев Сашку на своем балконе, вместо: «Здравствуйте», – сперва рыкнул: «Дьябль!» – затем представился: «Булщит!» – а потом схватил газету, свернул и, как в прошлый раз, набросился на Сашку. Тонкий прошел в номер и меланхолично опустился в кресло. Признаться, ему уже начали надоедать эти игры в «Догони меня, сосед». У него серьезное, важное дело – вандалы в Амбуазе, а тут какой-то Булщит со своей газетной педагогикой!
Агрессор на секунду замешкался, он ожидал от Сашки сопротивления, а тот спокойно сидел в кресле и ждал, пока его отлупят и отвяжутся. Булщит схватил Тонкого за шиворот, поднял и начал охаживать газетой:
– Бэд бой! – рычал Булщит.
– Ю куд расшибить башка, – угрюмо суфлировал Тонкий.
«Булочка – бриошь», – вмешался плеер. Булщит попал по нему своей газетой и нечаянно включил.
– Ю хэв давно не летать?! – кипятился Булщит.
Тонкий пожал плечами: да нет, недавно он летал, несколько дней назад на воздушном шаре, а чуть раньше – на самолете. Если Булщит намекает на полет с балкона, то зря: тут всего-то один шаг, с перилины на перилину. Тонкий уже не промахнется – тренированный. А сосед все охаживал и охаживал Сашку газетой, входя во вкус.
Было не больно. Тонкий стоял и ждал, пока ему надоест.
«Джем – желе, конфитюр. Кофе – кафе», – комментировал плеер. От нечего делать Сашка продолжил считать овец. Овцы были резвее прежних и прыгали с каждым ударом газеты: пять, шесть, семь, восемь… На тридцать первой овце ему стало надоедать. Его ждут великие дела, а тут педагог-любитель на голову оперативника.
– Ай хэв ту гоу, мистер Булщит, – Тонкий вывернулся и подскочил к двери. Уже из коридора крикнул хором с плеером: – Масло – бёр!
Глава XXX Крыса и реставратор
Патрик сидел в номере один. Тонкий честно выложил ему, зачем пришел, предъявил тряпку, и поп-звезда с уважением отнеслась к плану начинающего оперативника Александра Уткина: