С полчаса они исходили потом в своих доспехах. Судно обогнуло очередной мыс, оказавшийся последним, за ним в глубь архипелага тянулся узкий пролив, а впереди маячил новый остров.
Внезапно девушка вскрикнула:
— Эльс, Эльс! Помоги! Я не… не могу удержать!
Одинцов, следивший за пирогами, обернулся. Найла всей тяжестью повисла на руле, но «Катрейя» упрямо отклонялась направо, целясь носом в пролив. Подскочив к колесу, он попытался выправить курс, но тащившее их течение оказалось очень сильным. Паруса! Только паруса могли их спасти! Он бросил взгляд на фок-мачту — парус едва трепетал под слабыми порывами бриза. Сзади послышалась резкая барабанная дробь, и Одинцов, оглянувшись, увидел, что флотилия ускорила ход.
— Вот мы и попались, малышка, — пробормотал он сквозь зубы. — Правь посередине этой канавы и старайся не приближаться к берегам.
Он отправился на ют и встал у резного чешуйчатого туловища левого дракона, гордо вздымавшего голову с клыкастой пастью над кормой «Катрейи». Два извива его тела были отличным прикрытием — между ними, как в амбразуру, можно было просунуть ствол арбалета. Нахлобучив на голову шлем, Одинцов поднес к глазу трубу и направил ее в сторону лодок. До них оставалось метров двести пятьдесят, они медленно, но верно настигали корабль.
Теперь-то он смог разглядеть лица туземцев! Кормчие стояли выпрямившись и смотрели вперед, гребцы, не сбиваясь с ритма, часто оборачивались. Физиономии у них были устрашающие, размалеванные красными и черными зигзагами, которые тянулись со лба на щеки. Одинцов ни секунды не сомневался, что это боевая раскраска. И, подтверждая худшие из его подозрений, со дна глубоких пирог поднялись лучники. Свистнул десяток стрел, они догнали «Катрейю», и ее высокая корма украсилась безобразной щетиной. Видимо, лучники не пытались поразить экипаж, то было просто предупреждение.
— Одна стрела — приказ остановиться, десять стрел — атака… — пробормотал Одинцов. — Ну, парни, вы начали первыми. Я на ссору не набивался.
Затем он поднял арбалет, и через мгновение короткий стальной болт проткнул горло первого лучника на первой пироге. Он успел снять еще четверых, пытаясь добраться сквозь строй вражеских воинов до рулевых и вождя, когда ошеломленные островитяне опомнились, ответив ливнем стрел.
Одинцов оглянулся. Найла твердо держала курс, высокая кормас чуть наклонной в сторону мачты палубой надежно прикрывала ее до пояса. Быстро высунув руку наружу, он выдернул несколько стрел, впившихся в шею дракона и закрывавших обзор. Хвала Творцу! Наконечники у них были медными, не кремневыми.
В течение ближайшей минуты он перебил остальных лучников в пироге вождя. Это было так просто для человека, умеющего стрелять! Берешь добрый хайритский арбалет, и — рраз! Одиннадцатая стрела пробила череп кормчего, и пирога вильнула.
Предводитель в перьях что-то рявкнул — Одинцов видел, как он размахивает руками. Два задних гребца бросили весла и, подняв со дна пироги большие овальные щиты, прикрыли ими вождя и оставшегося в живых рулевого. Одинцов решил поберечь хайритские стрелы и всадил несколько калитанских в передних гребцов. Летели они отлично, но теперь он перезаряжал арбалет помедленнее.
Вождь опять завопил. Было слишком далеко, чтобы различить слова, но повелительный тон распознавался и на таком расстоянии. Вторая пара гребцов оставила весла, взявшись за щиты. Но с высокой кормы каравеллы простреливалась середина пироги, и Одинцов тут же доказал врагам, что ему все равно, кого убивать. Еще четыре стрелы нашли свою цель, и воины, уже без приказа, бросили весла и схватились за щиты. Заметив убор из перьев, приподнявшийся над краем овального щита, Одинцов всадил пятую стрелу точно в лоб вождя — в доказательство своей меткости и для острастки. Пирога беспомощно закачалась на мелких волнах, течение стало сносить ее к берегу.
— Восемнадцать! — спокойно прокомментировал он. — Считая с паханом их шайки!
— Что? — Голос Найлы был хриплым от напряжения — вцепившись в руль, она вела каравеллу точно посреди пролива. — Что ты сказал, Эльс?
— Их теперь на восемнадцать меньше, — повторил Одинцов.
Найла повернула к нему бледное лицо, ее глаза расширились. Теперь это была женщина-которой-тридцать. Может быть, даже сорок.
— Ты хочешь сказать, что убил уже восемнадцать человек?
— Надеюсь, что ранениями дело не обошлось. Я целил в лоб, в глаза и в шею… — Руль дрогнул в руках Найлы, и Одинцов невозмутимо произнес: — Держи курс, малышка, а я побеспокоюсь об остальном.
Он уже понял, что даже при слабом ветре преследователям будет нелегко догнать «Катрейю». Сейчас до девяти пирог, обошедших лодку убитого им вождя, оставалось двести метров. По его прикидке, пироги выигрывали у парусника метра три за каждую минуту, — значит, погоня продлится с час. Сколько нужно перебить островитян, чтобы к нему отнеслись с почтением? Повинуясь хищному инстинкту Рахи и охватившей его холодной ярости, он успел бы уложить их всех. Стрел хватало! Хайритский арбалет метал снаряды на пятьсот шагов, и луки островитян не могли с ним сравниться — Одинцов видел, что их стрелы втыкаются в корму на излете или падают в воду. И в меткости он намного превосходил их. Ильтар сделал-таки из него настоящего хайрита!
Он поглядел назад — теперь флотилию возглавляли три пироги, выстроившиеся шеренгой. Стрелы с них сыпались градом, не причиняя, однако, никакого вреда.
Снова взявшись за свое оружие, он принялся расстреливать лучников и гребцов. Заметив, что на одной пироге поднялся щит, которым гребец прикрывал стрелка, Одинцов прикинул расстояние и решил рискнуть. Стрелы из хайритского арбалета пробивали дюймовую доску за триста шагов, и если медная оковка на щитах островитян не очень толстая…
Он поднял арбалет, заряженный стальной стрелой. Оковка не может быть очень толстой, иначе такой большой щит просто не поднять…
Стрела мелькнула, словно серебристая молния, и лучник свалился на дно пироги, потянув за собой пробитый насквозь щит. Послышались возгласы ужаса, и Одинцов пожалел, что в начале схватки так неэкономно распорядился своим запасом — хайритских стрел осталось не больше десятка. Но враги получили хороший урок! Он довольно усмехнулся, наблюдая за суматохой в лодке, и тут услышал крик Найлы.
Неужели она ранена? Одинцов подскочил к девушке, схватил за плечи. Нет, хвала Семи Ветрам, она была цела! Только страшно перепугана. Цепляясь одной рукой за штурвал, она показывала другой вперед и вправо. Он посмотрел туда и понял, что бой проигран.
Вдоль побережья здесь тянулись невысокие базальтовые утесы, выглядевшие, однако, неприступными — их склоны были почти отвесными и покрытыми осыпями. Ниже по течению в этой скалистой стене зиял пролом, перегороженный бревенчатым частоколом, дальше — узкая полоска пляжа, заваленная валунами, следами камнепада. От этого неприветливого берега отчалили еще десять больших пирог — с гребцами, лучниками, рулевыми и предводителем, тоже носившим убор из перьев. Теперь лодки пересекали пролив под острым углом, и не было сомнений, что через четверть часа их носовые тараны уткнутся в правый борт «Катрейи».
Чертыхнувшись, Одинцов бросился вниз по трапу, потом — в каюту и вынес на палубу диван. Фальшборт судна прикрывал его только до пояса, эта защита казалась слишком ненадежной в сравнении с могучим туловом деревянного дракона. Он протащил диван на самый нос, так как пространство между фок-мачтой и гротом занимал его флаер, и повалил на бок. Диван был плотно набит волосом, и понизу шла двухдюймовая доска. К сожалению, в нем не было амбразур.
Засунув его правый край между флаером и фальшбортом, Одинцов бросился на корму за стрелами. Пробегая мимо кабины, он невольно метнул взгляд на монитор автопилота — яркая точка, отмечавшая их местоположение, горела на границе экрана и на палец выше экватора. Дьявольщина! Если эти южане все-таки намерены встретиться с ним, то сейчас самый подходящий момент!
Ободряюще помахав Найле рукой, он застыл на баке, разглядывая вторую флотилию. Лодки были уже посередине пролива, прямо перед бушпритом «Катрейи», в полукилометре от нее. Рулевые и гребцы не пытались развернуть их и направить к каравелле, хотя в этом рукаве Зеленого Потока скорость течения составляла всего узлов пятнадцать, весла не могли превозмочь силу быстрых струй. Опустив лопасти в воду, откинувшись назад и упираясь ногами в днища, гребцы тормозили изо всех сил. Над ними стояли лучники, внимательно наблюдая за приближавшимся судном. Предводитель, рослый детина с размалеванной физиономией, что-то кричал, размахивая медным клинком, — вероятно, пытался выстроить свою флотилию перед боем.
Одинцов вздохнул и погладил рукой ковровую обивку дивана. Это ложе верно служило любви: немало дней они с Найлой уминали его в согласном ритме охваченных любовной страстью тел. Что ж, теперь оно послужит ему в бою — в том бою, где хриплые крики умирающих так не похожи на стоны экстаза, слетавшие с ее искусанных губ. Он снова вздохнул, прикинул расстояние и пустил первую стрелу.
Одинцов вздохнул и погладил рукой ковровую обивку дивана. Это ложе верно служило любви: немало дней они с Найлой уминали его в согласном ритме охваченных любовной страстью тел. Что ж, теперь оно послужит ему в бою — в том бою, где хриплые крики умирающих так не похожи на стоны экстаза, слетавшие с ее искусанных губ. Он снова вздохнул, прикинул расстояние и пустил первую стрелу.
Следующие полчаса прошли в кровавом кошмаре. Одинцов стрелял и стрелял, а когда нападавшие полезли на «Катрейю» — сразу с двух бортов, — рубил клинком и челем. Лишь на мгновение он снова вспомнил о Найле, когда услышал ее придушенный вскрик. Потом он снова рубил, и палуба каравеллы из благородного дерева тум стала скользкой от крови. Он споткнулся о рухнувшее под ноги тело, ощутил страшный удар по затылку и потерял сознание.
Глава 9 Баргузин
В Москве им были недовольны. Шахов это точно знал — приятели позванивали из столицы, делились новостями и намекали, что его отчеты — все, кроме последнего — энтузиазма не вызывают. Плохо, очень плохо! С одной стороны, Проект не имел оборонного значения, осуществлялся на средства заокеанских партнеров и, с точки зрения ГРУ и Генштаба, казался такой же чушью, как ловля душ в астральных сферах. Но с другой — он был едва ли не единственным звеном военного контакта с американцами и в политическом смысле что-то значил. Не так много, как сотрудничество в космосе, зато без денежных вложений и попыток сохранить свои секреты. Все же строительство заатмосферных станций и космических кораблей было связано с закрытыми технологиями, а баргузинский Проект относился к области чистой науки и финансировался Фондом МТИ. Средства отпускали щедро, и Баргузин был лакомым куском для чиновников Минобороны — особенно для тех, кому уже светила пенсия. Например, для генерал-майора Иваницкого или для Дубова, Снисаренко и прочих столичных акул.
Нужны результаты! Более полные данные, чем доставил Ртищев. Двери в иной мир приоткрылись на мгновение, и щелка была слишком узкой, не позволявшей разглядеть подробности. Что там, рай или ад? Сады Эдема или преисподняя?.. Шахов склонялся к первому варианту. Разумеется, кое-что в рассказе Ртищева было сомнительным, даже внушающим опасения, но их перевешивал неоспоримый факт: Одинцов прижился в Зазеркалье и не хотел возвращаться. Это означало, что там не страшней, чем в Анголе, Афгане или Вьетнаме, может быть, лучше, чем в России, что трепыхалась в бурях частного предпринимательства и демократических свобод. Во всяком случае, Одинцов не требовал перечисления пенсии, а желал совсем другого: чтобы его оставили в покое.
Последний шаховский отчет был воспринят с интересом, но, как сообщали из Москвы, кредиты доверия иссякают, и кони в министерских кабинетах бьют копытами. Шахов это понимал и сам. Ртищев выжат, как лимон, а сведений немного, ровно столько, чтобы раздразнить любопытство и внушить определенные мысли. Скажем, о приоритете! Пусть деньги чужие, а вот первопроходец точно наш! Наш герой, наши идеи, наши ученые, наша установка, и получается, что мы, как прежде, впереди планеты всей. Как во времена Гагарина… Где он только, этот наш второй Гагарин? Чем он занят и по какой причине не желает возвращаться? Резонные вопросы, как ни крути!
Нужна информация, думал Шахов, информация и, очевидно, акт персонального героизма. После чего он сам превратится в Гагарина, и тронуть его не посмеют. Ни столичные завистники, ни министр, ни сам президент…
Сходить на Ту Сторону лично? Отчего бы и нет? Виролайнен утверждает, что погружение процесс отлаженный и безопасный, что Ртищеву просто не повезло — угодил в полуживого носителя… Повторную вероятность даже не оценить, столь она ничтожна. В сущности, никакого риска, тело сохранится в гибернаторе, и возвращение гарантировано. И задача много проще, чем у Одинцова, — не выжить в неведомой реальности, а побеседовать с выжившим. Ведь якорь в Зазеркалье уже брошен! Надежный якорь, который крепко держится за грунт! Земной посланец в райских кущах!
Взглянув на календарь, он прикинул, что с погружения Ртищева прошло немало дней и, вероятно, Одинцов уже добрался до земли обетованной. Пусть там не рай, но теплое море и небо в звездах точно имеются — уж это Ртищев видел собственными глазами! А генерал разглядит побольше, чем лейтенант!
Усмехнувшись, Шахов снял трубку внутреннего телефона и соединился с Виролайненом.
Глава 10 Плен
Одинцов очнулся, застонал, с усилием поднял голову. Перед ним в полумраке плавала кошмарная рожа — широкая, с чудовищно толстыми серыми губами, покрытая рыжим волосом. «Бур, вошь окопная! Добрался-таки!» — подумалось ему. Мысли текли лениво, словно нехотя, затылок трещал от боли.
Постепенно он начал приходить в себя. Мерзкая физиономия не исчезла, однако теперь он понимал, что это лицо человека, а не трога. Щеки покрывала кирпично-красная охра, которую он принял за шерсть, губы были обведены темным, на лбу — зеленые полосы. Одинцов попробовал шевельнуть руками, потом ногами и понял, что крепко связан.
Не только связан, сообразил он минуту спустя, но и примотан к столбу: ремни шли поперек груди, охватывали пояс, бедра и голени. Похоже, он впечатлил островитян — постарались на славу! Ремни были прочными, шириной в три пальца.
Медленно повернув голову, Одинцов поднял глаза вверх, затем огляделся. Его привязали к деревянной подпорке в большой хижине, сложенной из ошкуренных толстых бревен. Окон в помещении не было, поток света падал через наполовину притворенную дверь из массивных брусьев. Кажется, пол тоже был набран из такого же тесанного вручную бруса, темного и отполированного босыми ногами. В углу валялось оружие — чель, длинный меч, кинжал и арбалет, сверху на этой груде тускло поблескивал бронзовый шлем. Все эти подробности его сейчас не занимали, гораздо важнее было то, что к соседней подпорке, в пяти метрах слева, была привязана Найла.
Ее скрутили не столь основательно — только завели руки за толстенное бревно, перехватив там ремнем. Но Одинцов понял сразу, что девушка совершенно беспомощна. Он быстро осмотрел Найлу и успокоился. По крайней мере, ее пока не тронули, даже не стащили кольчугу, одежда девушки была в полном порядке, только на щеке багровела царапина.
Между столбами, на равном расстоянии от Одинцова и Найлы, стоял рослый, обнаженный до пояса человек в головном уборе из синих и красных перьев, с длинным медным кинжалом на перевязи. Вождь, главарь пиратской банды, что захватила их! Спустя минуту Одинцов сообразил, что раскрашенное лицо этого дикаря маячило перед ним в момент пробуждения. Пожалуй, эта рожа и впрямь напоминает Бура, решил он, снова оглядывая просторный зал с бревенчатыми стенами. Кроме них троих, тут не было никого, хотя сквозь полуоткрытую дверь доносились далекие причитания и вопли.
Ноги, торс и плечи вождя островитян были неподвижными, он только поводил башкой налево и направо, поочередно обозревая каждого из пленников. Одинцову дикарь напомнил Буриданова осла меж двух охапок сена: видимо, решал, какому из упоительных занятий предаться вначале — то ли пытать мужчину, то ли насиловать женщину.
А в том, что Найлу изнасилуют, он был уверен. Недаром здесь больше никого нет… Скорее всего, этот размалеванный садист в перьях будет насиловать девушку на его глазах… если к тому моменту у него еще останутся глаза. Жаль, что он не побеспокоился о Найле пораньше… Непростительная ошибка! А ведь всего один взмах клинком, и он мог избавить ее от мучений…
О себе самом Одинцов не беспокоился. В крайнем случае придется вернуться, как ни обидно покинуть Айден с его нераскрытыми тайнами, оставить молодое тело Рахи, к которому он так уже привык, распрощаться с Лидор… С Лидор, Найлой, Тростинкой, Р'гади… Это стало бы поражением! Позорным поражением!
Подняв голову, он с яростью уставился на предводителя дикарей. Если бы удалось порвать ремни! Он задавил бы эту крысу, оставил кинжал Найле и вышел наружу с мечом и челем. А там… Там он либо привел бы это племя к покорности, либо пал, утыканный стрелами и копьями, и, за секунду до смерти, покинул тело Арраха Эльса бар Ригона — к великой радости своих начальников!
Вождь в перьях, повернувшись к Найле, что-то рявкнул. К удивлению Одинцова, она ответила дикарю и, выслушав его, негромко позвала:
— Эльс! Ты меня слышишь, Эльс? Понимаешь, что я говорю?
— Слышу, малышка. Тебе знаком его язык?
— Это испорченный сайлорский. Помнишь, я говорила об экспедициях из Кинтана? Сайлорцы, что плыли на восток, обычно не возвращались.
— Хм-м… Ну, если так, попробуй убедить нашего приятеля, чтобы он меня развязал. А потом я с ним побеседую — даже на сайлорском, если угодно.
— Эльс, ты невозможен… Ты понимаешь, что нам грозит?