Так мы лишились еще одного члена нашего маленького тюремного братства. На сей раз нас покинул Эдред, и его гибель заставила северян разразиться такой бранью, что она даже заглушила царящий во дворе гвалт. Убби знал погибшего меньше всех, однако именно он подошел к Анхелю и, еще до того, как тот раскрыл рот, спросил:
– Вы приготовили нам оружие, кабальеро?
– Да, северянин, – подтвердил лейтенант. – Оно наверху. Просто мы не думали, что вы…
– Эй, на развалюхе! – задрав голову, рявкнул не дослушавший гвардейца Убби. – Живо бросайте сюда все железо, какое у вас есть! И моих братьев тоже! – Потом вновь посмотрел на Анхеля и, сверкнув глазами, заявил: – Мы идем с вами, южане! Я знаю, где держат вашего команданте! И если по дороге туда я и мои братья перебьем меньше охраны, чем вы, после боя я лично вычищу всем вам сапоги! Мое слово!
Тунгахоп, Квасир, Тур, Фреки и Херлуф поддержали почин Сандаварга одобрительным ревом. Слегка опешившие от столь неожиданного вызова кабальеро тоже оживились и благодарно закивали. Что ни говори, с такой поддержкой им теперь сам черт был не брат.
Выглянувшая из просвета между бортом и кровлей Малабонита (даже сейчас, когда мне было вовсе не до сантиментов, я отметил, как сильно по ней соскучился) не стала перечить северянину и, помахав рукой, дала понять, чтобы мы расступились. А затем взялась выбрасывать на освободившийся пятачок арсенал, который мы забрали с «Зигфрида» и с тех пор валявшийся у нас в трюме. Ликуя, словно дети, одаренные новыми игрушками, гладиаторы подбирали мечи, топоры, тесаки, палицы и ничуть не расстраивались из-за того, что оружие табуитов было по северным меркам легковато. Крепыши-коротыши быстро исправили этот недостаток, прихватив не по одной, а по две единицы приглянувшегося им оружия. Затем, чтобы сражаться сразу обеими руками и не оставить вертухаям ни малейшего шанса выжить.
Последними с «Гольфстрима» грохнулись оземь увесистая труба с набалдашником и приклепанными к ней ручками – самодельный переносной таран, а также братья Ярнклот и Ярнскид. И на том оружейный дождь прекратился. А вот мне не перепало вообще ничего! И пускай я знал, что не буду взят на грядущую битву, все равно было неудобно, когда меня – недавнего героя арены! – унижала перед боевыми товарищами собственная супруга! Хоть бы самый завалящий кинжал для проформы скинула, и то было бы не так обидно. Но нет, Долорес об этом даже не подумала, что, впрочем, было для нее сейчас простительно.
– Чего вылупился? Тоже, что ли, на войну собрался?! Вконец ополоумел?! А ну живо лезь наверх, пока тебя там внизу на куски не порвали! – вместо приветствия обхаяла меня сверху Малабонита, растаптывая остатки моего самолюбия. Похоже, в мое отсутствие она успела позабыть, кто является шкипером этой посудины. Ничего, скоро я ей об этом напомню!
– Проваливай на развалюху, Проныра! – поддержал Мою Радость Убби. – Да смотри, чтобы к нашему возвращению туда не набились лишние пассажиры!
И, громыхнув намотанной на кулак цепью о щит, подал соратникам знак, что готов ринуться на противника…
Я чертыхнулся и покарабкался по стремянке наверх. Ухватив меня за шиворот, Долорес помогла мне перевалиться через борт, после чего поскорее убрала лестницу. Убби прав: пока они с кабальеро воюют, нам придется сделать все возможное, чтобы на «Гольфстрим» не проникли другие заключенные. Старый гуманистический принцип гласит, что человек несет ответственность за того, кого он спас или приручил. Не знаю, возможно, так оно и есть. Но за всю историю династии Проныр такой чести от нас удостоился лишь варан-броненосец Физз. И ее уж точно не заслужат выродки, которых мы сегодня походя освободили из-под стражи. Вот почему я намеревался прикончить любого, кто сунется к нам, не являясь при этом бойцом Кавалькады или не обладая красной северной кожей.
– Ты как? – спросила Долорес, оглядывая меня с ног до головы. – Анхель сказал, что в Ведре заключенных морят голодом, но по тебе этого не скажешь… И где Дарио?
Пришлось наскоро объяснить Моей Радости все, что произошло со мной за эти дни. И лишь после этого я был наконец-то обнят и расцелован – пока лишь в качестве мелкого аванса, – и отправлен на мостик.
А там меня уже поджидали Гуго и Физз. Последнего мы обычно запираем перед боем в трюме, но, похоже, без меня и своего второго лучшего друга Сандаварга гордый ящер не подчинялся другим членам команды. Единственное одолжение, какое он им сделал, это слез со своего насиженного места – крыши рубки. Однако полностью покинуть пост Физз наотрез отказался и наверняка все это время подбадривал де Бодье своими выкриками.
– Мсье Проныра! – радостно вскричал Сенатор, уступая мне место у штурвала. А затем схватил меня за руку и начал трясти ее так энергично, словно решил сделать своего шкипера калекой. – Bien aise de vous voir! Какое счастье, что вы живы! Надеюсь, вы не слишком рассержены за то, что я осмелился без вашего дозволения устроить этот разгром?
– Полноте, mon ami, какие между нами могут быть обиды! – отмахнулся я, вырывая ладонь из рук Гуго, пока она не отсохла и еще могла вращать штурвал. Мне тоже приходилось кричать, поскольку шум сепиллы мешал нам нормально общаться. – Однако рано радуетесь – надо еще унести отсюда ноги! Позже поговорим, а сейчас возвращайтесь в моторный отсек и пришлите сюда этого… как его… Шлейхера! Он – табуит, а значит, обучен стрелять из любого оружия! Вот пусть и покажет, насколько хорошо он это делает!
– Будет исполнено, мсье! – с готовностью откликнулся Сенатор и поспешил на свой законный пост. А я встал к штурвалу и окинул взглядом тюремный двор. Товарищи перекрыли иностальными листами палубу на уровне бортов, а мостик находился поверх кровли, и она не мешала обзору. Де Бодье лишь установил над окнами рубки бронированные козырьки, чтобы обезопасить себя от пуль и стрел, да вернул на место дверь, которую я обычно снимал, дабы не мешалась, и хранил в трюме.
– Ну а ты что скажешь? – спросил я у подползшего Физза. Разумная говорящая рептилия не умела выражать столько эмоций, сколько, к примеру, собака. Но сам факт, что ящер подполз и тычется мордой мне в ногу, уже говорит о том, что он безумно счастлив меня видеть.
– Хюрьма – херьмо! Холот – херьмо! – подытожил варан и долбанул в сердцах хвостом по стене рубки. – Сфопоту шхиперу! Полный фперет на сефер!
– Рановато нам пока на север, старик. На юге еще дел по горло, так что извини, – огорчил я хвостатого друга, попутно проверяя, в порядке ли управление. Впрочем, кто бы сомневался, что оно в порядке! Если в мое отсутствие здесь и случались поломки, Сенатор устранил их перед тем, как бросать истребитель в бой.
– Мерсхий Юх, – продолжал жаловаться Физз, отползая в сторону, дабы не путаться у меня под ногами. – Холотно! Нет солнсе, нет охота! Фисс ношью не сфетить, не рапотать! Херьмо!
Селадор Шлейхер – худосочный белобрысый тип примерно моего роста и неброской наружности – являлся ровесником Сандаварга, но уступал ему в проворстве и силе. Разговаривать нам было некогда. Едва табуит поднялся на палубу, им с Малабонитой как раз подвалила работенка. Та самая, ради которой я и вызвал сюда второго стрелка.
Ураганом пронесшись по двору, северяне и кабальеро разогнали во все стороны заключенных, чем невольно помогли их врагам – все еще сопротивляющимся остаткам охраны. Воспользовавшись новой неразберихой, те сумели-таки объединиться и отступили в гладиаторское обиталище, где заняли глухую оборону. После этого лишь наиболее одержимые бунтари продолжали бросаться грудью на щиты закрепившихся в казарменных дверях вертухаев. Прочие сидельцы, не обуреваемые жаждой мести, решили, что с них хватит и что пора отсюда линять. К этому их также подстегивал ведущийся с крыши обстрел. А поскольку единственный выход из Ведра был перегорожен бронекатом и сепиллой, многих рвущихся на волю узников осенила мысль взобраться к нам на палубу.
Мысль эта была вполне естественна для разгоряченных голов и в целом осуществима. Борта стоящего на месте истребителя были уже не такими неприступными. Цепляясь за шипы колес, узники могли сначала влезть на них. А потом самым ловким заключенным не составит труда вскарабкаться на защитную кровлю. Где их, само собой, никто не ждал, но они плевать на это хотели.
Я неплохо изучил нравы «зверей», чтобы понять: даже прояви мы к ним милосердие, вместо благодарности нас самих тут же обратят в рабов и заставят везти эту дикую ораву на север. Это в лучшем случае. Про худший и говорить не хочется. Если среди бунтарей найдется хоть один бывший перевозчик, мы вылетим за борт еще до того, как покинем этот мыс. Все, кроме Малабониты. Ей «зверье» разрешит остаться. Вот только не затем, чтобы она и дальше исполняла обязанности бортстрелка и впередсмотрящего, а для иных целей, уже не связанных с ее профессиональной деятельностью.
Не знаю, как насчет Шлейхера, но Долорес осознавала, почему ей вредно знакомиться с гостями. И без лишних напоминаний заняла место у «Эстанты» на правом краю мостика. Табуит встал у орудия, прикрывавшего левый борт, а обе эти баллестирады были единственными, что могли стрелять поверх кровли; прочие находились под ней и для такой задачи не годились. Не утруждая себя бесполезными угрозами, наши стрелки сначала выпустили парочку «предупредительных» болтов поверх голов облепивших колеса бунтарей. И когда это не сработало, сшибли нескольких из них прицельными выстрелами, едва те влезли на кровлю.
Смотреть на такое гостеприимство равнодушно было уже нельзя. При виде пронзенных навылет падающих тел «зверье» шарахнулось прочь. Но отбежало оно недалеко, ведь только рядом с «Гольфстримом» здесь еще оставались безопасные места. Мы не видели с мостика, но, кажется, самые неугомонные бунтари не оставили попыток взобраться на бронекат, только не по колесу, а по носовому тарану. Это было труднее и грозило окончиться для них с тем же успехом. Но пока снаряды не долетали до захватчиков, те, наивные, полагали, будто у них есть шанс проникнуть на истребитель.
Нас осыпали снизу бранью и камнями, отколотыми от бортика фонтана. Однако этот гвалт не мог заглушить отзвуки идущего в тюремном корпусе сражения. Торча в рубке, я слышал, как грохочут отражаемые братом Ярнскидом удары и как бабахает разбушевавшийся брат Ярнклот о стены и решетки камер. Потрепанным тюремщикам нечего было противопоставить альянсу профессиональных вояк Севера и Юга. Это было ясно по скорости, с какой шум битвы перемещался по лестницам и коридорам. Вертухаи отступали, порой не успевая запирать за собой решетчатые перегородки. Ритмичные удары тарана долетали до нас всего трижды, хотя таких преград на пути гвардейцев и северян имелось как минимум полдюжины. Каждый такой набат длился недолго и завершался лязгом, свидетельствующим о том, что еще одной решеткой в Ведре стало меньше.
Едва шум достиг пятого этажа, я увидел выбегающих на крышу к стрелкам окровавленных охранников. Их последний оплот обороны – люк, через который нас выводили на тренировку, – стал их последней надеждой на спасение. Перекрыть его и удержать захватчиков на ведущей к нему узкой лестнице было в принципе реально. Впрочем, если они получат команданте живым и здоровым, на том штурм и прекратится. Вот только чует мое сердце, никто не выдаст кабальеро ключи от камеры. А вышибить ручным тараном дверь камеры-одиночки нельзя, ведь эти двери и тюремные ворота – самые неприступные преграды в Ведре. Вторые, правда, нас больше не волновали, но для взлома первых такой способ уже не подходил.
Я не хотел, чтобы дон Балтазар использовал мою световую отмычку. Будь здесь безопасней и имейся у нас лишнее время, мы затащили бы в окошко пятого этажа трос и, привязав его к камерной двери, без усилий выдрали бы ее бронекатом. Но отстреливающаяся охрана и наверняка улетевший в Садалмалик почтовый голубь с тревожной вестью советовали нам поторапливаться. И команданте решил рискнуть, благо тучи в это утро ходили редкие, и солнце за ними почти не пряталось.
Нити метафламма не пронизывали иносталь, но они рвали и сминали ее своим напором. Звук, который она при этом издает, нельзя спутать ни с каким другим. Он заглушил собой грохот битвы, разлетевшись над Ведром не хуже удара колокола, и лишь потом до меня дошло: если команданте погиб, вряд ли я сумею доказать Анхелю и его compañeros, что это случилось не по моей вине…
К счастью, грянувший вскоре сверху победный хор голосов меня заметно утешил. Так кабальеро могли приветствовать лишь живого дона Риего-и-Ордаса, а не его труп. Северяне тут же присоединились к товарищам по альянсу, ибо не могли в такую минуту просто стоять и отмалчиваться. Наверняка это был первый случай, когда при встрече с команданте краснокожие головорезы разразились криками радости, а не злобы. Хотя чему тут опять же удивляться? Владычица поступила со своим лучшим солдатом недостойно, и уважающие дона как великого противника северяне волей-неволей прониклись к нему сочувствием. А тем более когда узнали, что он не намерен сдаваться без борьбы и совать голову в петлю, к которой его приговорили.
Я вновь окинул взором двор и крышу. Стрелки-вертухаи и беснующиеся у «Гольфстрима» заключенные могли помешать возвращению нашего отряда, особенно если там есть раненые. Поднимать их по стремянке не дело. Поэтому я отправил Малабониту и Шлейхера с арбалетами на палубу, под кровлю, а затем велел Сенатору дать малый вперед. Сепиллу при этом приподнял над землей, но не выключил. Раскрученная, она отгонит от нас бунтарей, когда я буду описывать круг по двору, чтобы подвести истребитель к дверям камерного корпуса и опустить трап.
Едва «Гольфстрим» выехал из-под арки (о, как же приятно снова управлять настоящей техникой после шутейной «Недотроги»!), как по нему вновь загрохотали пули и стрелы. Бронированные козырьки над окнами рубки оберегали меня от этой угрозы. И все же стрелки из баллестирад не устояли перед искушением попробовать достать меня за этим ненадежным при взгляде издали укрытием.
…И это была их большая ошибка! Орудийные болты не пробили козырьки, разве что оставили на них новые вмятины. К тому же затем стрелки занялись перезарядкой, а ручная перезарядка баллестирады после долгой стрельбы отнимает куда больше времени, если стрелок запыхался и его натягивающие воротом тетиву руки дрожат. И когда тюремщики снова угостили нас снарядами, все самое интересное внизу уже закончилось, а «Гольфстрим» катил обратно к воротам, на ходу поднимая трап…
Посадку произвели довольно-таки организованно.
– Трап! – гаркнул я Малабоните еще до того, как приказал Сенатору остановиться.
Мое долгое отсутствие не сказалось на профессиональных навыках. Я подрулил к дверям так, что конец трапа опустился аккурат на порог, и наши товарищи взошли на борт, не сделав по двору ни шага. Пока они поднимались по сходням, а стрелки на крышах, кряхтя, взводили баллестирады, из Ведра в этот момент разбегались заключенные. Заехав внутрь тюрьмы, мы открыли им выход, и они, забыв обо всем, скопом ринулись на свободу. Больше никто не преграждал им путь, хотя со стен и из дверей по ним все еще стреляли, и немало их погибло, успев отбежать от тюрьмы всего сотню-другую шагов…
Хвала богине Авось: все кабальеро и северяне были живы. Правда, дона Балтазара волочили под руки два гвардейца, а Херлуф прыгал на одной ноге, опираясь на плечо Тура. У команданте была жестоко изувечена левая кисть. Кто-то из compañeros наскоро перетянул ее платком, но кровь все равно текла из нее ручьем. Уж я-то догадывался, от чего пострадал дон! Вряд ли обычная рана вызвала бы у него, старого рубаки, болевой шок. Лишь контакт с метафламмом, что пронзил руку команданте тысячами игл, мог причинить ему такую свирепую боль. У Херлуфа в правом бедре торчал арбалетный болт, вытащить который на месте не представлялось возможным – слишком глубоко он вонзился. Мелкие раны остальных вояк можно было не брать в расчет. Тем более что сами они, радуясь победе, не обращали на эти царапины особого внимания.
Снаряды баллестирад запоздало ударили в поднимающийся трап. И отскочили от него, не причинив никому вреда – все кабальеро и северяне уже скрылись под палубной кровлей. Охрана рвала и метала, но отныне она была нам не страшна. Больше нас здесь ничего не задерживало, и «Гольфстрим», раздавив на прощание фонтан и распугав последних заключенных, покатил к выходу.
Гигантский, открытый мир, который я не чаял больше увидеть, несся мне навстречу со скоростью разогнавшегося под горку истребителя. И даже несмотря на наше туманное будущее, я радовался вновь обретенной свободе, словно ребенок. Потому что гнить годами заживо в тюрьме – самая отвратительная смерть, которая может быть уготована вольнолюбивому перевозчику…
Глава 15
Идти по пятам механизированной армии просто. Даже слишком просто, ведь ее след широк и пролегает по накатанному маршруту. Дорога, по которой не так давно прошли и не застряли три десятка бронекатов, скорее всего, выдержит еще один. Главное, вовремя съехать с нее, дабы ветер успел «состарить» нашу колею, не позволяя ей выделяться на фоне отпечатков множества других колес.
Впрочем, к восточным пограничным землям – территории, где Владычица учинила охоту на «Геолога Ларина», – мы и близко не подобрались. По сложившейся за минувшие месяцы традиции, опять не обошлось без сюрпризов. Да каких сюрпризов! Водовоз, которому следовало скрываться на просторах Индианы и чье местонахождение было сегодня загадкой даже для нас, катил полным ходом нам навстречу! И катил, ориентируясь по тем же следам, что и мы! Но если «Гольфстрим» с каждым часом удалялся от Садалмалика, танкер двигался прямо к центру южных земель.