– Давай круг почета, Проныра! – бросил мне между делом Тунгахоп, не отвлекаясь от разогрева публики. – И прибавь скорость! Только не слишком! Чуть побыстрее, чем сейчас, и хватит пока!
Круг так круг – было бы сказано… Пока мои пассажиры потрясали оружием и выкрикивали трибунам имена своих предков, я трудился в поте лица. Покореженные и затем неаккуратно выпрямленные рычаги переключались туго, а в стопорные пазы входили лишь после хорошего пинка. Я метался между ними и штурвалом, бранясь сквозь зубы, и, наверное, выглядел комично рядом со своими героическими соратниками. Что, впрочем, не имело для меня значения, ведь я не искал себе ни воинской славы, ни почетной гибели, ни тем паче популярности. И мне, к счастью, не требовалось самолично вступать с битву с врагом, кто бы ни спустился к нам в кратер по второй тропе Героев.
За те минуты, что мы объезжали арену, глашатай со специальной террасы вещал без остановки в огромный рупор. Отлично поставленный, исполненный драматизма голос долетал до самых дальних ярусов амфитеатра. Но галдеж северян и дребезжание «Недотроги» мешали мне разобрать, о чем говорится во вступлении к третьему акту этого шоу. Кажется, там упоминалось что-то про древние океаны, про бороздящие их деревянные парусные корабли, про китов, чьи скелеты до сих пор в изобилии разбросаны по Атлантике… Понятно, что на арене назревало нечто откровенно поганое, но при чем тут морские истории эпохи Чистого Пламени?
И вообще, куда я попал? Что я здесь делаю? Суждено ли мне когда-нибудь вернуться в мой привычный мир, пускай и там меня не ожидало ничего хорошего…
Описав круг, я по приказу домара остановил «Недотрогу» у подножия тропы Героев, по которой мы сюда спустились, и развернул бронекат носом к центру кратера. Глашатай завершил свою речь на возвышенной ноте, но не успело эхо его голоса утихнуть, как с той же террасы грянули фанфары. И без того ошалев от шума, я подумал, что если их рев сейчас не прекратится, то мои мозги взорвутся еще до того, как на арену явится противник… Но нет, трубачи выдули все положенные ноты прежде, чем это случилось, и умолкли. А в воцарившейся тишине ко второй тропе Героев был подкачен иностальной контейнер на колесах. Довольно внушительный. Внутри него вполне могла бы поместиться «Недотрога», и там еще осталось бы много свободного места. Подталкиваемый сзади бронекатом-строймастером, контейнер продолжал двигаться к спуску, по которому ему, очевидно, предстояло вот-вот скатиться…
Точно! Строймастер спихнул огромный ящик с края, и тот помчался вниз по тропе, громыхая колесами и набирая скорость.
Весь амфитеатр, включая неугомонных северян и меня, застыл в ожидании сюрприза. Контейнер катился, однако, не так быстро, как ему следовало бы разогнаться с подобной высоты. Судя по пронзительному скрипу, вращение контейнерных колес было приторможено, чтобы повозка наших пока неведомых врагов не унеслась на середину арены, а остановилась сразу у ее края.
Так и случилось. Повозка достигла дна кратера и замерла, перекатившись по мосту через ров с острыми кольями. Едва это произошло, как рабочие арены – видимо, рабы, – толпой налегли на лебедку и взялись поднимать мост, отрезая нашим врагам путь к отступлению. Наш путь был отрезан таким же образом, пока мы объезжали почетный круг. И теперь нам предстояло попотеть, чтобы не остаться навсегда на этом оторванном от реальности маленьком кусочке Юга.
Северяне набрали в грудь воздуха и приготовились встретить врага дружным громогласным ревом, как только тот вырвется из тюрьмы на колесах. Отжав ногой тугой рычаг сцепления, другим рычагом я включил сразу вторую передачу и приготовился сорваться с места по отмашке Тунгахопа. Так, как ему и хотелось: резко, с пробуксовкой и фонтанами песка из-под колес. Чистейшая показуха! Но она тоже входила в воспитательную программу домара, с помощью которой тот прививал южанам воинскую доблесть.
Чудовищной силы удар сотряс контейнер изнутри. Да так, что многотонная повозка даже качнулась из стороны в сторону. Северяне встрепенулись, но промолчали, повременив с криками до более подходящего момента. Не знаю, как долго они простояли бы, задержав дыхание, если бы раскачивающий свою тюрьму враг отказался выходить на свободу. Впрочем, он, похоже, тоже имел представление о законах аренной драматургии и не стал томить ожиданием ни гладиаторов, ни публику. После второго, столь же сокрушительного удара крышка контейнера с грохотом отлетела, и оттуда, вздымая клубы пыли, вырвался…
…Но, прежде чем я очутился в эпицентре этого безумия, мне пришлось провести в Ведре целый месяц. Целый долгий месяц, за который кое-что успело произойти, но по большому счету не произошло ничего. Я оставался узником Ведра и все еще понятия не имел, каким образом из него выбраться. И лишь после того, как мне представилась возможность превратиться из простого узника в гладиатора, попутно с этим я получил и шанс на побег. Слабенький, практически призрачный шанс, какой, казалось, мог испариться от легкого дуновения ветра. Но поскольку до сего момента у меня вообще не было никаких зацепок, я без раздумий ухватился за эту.
А подумать на самом деле не помешало бы. Хорошенько подумать! Однако я не сделал этого сразу, а потом пытаться избежать Кровавого кратера было уже поздно.
Я всегда гордился тем, что, повзрослев, не посрамил нашу фамилию и стал не худшим пронырой, чем мои изворотливые предки. Только один отцовский совет я толком не усвоил. Тот самый, который гласил: излишняя изворотливость хороша, когда вы стоите на твердой почве, но никак не на зыбучем песке. На нем слишком усердное барахтанье вас не только не спасет, а лишь ускорит вашу погибель. Угодив в Ведро, я пренебрег этой мудростью. За что теперь сполна и расплачивался…
Хотя поначалу мне очень даже везло. Не считая пережитых побоев, я умудрился неплохо обосноваться в тюрьме за рекордно короткий срок. Не прошло и суток, как я завел себе авторитетных покровителей. Да не из числа «зверья», а лучших из всех, что обитали в Ведре.
Второй раз удача улыбнулась мне спустя несколько часов, когда тюрьма была погружена в сон.
Все началось со внезапного расстройства желудка. Это оно подняло меня с нар и погнало к дырке санузла, что наряду с умывальниками имелись в каждой тюремной камере. Дало о себе знать молоко, которым меня накануне весь день угощали северяне. Обычно я пью его редко, но вчера пришлось много болтать, а лучшего средства для смазки голосовых связок здесь не найти. Расплата за лечение не заставила себя ждать. И вот я вынужден подрываться среди ночи и делать то, чем обычно занимаюсь после утреннего пробуждения.
Сидя спросонок над вышеупомянутой дыркой, я не забывал о том, что в желудке у меня помимо коварного молока имелось еще кое-что. А именно та самая штуковина, какую я прихватил перед арестом с чердака команданте и, проглотив, пронес в Ведро. Это была маленькая, величиной с раздавленную виноградину, линза, вытащенная мной из разбитой древней видеокамеры. И вот теперь, пробыв сутки внутри меня, безвредное, к счастью, для организма стеклышко готовилось завершить свой путь во внеурочное время и не в самом приятном месте.
Ценой некоторых усилий, описывать которые я не стану, так как это отобьет аппетит у кого угодно, мне удалось не позволить линзе провалиться в канализацию. Промыв как следует трофей под умывальником, я вернулся на нары и озадачился мыслью, что же делать с моей главной на сегодня ценностью. И не просто ценностью, а, не исключено, единственным ключом к моей свободе.
В эпоху Чистого Пламени с помощью такой штуковины можно было разжечь огонь или устроить пожар. В наш век линзы тоже могли послужить и инструментом, и оружием. Сфокусировав ими солнечные лучи, я сумею вызвать черный всполох, который запросто разрушит замок или разогнет прутья решетки. Одна загвоздка: как при этом не пострадать самому? Рассчитать мощность выброса метафламма гипотетическим путем у меня не получится. Я не имею даже приблизительного понятия, какой температуры будет точка и где сойдутся сфокусированные лучи, а от этого зависело практически все… Но сейчас стоило беспокоиться о другом – как мне уберечь линзу от тюремщиков. Они отменно знали свое дело и, обыскивая сидельцев, не брезговали копаться у них даже в тех местах, откуда я только что извлек свое стеклянное сокровище.
Это вновь подтвердилось, когда охрана наведалась ко мне за час до побудки и заставила разжевать и проглотить вязкий шарик. Он был слеплен непонятно из чего, но по вкусу походил на сушеный инжир в смеси с какими-то травами. Об инжире напоминали и меленькие семечки, что хрустели на зубах, пока я работал челюстями под пристальными взорами вертухаев.
Знакомая дрянь. В аптечке на «Гольфстриме» есть похожее лекарство, помогающее перевозчикам справляться с одним из наших профессиональных недугов – запором. Зачем тюремщики накормили меня слабительным, тоже понятно. Сутки – тот срок, когда поступивший в тюрьму арестант станет избавляться от вещей, пронесенных им сюда в собственном желудке. Охрана упрощала себе задачу, стараясь перехватить этот «груз» перед тем, как хозяин извлечет его на свет естественным путем и успеет где-нибудь припрятать.
Это вновь подтвердилось, когда охрана наведалась ко мне за час до побудки и заставила разжевать и проглотить вязкий шарик. Он был слеплен непонятно из чего, но по вкусу походил на сушеный инжир в смеси с какими-то травами. Об инжире напоминали и меленькие семечки, что хрустели на зубах, пока я работал челюстями под пристальными взорами вертухаев.
Знакомая дрянь. В аптечке на «Гольфстриме» есть похожее лекарство, помогающее перевозчикам справляться с одним из наших профессиональных недугов – запором. Зачем тюремщики накормили меня слабительным, тоже понятно. Сутки – тот срок, когда поступивший в тюрьму арестант станет избавляться от вещей, пронесенных им сюда в собственном желудке. Охрана упрощала себе задачу, стараясь перехватить этот «груз» перед тем, как хозяин извлечет его на свет естественным путем и успеет где-нибудь припрятать.
Мой еще не до конца успокоившийся желудок отреагировал на новое угощение быстро и охотно. Настолько охотно, что даже притупил во мне стеснительность, когда вскоре пришлось справлять большую нужду в присутствии посторонних. Само собой, ничего запрещенного к этому часу у меня в кишечнике не было, и я ничем не порадовал охрану, зазря истратившую полезную таблетку и испачкавшую перчатки, изучая результат своих опытов. Видимо, из-за этого последующий обыск был грубее, чем обычно. Каждое свое распоряжение вертухаи подкрепляли тычком дубинкой. И всякий раз попадали ею в больное место. Что, впрочем, делалось не нарочно, поскольку здоровых мест на мне после вчерашнего избиения было раз-два и обчелся.
В этом и состояло мое второе везение. Не надуйся я вчера молока, не вскочил бы посреди ночи, не побежал бы к санузлу, не извлек бы раньше времени линзу, не спрятал бы ее до прихода охранников и сейчас гарантированно отправился бы в карцер. Ну а то, что я их все-таки обманул, следовало считать моим везением номер три. Вертухаи не одну собаку съели на обысках, но фамильная смекалка Проныр оказалась им не по зубам.
Проглоти я предмет покрупнее, вряд ли мне повезло бы его утаить. Тюремщикам были известны все места в камере, где я мог бы устроить тайник. Один южанин даже просунул руку между прутьями оконной решетки и обшарил внешнюю стену, докуда смог дотянуться – а вдруг я прилепил к ней что-то на хлебную пасту. Специальной щеткой-ершом была прочищена канализационная труба, ощупана каждая заклепка на стенах камеры, процарапаны швы между иностальных плит и истыкан иглами войлок на нарах. Про мою одежду и говорить нечего. Даже жадное «зверье» не теребило ее вчера с таким усердием, пускай вертухаи делали это не в пример аккуратнее и не вырывали шмотье друг у друга из рук.
Я также подвергся тщательному осмотру и не возражал, когда тюремщик, который исполнял заодно обязанности медбрата, наложил мне два шва на рассеченную бровь. Вчера гладиаторы выделили мне из своей аптечки метр бинта, которым я промокал кровь до тех пор, пока она не остановилась. Разойтись края раны сами не могли – эта половина лица у меня так распухла, что на ней не двигался ни один мускул. И швы в принципе не потребовались бы, если б во время обыска вдруг не возобновилось кровотечение.
Впрочем, вертухаи были не виноваты в том, что оно возобновилось. Это ведь я сам разбередил рану, когда засовывал в нее линзу. Дело это было чертовски болезненное, но важное, и я все стерпел. Гладкая, плоская и округлая стекляшка проникла довольно далеко за надбровную кожу и осталась там, будто в кармане. А опухоль не позволяла ни разглядеть, ни нащупать под ней инородный предмет. Уняв кровь до прихода охраны, я выбросил остатки грязного бинта в канализацию. Но стоило лишь тюремщикам поднять меня с нар и приступить к обыску, как едва затянувшееся рассечение вновь стало кровоточить. На что кормивший меня слабительным медбрат не мог глядеть равнодушно и на скорую руку заштопал мне бровь.
Удостоверившись, что я чист, вертухаи огрели меня напоследок для профилактики дубинкой и оставили в покое. На первое время проблема была решена, но долго хранить под кожей кусок стекла нельзя, особенно учитывая, в какой грязи он успел побывать. И я решил сегодня же раскрыть этот секрет своим покровителям. И не только раскрыть, но и передать им линзу на хранение, поскольку их обыскивали не так сурово и унизительно.
Северяне – народ чрезвычайно гордый. Но в неволе это чувство притупляется у них до разумных пределов и уже не вызывает у меня раздражения. На свободе за просьбу подержать у себя побывавший в чьей-то заднице предмет тот же Убби вмиг прибил бы такого наглеца. В тюрьме Тунгахоп со товарищи не только на меня за это не обиделись, но еще и похвалили за находчивость и предусмотрительность.
Конечно, я не стал рисковать и сначала с оглядкой, полунамеками признался в том, что за штуковину держу у себя про запас. Гладиаторы не планировали побег, но они, как многоопытные воины, готовились ко всему. И пожелали, чтобы линза хранилась под рукой не только у меня, но и у них. И лишь когда домар задал вопрос, каким образом мне повезло обмануть охрану, я, потупив очи, раскрыл покровителям всю неприглядную правду. После чего, к своему облегчению, выяснил, что поступил совершенно правильно. Пленному северянину, так же, как пленному кабальеро, не возбранялось пользоваться любым оружием, в том числе и оскверненным.
Я попросил у гладиаторов еще немного бинта и, делая вид, что утираю кровь, протолкал линзу под кожей к ране. Чтобы извлечь секрет, один из швов пришлось разорвать, но я был почти уверен, что медбрат-вертухай не придет проверять мое самочувствие. Испив молока, я передал вместе с миской Улуфу уже дважды добытую мной из собственного тела стекляшку. Именно Улуф вызвался позаботиться о ней, а каким образом, меня уже не касалось. Но я смел надеяться, что, в случае чего, линзу возвратят мне по первому требованию. Краснокожие парни умели держать слово, хотя в отношении чужаков, вроде меня, это северное правило было не особо строгим…
Миновала неделя, в течение которой я ознакомил покровителей со всеми подробностями своих недавних приключений. Больше они из-за меня тренировок не пропускали, но это было мне только на руку. Пока они готовились к очередной битве, я выкраивал три-четыре часа на то, чтобы наблюдать за другими заключенными и слушать, о чем они говорят. Проку от этого занятия в отрезанном от мира Ведре было мало. Но я не терял надежды отсюда слинять, а значит, был обязан находиться в курсе здешних событий.
За неделю стало также окончательно понятно, что, в отличие от бесследно сгинувшего Дарио, моя персона Владычицу не интересует. Вешать меня вроде бы не собирались, а иначе зачем, спрашивается, оттягивать этот момент? Оставалось одно объяснение: со временем я буду сослан в рабство, а в Ведро меня определили в качестве назидания. Чтобы строптивый раб заранее хорошенько прочувствовал, что его ждет в случае побега, и не создавал в будущем проблем своим надсмотрщикам.
При всей своей жестокости и вероломстве Владычица Льдов была не лишена мудрости и прозорливости. Все верно: без подобной профилактики я – свободолюбивый перевозчик, – явно не стану покладистым рабом и задам деру при первой же возможности.
Дабы гладиаторы могли помериться силами в беге, им позволяли тренироваться на воздухе. Не во дворе, потому что их вопли и потасовки будоражили бы тюремный люд, а на крыше Ведра. Трижды в неделю северяне поднимались туда и носились кругами по обнесенной решетчатой оградой вершине кольцеобразного здания. Дежурившая на сторожевых вышках и стрелковых площадках охрана не спускала с бегунов глаз, но им и так некуда было оттуда деваться. Рискни они сигануть с крыши, все равно не долетели бы до воды и разбились об окаймляющие утес прибрежные скалы.
Прежде чем головорезы оказывались наверху, их проводили по пятому ярусу, мимо карцера и одиночных камер важных узников. Это обстоятельство позволило мне не только убедиться, что команданте жив и находится здесь. Заодно северяне получили доказательство, что самая невероятная часть моей истории, в которой говорится о наших совместных приключениях с доном Балтазаром – сущая правда. А иначе, как бы я, рядовой арестант, вообще проведал о том, что за крупную шишку тайно привезли в темницу в один день со мной.
Никому из собратьев Тунгахопа не доводилось прежде видеть сеньора Риего-и-Ордаса воочию, да еще без доспехов и шпаги. Если бы я не рассказал о нем, северяне и дальше ходили бы мимо камеры дона, не подозревая, кто он такой на самом деле. Но теперь, взглянув на него через решетчатую дверь, даже мнительный домар не усомнился в моей правоте. Как говорится, вояка вояку учует издалека. И гладиаторам хватило считаных секунд, чтобы опознать с моей подсказки в благородном узнике одного из самых грозных южан.
Хотелось задать дону Балтазару уйму вопросов, но я не осмелился втягивать гладиаторов во все это. Да у них ничего бы и не вышло – охрана зорко следила за ними на всем пути от двора до крыши и не позволила бы задержаться у камеры команданте даже на мгновение. К тому же кто я такой, чтобы ради меня северяне нарушали тюремную дисциплину? Выслушав их признание в том, что опальный сеньор действительно томится на пятом ярусе, я лишь кивнул и заметил вслух, что будь я тоже гладиатором, то наверняка нашел бы способ пообщаться с доном Риего-и-Ордасом.