Темнота застала меня на диване с книжкой. Я включила ночник, еще раз глянула в телефон: спокойная ночь сегодня, расслабься. Расслабься-то расслабься, а все равно тревожно, как будто кто-то стоит за дверью или выскочит сейчас из-за угла.
Вдох, раз-два-три-четыре-пять, выдох. Дыхательные упражнения – одно из лучших изобретений человечества. Я уже почти успокоилась, когда услышала за дверью шаги.
В многоквартирном доме глупо бояться таких вещей – мало ли кто бежит по лестнице по своим делам! Но тут было другое. Я кожей чувствовала: что-то не то. Еще не поняла сама, что, и потихоньку на цыпочках выскочила в коридор. Свет не включила, и так вижу. Тонкая дверь, набитая опилками (странно: у таких, как мы с дядькой, обычно хорошие двери). Куча обуви на полу: споткнешься, нашумишь – с лестницы услышат. Замочная скважина, здоровенная, просматривается насквозь. И сейчас она не пропускает лучик электрического света. Либо темно в подъезде, либо… Я потянула носом и напрягла слух.
За входной дверью кто-то стоял.
В оглушительной тишине на лестничной клетке за тоненькой дверью чуть слышно притопнул ботинок. Взвизгнула плащовка на куртке, и кто-то ногтем поковырял замок с той стороны.
В коридор тут же просочился запах стылого мяса – мусоропровод они, что ли, не чистят?! К горлу подступил ком, а руки сами собой сжались в кулаки.
Я вцепилась в дверную ручку и замерла, напрягая слух. Кто пришел? Почему не звонит? И почему меня опять трясет от ярости? Что-то новенькое. Валерьянки, что ли, попить?
Вдох-выдох, и меня опять оглушил этот чудовищный запах. Падаль. Стылое мясо. Чего пришло? Что тебе надо? Шпионишь?!
Она стояла за тонюсенькой дверью, набитой опилками. Женщина, с которой я столкнулась внизу несколько часов назад. Не звонила, не подавала признаков жизни. Я втянула носом мерзкий запах и сильно нажала на ручку двери. Господи, что ж я делаю?! Если она не звонит, значит, не хочет показываться. Точно шпионит! Триста шестьдесят пять на двести сорок восемь!
…Девятьсот тысяч пятьсот двадцать. Задержала дыхание. Разжала пальцы. Тетка за дверью шваркнула ногой, отшатнулась и убежала в ночь, шумно топая по лестнице.
Я уселась на пол в прихожей, пытаясь осознать, что это было. Коммивояжер? Свидетели Иеговы? Эти позвонили бы только так. Кто-то из соседей заметил движуху в окне и подошел выяснить, в чем дело? А что: если в квартире шумят, а хозяин на даче, любая бдительная соседка послушает под дверью пару минут, да и побежит вызывать полицию. Ох, кто-то сегодня дождется гостей! К этому я была не готова.
Спрашивать у матери дядькин телефон – верный способ нарваться на новые неприятности. Я перерыла квартиру и нашла договор на сим-карту с номером. Надеюсь, дядька ею пользуется. И не так уж и поздно еще…
– Александр Сергеевич?
– На связи! – голос неожиданно молодой, я думала, дядьке лет сорок.
– Это Ира. Я…
– Здоро́во! Как живешь?
– Не очень. Я, кажется, жду гостей. Какая-то женщина сперва подслушивала под дверью, а потом убежала. Похоже, это соседка решила, что к вам залезли воры.
– Давно?
– Около часа назад.
– Опа! Так, никому не открывай. Если кто еще придет – сматывайся в окно.
– Вы шутите?
– Надеюсь, что шучу. Что за город, на сутки ребенка оставить нельзя! Ты там сильно шумела?
– Шуруповертом. И телик смотрела еще.
– Может, и правда соседи… Кто-нибудь звонил?
Я рассказала ему про странное сообщение и новости по телевизору.
– Колпино, значит. – Кажется, он успокоился. – Тогда в окно можешь не прыгать. Но все равно никому не открывай, поняла? А я навещу тебя в лагере.
– Буду рада, но…
– Вот и договорились! Плюнь по ветру и скажи: «Все щенки, а я волчица».
Я подумала, что в последний раз вот так просто говорила о Твари только с Машкой, сестрой. С дядькой было легко болтать, почти как с ней. Может быть, даже легче.
– Обязательно.
– Я тебе позвоню, если не возражаешь.
Я не возражала.
31 июля (осталось 2740 дней)
День я провела на диване с книжкой. Даже в магазин не выходила (у дядьки нашлась прекрасная холостяцкая коллекция китайской лапши, я грызла прямо так, запивая сладким чаем). Каждый час включала телик, чтобы посмотреть новости. Со вчерашнего дня в области пропали еще двое. На этот раз в поселке Тельмана. За дядьку было тревожно, но я думаю, он знает, что делает, если у него дача в тех местах и он не спешит домой.
Спохватилась я, уже когда за окном стемнело. Быстро проверила цепи на окнах, провода в коридоре, заперла телик в шкаф. Тварь взяла моду появляться не ровно в полночь, а как только взойдет луна. Я не знала, сколько у меня времени, и металась от окна к окну как ненормальная. Никогда не привыкну, никогда!
Серое питерское небо опускалось все ниже. Я встала у кухонного окна и теребила в пальцах кончик натянутой цепи. Цепь позвякивала, напоминая, что никто не свободен, даже подросток один в пустой хате. И тут мне стало плохо.
Во дворе под окнами разом вспыхнули фонари. Пальцы свело до трясучки. Цепь нагрелась в руках. Я чуть шевельнула плечом, и треньк! – звякнуло о батарею вылетевшее звено. В ноздри просочился запах теплого человеческого мяса: Тварь уже близко.
Я задержала дыхание и вцепилась в подоконник. Сто пятьдесят два на триста сорок!
…Пятьдесят одна тысяча шестьсот восемьдесят. Дешевый пластик хрустнул, вонзился в пальцы острыми углами, и мне даже полегчало на какой-то момент от этой маленькой боли. Выдох. Из-за черных облаков за окном выглядывает полная луна.
У меня заломило суставы, кости, ярость застучала в висках. Осколки пластикового подоконника я нарочно зажала в кулаках, чтобы режущая боль помогла хоть как-то сохранить ясную голову. Задержала дыхание. Сейчас пальцы станут негибкими и выпустят пластиковые осколки. Ярость накатит с новой силой, а вдох заставят сделать упрямые рефлексы – как они меня бесят! Я потеряю контроль и кого-нибудь убью. Тогда все скажут, что Ирка Варшавская – Тварь и ее надо сдать в поликлинику для опытов.
Тварь и есть. Так получилось. Ни за что, ни почему, а так, потому что так. Кому-то достаются от бабушки красивые глаза, а кому-то – звериная шкура. Я не виновата, бабушка не виновата, да никто, блин, не виноват, просто так получилось. Я чуть с ума не сошла, когда осознала это. Ни за что, а просто так. Ни почему, а по законам бессердечной генетики. Она никого ни за что не наказывает, никому ни о чем не напоминает. Она просто есть, и у нее свои законы. У меня до сих пор крышу сносит, когда я об этом думаю. Тогда я задерживаю дыхание и умножаю в уме трехзначные числа. Потому что надо с этим жить, другого-то нет.
Луна, торчавшая перед глазами огромным бельмом, резко ушла вверх. По носу ударила пыльная батарея, и визгливый волчий вой вырвался из меня. Привет, Тварь. Привет.
* * *Тварь чихнула от пыли и встала передними лапами на подоконник, как собака в ожидании хозяина. Господи, чем я думала, когда устроилась ждать ее у окна?! Да еще цепь порвала… Увидит жертву – сиганет в закрытое окно, и я не удержу… Во дворе на лавочке, как назло, нарисовалась компания с гитарой. Только что их не было! Через двойной стеклопакет Тварь прекрасно слышала запах теплого мяса.
Желудок стиснуло ледяной рукой, луна расплылась перед глазами. На лапу капнуло теплое – слюна! Моя собственная и чужая, звериная. Голод и ярость – вот все чувства Твари. Я не должна быть такой. Я никогда не стану такой. Есть Тварь, есть я. Сейчас у нас общее тело, но к утру это пройдет, я знаю… Двести пятьдесят шесть на пятьсот семьдесят два!
…Сто сорок шесть тысяч четыреста тридцать два. Спазм скрутил мой желудок, и новый приступ ярости ударил по вискам. Слюни заливали подоконник. Компания на лавочке заняла все внимание Твари. Задние лапы ее напряглись для прыжка…
В последний момент я успела развернуть лапу и заставила Тварь прыгнуть не в окно, а назад, в глубину кухни. Мы больно влетели мордой в шкафчик, внутри его загромыхали кастрюли – так, что Тварь вздрогнула, и мне сразу полегчало. Мы больше не видели жертвы, и ярость отступила. У меня было несколько секунд, пока Тварь не опомнится и снова не побежит к окну. Я должна ее удержать. Пусть эти с гитарой уйдут. Пусть не дразнят мою Тварь.
Ноздри защекотал тоненький запах перца. Я быстро нашла ящик со специями, выдернула его, сунула морду в стопку вскрытых бумажных упаковок и сделала вдох.
– А-а-а! – Крупинки перца забились в ноздри и достали до самых мозгов. Брызнули слезы, а глаза, кажется, выскочили к потолку. Тварь взвизгнула, шваркнула по ящику лапой, и пачки специй разлетелись по кухне, распыляя вокруг содержимое. Ноздри жгло, и точно попало в глаза. Тварь визжала и валялась по полу, лапой пытаясь выковырять из носа перец. Мне казалось, что нос и глаза облили кислотой изнутри. При каждом вдохе жжение усиливалось.
Хорошо. Очень хорошо. Такой ингаляции мне хватит на полчасика спокойной ночи, а потом можно и повторить. Когда ноздри забиты перцем, Тварь не услышит запаха мяса и никого не сожрет.
Хорошо. Очень хорошо. Такой ингаляции мне хватит на полчасика спокойной ночи, а потом можно и повторить. Когда ноздри забиты перцем, Тварь не услышит запаха мяса и никого не сожрет.
Терпеть это было адским испытанием. Перец буквально выедал всю морду изнутри. Тварь верещала так, что уши закладывало. Но вот в чем штука: лапами и холкой я чувствовала все вибрации за стеной.
Кто-то из соседей ходил по комнате туда-сюда, и Тварь знала это даже с выжженными ноздрями. Пока боль была сильнее голода, но скоро она пройдет. Скоро пройдет, кажется, я уже уговаривала себя.
За окном громко распевала компания с гитарой. Тварь обернулась на шум, но я быстро перевела взгляд на разбросанные пакетики с перцем. Твари они не понравились, и она, ворча, попятилась в коридор.
Кто-то гулко поднимался по лестнице. Нас разделяла тоненькая дверь, я человеком-то легко бы ее разбила, а сейчас… Тварь подкралась и сунула нос в замочную скважину. Сквознячок. Запахов пока не слышно, весь нос забило перцем. Зато слышны шаги.
Я поймала себя на том, что по-кошачьи пытаюсь поддеть когтями угол двери, глядя при этом в замочную скважину – типа, это не я. Попятилась. С трудом, но попятилась: Тварь манили шаги на лестнице, и она не хотела уходить. Так задом мы зашли в комнату, где под окном распевала компания…
Через пару секунд мы уже стояли у окна и поливали слюнями подоконник. Я пыталась зажмуриться, но Тварь уже просачивалась между зигзагами цепи к стеклу. Все-таки дядька крупнее меня и зазоры оставляет больше.
Я нарочно заскользила задними лапами по подоконнику, но сделала только хуже: Тварь оттолкнулась и прыгнула.
От удара лба хрустнул стеклопакет, мелкий осколок царапнул по носу, как будто вспоров блокаду запахов. Трава, дерево, земля. Мясо. Мы тяжело приземлились на асфальт, и ноги сами понесли в глубину двора, где бился теплый сладкий запах.
Компания с гитарой так и сидела на скамейке, почти под самыми окнами. И пахла. Я уже ничего не соображала. Тварь чуяла мясо и несла меня как миленькую. На бегу я только вертела башкой в надежде, что попадется под нос что-нибудь вонючее, что на секунду отвлечет Тварь, и уж тогда я не растеряюсь. Как утопающий колотит руками по воде, вот на что это было похоже. Так он только скорее нахлебается, скорее утонет. Если я сейчас кого-нибудь убью, я останусь Тварью еще на три тысячи двести восемьдесят семь дней. Это очень долго, это девять лет – больше половины моей жизни.
Я глядела в упор на темноволосого парня с гитарой. Точнее, на его шею. Точнее, на толстенную голубую вену, и это была уже не я.
Они меня не видели. Они распевали что-то громкое и неумолимо приближались: три, два, один… В последний момент я сумела выпрямить передние лапы, и мы шмякнулись мордой об землю, как будто поклоны бьем. Это была всего секунда, и она-то меня и спасла. В этот самый момент, когда Тварь уже упала, но еще не успела вскочить, в ноздри просочился новый запах.
Падаль. Холодное мясо. Мои волчьи негибкие пальцы дрогнули, будто сжимаясь в кулаки. Ненавижу! Тварь вскочила на лапы. До компании с гитарой оставался один короткий прыжок, но запах падали тянул обратно к дому. Мы вместе развернулись и побежали туда. Ненавижу!
Нас обеих разрывала тупая ярость. Мы проскочили дом и побежали дальше по улице за тонкой ниточкой отвратного запаха. Иногда он пропадал. Тогда Тварь поднимала нос по ветру и, расслышав мясо, отвлекалась. Мне приходилось вертеть головой, чтобы снова поймать тонкий запах врага. Я не сомневалась, что это враг. Ничто другое не способно отвлечь зверя от еды и так выбесить человека. Только враг. Только опасность. Она пахнет падалью, эта опасность, и я ее найду, чтобы уничтожить.
Запах не приближался ни на шаг. Похоже, тот, кто его издает, тоже бежал в ту сторону. Я прибавила ходу и скоро выскочила на пустую дорогу. В редких домах светились окошки, фонари освещали черный от луж асфальт (поливалка проехала). Я неслась, срывая когти, не знаю за кем, но я его убью. Тварь не ест падали. Тварь с ней воюет. Звучит странно – но мне ли рассуждать о странных вещах? Надо завтра у дядьки спросить, он такой же, как я, наверняка знает, за кем мы гонимся. Передвигается оно быстро. Я никогда не слышала, чтобы волки так реагировали на падаль. Это был особый случай, очень особый. Еще бы, ведь оно может передвигаться! Мертвое мясо, которое может передвигаться. Никогда не думала, что у оборотней есть естественные враги, кроме нас самих. Но запах не мог врать. Запахи не врут.
Интересно, оно тоже меня слышит? И поэтому удирает? Должны же враги чувствовать друг друга издалека? Природа мало кому отсыпает заметные преимущества.
Запах не приближался. Мы бежали в одну сторону с одной скоростью. Я выскочила на шоссе, еще немного – и город останется за спиной. Впереди чернели верхушки сосен. Наверняка оно там, в леске. Или дальше?
Я мчалась, как за сосиской на удочке, пугая своим видом редкие проезжающие машины. Тварь почти не реагировала на них, а если косилась, я тут же поворачивала голову в нужную сторону. Запах не приближался. Я бежала далеко за город за невидимым врагом, пока девчачьи ладони не воткнулись в наждачный асфальт.
Доброе утро, Ира. Как домой добираться будешь? Восход в пять тридцать две, значит, скоро пойдут автобусы.
31 июля (день)
Я все успела. Поймала загородный автобус, пролезла под турникетом, не попавшись сонным пассажирам, и долетела с ветерком. Приехала, сложила в чемодан все, что успела разбросать за пару дней, одолжила книжку, сгрызла сырым еще один пакетик лапши. Держись, лагерь, я иду! В метро успела немного поспать, а вынырнув на улицу, вспомнила об одном деле.
Телефон почти разрядился, много не поболтаешь. Ничего, я быстренько.
– Александр Сергеевич?
– Не называй меня так.
– Кто пахнет падалью?
– Где ты почувствовала запах?! В лагере?
– Я еще не в лагере. Телефон садится.
– А… А когда поедешь-то?
– Уже на автовокзале. Кто это?
– В лагере точно не… Да! Ира, слышишь меня? Услышишь этот запах – беги в обратную сторону! Будет нелегко, но ты беги. Никакого героизма, поняла? А я навещу тебя в лагере.
– Кто это? Телефон садится!
– Ты умная девочка, в книжке прочтешь. Небось утащила почитать что-нибудь?
– «Мифических чудовищ». Это что, секрет?
– Синюю? Не потеряй, это моя любимая. И береги себя там, эй! Я обязательно к тебе приеду! Все. Плюнь по ветру и скажи: «Все щенки, а я волчица». А я буду через пару дней…
Телефон пискнул и отрубился. Впереди уже виднелись голубые крыши остановок автовокзала.
* * *Добралась. Сунула трубку в карман, посторонилась, пропуская целую банду ребят с чемоданами на колесиках. И конечно плюнула. И конечно в кого-то попала. В джинсовую спину впечатался белый плевок. Хозяин куртки обернулся. Очки, усы. Сам плюгавенький, ниже меня. У таких всегда вздорный характер.
– Ты в лагерь?
– Туда.
– Номер группы, фамилия?
Я сказала. У Плюгавенького воинственно зашевелились усы и в глазах мелькнуло раздражение:
– Так это из-за тебя мы автобус держим, Ира Варшавская, королева автовокзала! Беги давай, а то пешком пойдешь! – Он вцепился в мой рукав и поволок к автобусу.
Мой чемодан торопливо стучал колесиками, задевая всех по ногам. Кто-то ругался в спину, а этот Плюгавенький волок меня к автобусу и ворчал:
– Вот не могут вовремя прийти! Сидела бы дома, раз не можешь найти автобус на автовокзале! Хоть бы родителей проводить попросила!
Плюгавенький смахивал на таракана. Мелкий, с рыжими усами… Я мысленно примеряла на него хитиновый панцирь, и меня пробирало на ржач. Плюгавенького это бесило:
– Чего улыбаешься? Смех без причины признак сама знаешь чего. Или не знаешь? – К его усам прилипла большая крошка. Ну как тут не улыбаться?
– Вот отправлю тебя сейчас домой!
– Хорошо бы…
– Да?! – Он даже притормозил и зло зыркнул на меня. По лицу было видно, что он просчитывает последствия и что последствия для него печальны. Бросить меня тут на вокзале он не имеет права. Родителей моих поблизости нет… В конце концов Плюгавенький нашелся:
– Одно нарушение – и поедешь домой. – Он подтолкнул меня в автобус и вошел следом. – Нашлась! – бросил он водителю. – Едем уже.
Я едва успела плюхнуться на свободное место рядом с долговязой конопатой девчонкой, как автобус тронулся. Плюгавенький сидел рядом с водителем и что-то раздраженно ему доказывал. На спине его гордо пузырился мой плевок.
Долговязая девчонка молча разглядывала меня. Я успела достать «Мифических чудовищ», закинуть на полку чемодан и даже открыть книгу.
– Это тебя ждали?
Я кивнула.
– Я Оля.
– А я нет.
Оля сделала такие глаза, что пришлось срочно брать себя в руки:
– Прости. Этот рыжий меня довел.
– Витька? Да, он противный. – Оля перешла на шепот: – Говорят, в прошлом году его мальчишки отлупили – так он всех достал. Шрам над бровью видела?