Не успели ступить во двор, как навстречу вышагнул Грибанов:
— Так... Почему так поздно вернулись? Почему не на обеде со всеми?
— Грузить много пришлось. Березу... Вагон резиновый попался, гражданин начальник.
— Новиков... Зайдешь после обеда ко мне! — приказным тоном брякнул Грибанов и быстро пошел в сторону штаба.
— Вот пидор — знает, что люди с ног валятся, и все равно: «Зайди ко мне...» Специально через два часа придет, разбудит и будет гавкать, почему без разрешения спать лег!.. Вот тварь, — пробурчал ему вслед Славка.
Еле-еле поднявшись по лестнице, мы добрались, наконец, до своих коек, последними усилиями стащили canon; и завалились, не раздеваясь. Стало понятно, что с этого дня нас будут не просто давить, а давить насмерть. Без тени сострадания, сочувствия или хоть капли справедливости. Ни поблажек, ни пощады не будет. Ни жалости, ни добра, ни вольностей нам не ждать. Но и отвечать теперь придется тем же. С этого дня мы начали звереть.
Мне показалось, что я падаю вниз головой в какую-то бездонную яму.
Не знаю, сколько времени прошло, но проснулся я от назойливой тряски. Шнырь изо всей силы качал мой шко- нарь, повторяя:
— Новиков — к Грибанову... Новиков, вставай, Грибанов вызывает!
Поднялся тяжело, продрал песок в глазах и пошел в знакомый уже кабинет.
— Гражданин начальник, осужденный Новиков по вашему приказанию прибыл! — во всю глотку издевательски представился я, входя в задымленную каморку. Грибанов довольно осклабился.
— Вольно, вольно. Садись.
Я сел, как обычно, напротив, борясь со сном и лихорадочно думая, как поскорее закончить эту дурацкую встречу.
— Ну, как первый трудовой день? Что делали? Как работа?.. Понравилась?
— Понравилась или нет, пока не понял, — зло ответил я. — Но то, что больше мы вагон втроем грузить не будем — это точно. Нет таких норм.
— До вас все грузили, и никто не жаловался. Ты что, от работы отказываешься? От работы, да?
— От работы я не отказываюсь. Но меня сюда привезли ра-бо-тать, а не умирать, гражданин начальник. Тем более начальник колонии определил на разделку, а не на погрузку, — пошел я в наступление.
— Здесь я решаю, кого куда ставить, — огрызнулся Грибанов. Однако при словах «начальник колонии» слегка осел.
По уже опробованной схеме свои претензии к работе я начал сводить к брехне на тему предстоящего смотра художественной самодеятельности. Брехня, как всегда, чередовалась с правдой.
1 — Вот — руки... Видите, гражданин начальник? Такими
руками ничего, кроме досок, через месяц уже не возьмешь (чистая правда). А в мае — смотр (чистая правда). Меня сегодня или завтра вызовет для беседы на эту тему Филаретов — об этом мне сказал завклуб Загидов (чистая брехня). Замполит всего ивдельского управления лично будет контролировать мое участие в концерте в честь Дня Победы (чистая брехня). Участие без отрыва от производства — то есть днем я буду работать, а вечером помогать в организации концерта (брехня!). Я думал, что вы уже в курсе дела, гражданин начальник. А кроме всего, считаю, что лучшим доказательством моего исправления будет тот факт, что я днем работаю на разделке, погашаю тем самым иск, а вечером участвую в активной общественной жизни колонии (удивительная брехня!). И начальнику отряда — галочка (брехня), и осужденному большая польза (чистейшая правда!)
Брови гражданина капитана сложились в домик, надбровные дуги рванули вверх — мысль, определенно, показалась ему полезной.
— Я в курсе дела. Я замполиту уже про это говорил, — клюнув на брехню, соврал Грибанов. — Но тебе еще рано. Помогать — да. Помогать — другое дело. А Собинов тоже хочет участвовать? Или грузить не хочет?
— Не знаю. За Собинова отвечать не могу.
— Он, я слышал, тоже от работы отказывается? И Керин туда же?
— Отказываемся грузить втроем. Потому что получается по двадцать тонн на человека за смену. Кто такие нормы установил?
— Ты меня спрашиваешь? — сощурился Грибанов.
— А кого мне спрашивать? Ну давайте у прокурора спрошу... Давайте, через вас, письменно.
При слове «прокурор» Грибанова передернуло так, будто прокурор этот уже стоял за дверью.
— Не надо ни письменно, ни устно. Я сам здесь — прокурор и... и...
Поняв, что сморозил ахинею, он замолчал, зашарил по столу руками в поисках спичек, закурил и, выпустив дым прямо в потолок, отрезал:
— В общем, насчет клуба я не против. После работы. Но только запомни — все вопросы через меня. Ни к Филаре- тову, ни к Нижникову без моего ведома не ходить. Вот так. А с Собиновым и Кериным не знаю что делать... Не знаю, не знаю...
— Как что делать? На распределении же решили.
— Ладно, иди спать. Завтра все трое пойдете на разделку. Устраивает?
— Вполне.
— Иди. Иди и запомни: Грибанов думает раньше некоторых. И не хуже некоторых.
«Настоящий идиот», — с удовольствием отметил я. С удовольствием потому, что так легко отвертелся от погрузки, а заодно нашел новый подход к начальству. Вслух же добавил:
— Оказывается, с вами так легко на любые темы говорить, гражданин начальник. Не везет мне ни в чем, так хоть с начальником отряда повезло.
При этих словах гражданина капитана раздуло так, что пуговицы с мундира, казалось, вот-вот начнут отлетать.
— Со мной лучше по-хорошему. Потому что когда ко мне по-хорошему, то и я ко всем — по-хорошему...
«Настоящий, рафинированный», — еще раз порадовался я, затворяя за собой дверь.
А через пару минут уже спал, ничего не слыша, не чувствуя и не помня.
— Новиков!.. Подъем!.. Ваше звено вызвали на погрузку.
Шнырь тряс мой шконарь, повторяя как заклинание одну и ту же фразу.
Я продрал глаза и сел, озираясь. Славка чертыхался и рывками натягивал штаны. Напротив, охая и матерясь себе под нос, очухивался Толя.
— Да-а... Как я и думал — Грибан оказался крысой. Навешал лапши — «пойдешь на разделку...» Нельзя этому сучью верить, ну ни единому слову! — ругался он, закидывая кровать одеялом.
— Не дай бог опять на березу... — пробурчал я и тоже начал одеваться.
Руки, ноги, плечи — все болело неимоверно. Разогнуться стоило больших трудов. А кроме всего, невыносимо хотелось спать.
Пришел Славка. Поставил банку на тумбочку и проворчал:
— Время два часа ночи. Эти твари хотят повторить вчерашний номер — среди ночи лечить березой!
По бараку носились люди. В коридоре шла обычная перебранка из-за перепутанных сапог.
Я обернулся и поглядел в угол, где располагались Захар с Петрухой. Оба спали, укрывшись одеялом с головой. Никто из них даже не пошевелился.
— Спят без задних ног. Хуля им не спать — колбасы на производстве нажрались и — спать, — пробурчал Славка.
Подбежал шнырь:
— Захар ночью с работы пришел, спросил, во сколько вы вернулись... Сначала хотел тебя разбудить, потом сказал, чтобы хоть чутка поспали.
Заварили чай. Славка нашарил у себя в ящике несколько конфет-подушечек. На тумбочке лежал наш хлеб — ужин мы без памяти проспали. Черная пайка, две конфеты на брата, слегка подслащенный чай — больше есть было нечего.
Через пять минут мы уже бродили по двору, разминая неимоверно болящие мышцы. Вернее, то, что от них, былых, осталось.
Как и в прошлый раз, понуро и молча дошагали до знакомой теплушки. Все звено расселось подоскам. Появился Шутега.
— Здорово, мужики! Ну, как вы?.. Тяжко?
Мы неопределенно пожали плечами.
— Радуйтесь. Сегодня березы не будет, хе-хе, — кончилась в лесу. Сегодня — рудстойка.
Наш вчерашний вагон уже уехал. Было радостно глядеть на пустые рельсы. Шутега спустился с крыльца, что- то сказал старшаку, и они оба заржали.
— Да мне по хую — пусть хоть вообще не работают! Лишь бы меня отрядник за это не кантовал... — доносились обрывки его фраз.
Они поговорили, покурили, и наш обросший старшак, которого мы меж собой прозвали «Вася Лохмандей», растворился между штабелями — как обычно, спать в лесо- цех.
Звено двинулось в сопровождении Шутегиного «сынка» в сторону стоящих поодаль вагонов. Мы пошли следом.
— Сегодня рудстойку будете грузить. Остальные — хвою.
«Хвоя» — это такие же по размеру доски, как и березовые,
только из сосны. А потому легче в два раза. Рудстойка — тонкие бревнышки диаметром примерно десять сантиметров и около метра длиной. После березы — просто детские кубики. Единственная беда — загрузить их надо 50 тонн. По времени это дольше, зато не так мучительно,
С горем пополам начали. Через час поняли, что взятыми темпами до полудня нам вагон не осилить. Надо бегать бегом. А сил — только ползать.
— Сколько их в вагон входит, этих долбаных руд- стоек? — по старой бухгалтерской привычке поинтересовался Толя.
Славка ответил не задумываясь, как Шура Балаганов в романе Ильфа и Петрова на вопрос Остапа Бендера: «Сколько вам нужно для полного счастья?»
— Десять тысяч... Если Грибанова столько раз на хуй вместе с ней послать — рабочей смены не хватит!
Посмеялись и пошли сидеть на разбросанных вокруг досках. Откуда ни возьмись примчался «сынок».
Посмеялись и пошли сидеть на разбросанных вокруг досках. Откуда ни возьмись примчался «сынок».
— Бригадир зовет, всех троих.
Шутега встретил, сидя по-хозяйски за столом.
— Мужики, сейчас поедите, погреетесь и тусуйтесь около вагона, понты колотите. Я пару человек вам подгоню. Совсем уходить нельзя — сдадут, тогда придется самим, в натуре, грузить. А так, черти пусть шустрят, а вы там для близиру тусуйтесь. Каждый час-два сюда заходите. Сегодня мне Захар навстречу попался. «Ну что, Шутега, Новик с Собином у тебя, говорят, наскоряк за два часа вагон закидали и — в тепляк жабу давить? Га-га-га!..»
— Наши же и сдали. А может, и Лохмандей сдал. Кто его знает, — поддержал Шутегу Славка.
Посидели, поболтали, напялили рухлядь и пошли. Погрузка вагона, к удивлению, шла полным ходом. «Пара гнедых», хоть и не вчерашняя, совсем другая, носилась с охапками этой самой рудстойки с проворством тараканов.
Пробегая мимо нас, один из них, шумно вдергивая соплю в отбитый шнобель, сделал заманчивое предложение:
— Мужики, вы сидите — мы сами все закидаем. По пачке «Примы» на брата и пачку чая на всех дадите — мигом загрузим!
— Пачка сигарет и пачка чая, — урезал аппетиты Славка.
— Годится.
— Теперь точно сдадут. На соседних вагонах всех жаба задушит, хе-хе, — отшутился я.
— Да пошли они... В зоне кто как может, так пристраивается. Не их собачье дело. Кто им мешает так же договориться? — возмутился Толя.
— Никто не мешает. Но никто и не даст. Ты же понимаешь, что Шутега это все делает из-за Александра.
Если бы не он, пахали сейчас, как все, — спокойно ответил Славка. — Я думаю, долго эта лафа не протянется: раз сдадут, два сдадут... Шутегу в штаб дернут. И скажет он: «Извините, мужики — хозяин приказал...»
— Так... Если в день по две пачки сигарет, в месяц — шестьдесят пачек. И чаю тридцать пачек, — по-бухгалтерски начал вслух считать Толя, — это ж, блядь, курить придется бросить и чифирить!.. А кстати, когда у нас ларек?
— Можешь не бросать — паши, вон, вместе с чертями, они с тобой поделятся, ха-ха!..
Всю ночь до самого рассвета усиленно «колотили понты» — то сидели в вагоне, то грелись в тепляке, то ковырялись в штабеле. В эту ночь никто из начальства не являлся, и поэтому, бредя на вахту, порешили, что рабочий день, точнее — ночь прошла изумительно. Грибанов тоже куда-то запропастился. Казалось, все начало налаживаться. Пришли и завалились спать.
Проснулся я от негромкого, но резкого окрика из заха- ровского угла:
— Санек!.. Новик, хорош дрыхнуть!
Это был голос Захара.
— Ни хуя ты не умеешь будить человека, Захар, гага!.. — громко подал голос Петруха. — Испугаешь еще — заикаться начнет... Как петь будет? Га-га!.. Надо, бля буду, деликатно: «Вставай, Санек, тебе помиловка пришла... С вещами на выход. Поешь на дорожку...» А-га-га!..
— Санек, ты слышишь, что эта кумовка несет? Ему-то если помиловка придет, он, сучара, не то что у меня — у всех мужиков тумбочки вычистит да втихаря на лыжи встанет, га-га! Этого будить не надо! А-га-га!..
Я поднялся и нехотя пошел.
— Как-то неудобно — Толю не пригласили... Мне одному — неудобно, — попытался я объяснить свое нежелание есть.
— Пускай спит. Когда научится петь, как ты, тогда и его позовем, — ответил Захар.
— Или — как я. А-га-га!.. — заржал Петруха.
— Кукарекать! Ты бы слышал, Санек, как он под гитару кукарекает! Стихи Дюжева, музыка Шемета, исполняет хор обиженников!.. Солист — заслуженный фупман Советского Союза Петр Мулицев! А-га-га!..
— Ни хуя! «Исполняет бабушка Захаровна, мастерица кумовского романса, жертва усиленного режима содержания!»
Далее в том же духе, беззлобно издеваясь друг над другом, несмотря на поздний час, не обращая ни малейшего внимания на спящий или пытающийся уснуть барак. Пришел Лысый. Принес сверток с едой.
— Посидишь с нами? — спросил его Захар.
— Нет, благодарю. Пойду письмо писать.
Еда была, прямо сказать, не тюремная — огурцы, помидоры, сало, колбаса. Через минуту маленький столик не мог вместить всего, что извлекли из тумбочек и принес Лысый.
— Главное, Санек, в лагере — правильно определиться, — разглагольствовал Захар, заедая помидор колбасой. — Кто-то кашку должен жрать, кто-то колбасу. Кто-то пахать за двоих, а кто-то тихо чалиться. Главное в лагере — с кем кентуешься. С нами кентуешься — одна жизнь, с простыми мужиками — другая. А сам по себе — третья. Но это — не дай бог. В лагере одному нельзя — не выжить. Ну, а с «петухами», сам понимаешь, не кентуются — в пе- тушатник проваливаются: как в прорубь, нырк — и нету. Оттуда уже не выныривают.
— А ты, бля, тогда откуда взялся, га-га!.. — заржал с полным ртом Петруха. — С такими плавниками, как у тебя, Захар, можно не только в петушатник — можно, бля буду, ночью в штаб заныривать!.. Хвостовиной только правильно подруливай, а-га-га!.. Ты вот лучше объясни человеку, почему он с тобой, с Захаром, кентуется, а по ночам березу грузит?
— А это не я решал, это Грибан. Он мне сказал — в ночное звено на погрузку поставить, я и поставил. Первое время, Александр, извини, придется пахать, чтоб с хвоста слезли. Сейчас за тобой глаз да глаз. Я-то двумя руками — «за»... За то, чтоб ты не работал. Но первое время придется. Главное, ты держись к нам поближе, шифруй все правильно. Секретов от нас держи поменьше. Ну и все остальное, сам понимаешь.
Захар доел, встал и вышел.
Петруха курил, отхлебывая из кружки чай, молча поглядывая то на меня, то на огонь сигареты.
— Захар правильно говорит, — неожиданно серьезным тоном начал он. — Он хоть и мурый, но если с ним у тебя будет понимание, то и отрядник заебется прессовать. Тебе надо сейчас по жизни определиться. На первых порах поможем, по-босяцки, как говорится. Деньги тебе сейчас все равно не нужны — связей у тебя нет, просто спалишься. А жратвой — всегда поможем. А там кто-нибудь на свиданку приедет. Кенты или жена... Подогреют. Ну, и ты без внимания нас не оставь. А если наезды какие-то будут — мы все быстро решаем... Хотя какие наезды, хе-хе? Если с нами все правильно, кто наедет? Разве что какой-нибудь пидор. Сняв штаны, задом наперед, ха-ха! — закончил он, увидев, что возвращается Захар.
— Что, лекции читаешь? — ухмыльнулся тот, подмигивая мне.
— Да нет, просто... Просто рамс раскинул перед человеком: откуда в зоне помидоры с огурцами берутся, хе-хе!
— Откуда берутся? Мужики поделились, вон... Со свиданки до хуя, видно, завезли! В них уже не лезут, а-га-га!.. Подогнали нам чутка. Оно же знаешь, Санек, если работа легкая — то и жратвы много не надо! Можно и поделиться. Усек?.. Шучу, ха-ха!..
Говорили еще долго. Очень хотелось спать, но уходить посреди разговора было неловко. Захар поочередно с Петрухой спрашивали то про «Извозчика», то про аппаратуру, то про мои машины. Наконец интерес Захара стал иссякать. Он проглотил пару каких-то маленьких белых таблеток, глаза его посоловели, поблекли. Зазевал, заерзал и, заканчивая беседу, будто невзначай обронил:
— Утро вечера мудреней, давай спать, Санек. Завтра у тебя все — с утра начинается. Хватит тебе — с вечера... Вот так.
— A-ну! Давай, подъем!.. — громче обычного заорал шнырь, возвещая о наступлении очередного рабочего дня.
В захаровском углу тихо зашевелились. Сам Захар поднялся очень быстро, оделся и бодрым шагом, будто бы вовсе не спал, прошел в каптерку к Лысому.
Все привычно галдели, носились с банками, ругались из-за сапог и телогреек.
Из еды у нас почти ничего не осталось, и мы втроем — Славка, я и Толя, наскоро выпив по кружке чая, вышли во двор. Перед воротами толпился народ, сбиваясь в неровный строй. Мы стояли и гадали: куда и на какие работы нас определят сегодня?
— Захар вчера намекнул, что на погрузку мы больше не пойдем. Вроде как с сегодняшнего дня — на разделку, — сказал я.
— Похоже на то.
— У меня все болит... Как работать? Пошевелиться не могу, — ворчал Толя.
Болело все и впрямь сильно — каждое движение отдавалось в позвоночник, ноги гудели как чугунные, стопы распухли, и сапоги казались меньше на два размера. Постоянно хотелось сесть или прилечь. Нужна была передышка, а ее не давали.
Захар поозирался вокруг, увидел нас и через весь двор крикнул:
— А вы что, Санек, на завтрак не идете, что ль? Западло, ха-ха?.. Конечно, с ночи помидоров с колбасой трамба- нешь, никакой каши не захочется! Не-е, на завтрак ходить надо, мало ли что?.. Пригодится. Я вот хожу иногда, хе-хе!..
«Да ты, сука, — провокатор», — молча подумал я.
Выскочил шнырь. Захар схватил его за шиворот.
— Ну что, гидра двухочковая, где бродишь?! Веди народ в столовую!
— Пошли, пошли, пошли... — засуетился Дима и бросился открывать ворота.
По дороге Захар окликал то одного, то другого из впереди идущих с неизменными остротами и комментариями. Просто из желания поточить язык, поупражняться в своих афоризмах. А может, напоказ передо мной, лишний раз демонстрируя превосходство над всеми и полную от него зависимость.