Бандит на полу уже приходил в себя. Он направил на Рабена тяжелый взгляд, который словно говорил: «Я найду тебя».
— Просто мне очень нужно, — сказал Рабен.
Рука с пистолетом поднялась, торговец побелел от страха. Этого и добивался Рабен.
— Лезь в машину, — приказал он. — Уезжай. Забудь обо мне и обо всем, что было. Не рассказывай никому. И молись, чтобы мы никогда больше не встретились. Иначе…
Дулом пистолета он указал на кабину фургона. Горе-коммерсант с избитым лицом, шатаясь, поднялся на ноги, добрел до открытой двери машины, забрался внутрь и уехал.
Когда Рабен тоже вышел на улицу, зазвонил телефон, который дал ему Торпе.
— Луиза?
— По-моему, отец знает этот номер.
— Это Пастырь ему сказал?
— Они волнуются за тебя, Йенс.
— Полиция в курсе, что ты со мной разговариваешь сейчас?
— Вряд ли. Как ты? Священник говорит, что тебе безопаснее сдаться. Он говорит…
— Я знаю, что делаю. Мне пора.
— Йенс! — выкрикнула она со слезами в голосе. — Ради бога… мы оба…
Он оборвал звонок и убрал телефон в карман, одновременно не забывая следить за тем, что происходит вокруг, среди секс-шопов и злачных местечек Вестербро. На углу тихо переговаривались двое подозрительных мужчин в черном. Мимо них, толкая детскую коляску, прошла молодая красивая женщина. Вдоль стены пристроились проститутки в мини-юбках в ожидании клиентов.
Жизнь шла своим чередом, несмотря ни на что.
Дежурный офицер сказал, что Согард принимает душ после тренировки. Лунд уточнила направление и отправилась прямо туда.
Влажный теплый воздух раздевалки был пропитан потом и дешевой туалетной водой. Она шагала вдоль красных шкафчиков и голых мужчин, которые при виде нее судорожно прикрывались полотенцами. Наконец один из них решился преградить ей путь.
Лунд вытащила полицейское удостоверение, глядя мимо смельчака:
— Я ищу майора Согарда. Кто-нибудь знает, где он?
Никто не ответил ей. Со стороны душевых кабинок доносился смех и шум воды. Лунд пошла туда, остановилась на пороге.
Среди белого кафеля и пара кто-то мылся, кто-то брился перед зеркалом. У всех на шее висели армейские жетоны. Согард еще стоял под душем. Он не проявил намерения прикрыться, как другие, полагая, должно быть, что ему есть чем гордиться.
— Слушаю, — сказал Согард, выходя из-под струи. На его обнаженном теле поблескивал серебряный жетон.
— Мы все утро пытались связаться с вами. Почему вы не ответили на сообщения?
— Сегодня у нас последний день перед отправкой первых групп. Мы все очень заняты.
— Мне нужно спросить у вас о том, что случилось в Афганистане.
Он не двинулся с места.
— Вы прямо здесь хотите говорить? — спросила она.
— Я собирался в сортир. — Он указал рукой на боковую дверь. — Туда вы тоже со мной пойдете?
— Одевайтесь. Или отправитесь в полицейское управление в наручниках.
— У меня распорядок…
— Мне чихать на ваш распорядок, — рявкнула Лунд, чувствуя на себе удивленные взгляды. — Немедленно выходите из душа или будьте готовы провести весь день у нас. Выбор за вами.
Она ждала его перед входом в здание, наблюдая, как солдаты разъезжают взад и вперед на бронированных машинах.
Согард не слишком торопился. Он вышел только через двадцать минут — безукоризненная парадная форма, светлые волосы под черным беретом высушены и тщательно причесаны.
— Вы напрасно тратите мое время, — сказал он, прежде чем она успела открыть рот. — Я знаю не больше, чем полковник Ярнвиг.
— Ну это вряд ли.
Отвечать на вопросы ему крайне не нравилось. Особенно если вопросы задавала она.
— Почему же?
— Ярнвиг был в Кабуле. В лагере вы оставались за старшего. И первые показания солдат должны были слышать именно вы.
Он презрительно рассмеялся:
— Вы, штатские, даже понятия не имеете, что такое армия.
Согард пошел к бронетранспортеру, Лунд направилась за ним.
— Так просветите меня.
— Мне нечего рассказать вам, кроме того, что вы уже знаете.
— Бойцы Рабена упоминали офицера по фамилии Перк.
Услышав это, Согард остановился. Смерил ее взглядом.
— Да, — согласился он. — Упоминали. Они были под обстрелом, трое их товарищей погибли. Рабен и Грюнер были так тяжело ранены, что мы опасались за их жизнь. Они много что болтали…
— Но Перк?
— Там не было никаких офицеров. Никто не звал на помощь. И никого с фамилией Перк. — Он махнул водителю бронетранспортера и, прищурившись, посмотрел на нее. — Рабен обязан был доложить в лагерь о своих действиях, получить разрешение. Он нарушил устав. И не в первый раз…
— Он ведь вам не нравится?
Согард на мгновение замялся.
— Он был хорошим солдатом. Вероятно, с его характером повышение в звании было ошибкой.
— Почему вы уверены, что не они убили ту афганскую семью?
— Потому что я там был. Это я руководил операцией по выводу группы Рабена из окружения.
Майор явно не желал вдаваться в подробности.
— То есть вы были первым, кто вошел в ту деревню? — спросила Лунд.
— Одним из первых с нашей стороны, — уточнил он.
— И вы не увидели там ничего существенного?
— Смотря что вы подразумеваете под этим словом. Мы увидели там трех мертвых бойцов, а все выжившие были ранены или контужены. Это считается существенным?
— А местные?..
— Местных там не было, ни мертвых, ни живых. В селе шесть или семь домов, все были пусты. В одном следы какого-то взрыва. Афганцы уходят, когда возникают проблемы, и обычно уже не возвращаются.
Согарда окликнули с другой стороны дороги.
— А через несколько месяцев вам прикололи очередную медаль и сделали майором?
Этот вопрос окончательно разозлил его.
— Я правильно понимаю: вас наградили за ту операцию?
— Разве мы не спасли их? Тех, кто остался в живых?
Перед Согардом затормозил открытый джип, и он взобрался на сиденье.
— Если бы в той деревне что-то произошло, ответственность легла бы на вас?
— Если бы что-то произошло — да. Но там ничего не было. Война — грязное дело. Мы погибаем, противники погибают. Те, кто оказывается посередине, тоже погибают. Мы идем в бой, чтобы убивать — и чтобы не пришлось убивать вам. Все, больше не о чем говорить.
— Есть, Согард. О четырех убийствах.
— Это ваше дело, — проговорил он, кивнул водителю коротко, и автомобиль сорвался с места.
Лунд стояла на дороге и смотрела вслед майору. За ее спиной загудели: транспортная колонна должна была следовать за джипом. Но Лунд это никак не касалось. Она достала из кармана телефон и стала набирать номер Странге.
— Проверьте алиби Согарда. Где он был? Кто его видел? Чем он вообще занимался в тот период, когда были совершены убийства?
— Хорошо, — согласился он. — Брикс получил сводку из штаба армии. Данные обо всех офицерах, которые служили за рубежом, за последние десять лет. Перк там не значится.
— Должен быть!
— Позвольте мне договорить. Несколько бойцов проходили подготовку под командованием лейтенанта, которого они прозвали Перк.
— Дальше!
— Его настоящее имя Пер Кристиан Мёллер. И он был в составе контингента «Эгир».
Какофония гудков за спиной становилась все громче, Лунд едва могла слышать, что говорит Странге. Она медленно сошла с проезжей части и двинулась к своей машине, прижимая телефон к уху.
— Где он сейчас? — спросила она.
— Этим я как раз занимаюсь, — ответил Странге. — Дайте мне еще час.
Поздним вечером они стояли перед домом на престижной зеленой улице во Фредериксборге, западном столичном предместье, недалеко от кладбища, где два дня назад похоронили Анну Драгсхольм. Дверь им открыла мать Пера Кристиана Мёллера, Ханна. Кроме нее, в доме никого не было. Свет она почти нигде не включила, и тем ярче полыхал огонь в камине в гостиной, куда она привела их, попутно рассказывая им об армейской карьере сына и демонстрируя то немногое, что от него осталось.
— Вот это, — указала она на фотографию, где мать, отец и крепкий юный сын стояли втроем на пляже, — любимые солнечные очки Пера Кристиана. Не хотите ли присесть? Муж сейчас в отъезде за границей, но я постараюсь помочь вам, чем смогу.
Ханна была полной женщиной на пятом десятке, немногим старше Лунд. Выглядела она хорошо: длинные ухоженные волосы, модная одежда, молодое, несмотря на морщины, лицо.
— Когда погиб ваш сын? — спросила Лунд.
— В мае. Два с половиной года назад.
— В мае?
— Да. Тринадцатого мая. При взрыве. — Ханна провела рукой по каштановым волосам. — Перепутать я не могла.
Она отошла к стене, чтобы повесить фотографию на место, рядом с портретом улыбающегося сына в форме.
— Надо уходить, — шепнул Странге Лунд. — Этот парень погиб за три месяца до того, как напали на отряд Рабена.
— В мае. Два с половиной года назад.
— В мае?
— Да. Тринадцатого мая. При взрыве. — Ханна провела рукой по каштановым волосам. — Перепутать я не могла.
Она отошла к стене, чтобы повесить фотографию на место, рядом с портретом улыбающегося сына в форме.
— Надо уходить, — шепнул Странге Лунд. — Этот парень погиб за три месяца до того, как напали на отряд Рабена.
Она, не глядя на него, мотнула головой.
— Я пыталась уговорить его найти себе другое занятие, — сказала Ханна Мёллер, глядя на фотографии. — Он был нашим единственным ребенком, и я не хотела его отпускать. Но что тут поделаешь. Он мечтал только об армии, в ней была вся его жизнь. Ничего другого он не хотел. Только исполнять свой долг, быть хорошим гражданином. — Слабая улыбка. — Потом его произвели в лейтенанты, и с тех пор мы почти не получали от него вестей. Пока нам не позвонили и не рассказали о том, что случилось. Похоронили мы его рядом с церковью на нашей улице. Он пел там в хоре, когда был маленьким. Теперь он снова рядом с нами. Он снова наш.
— Надо оставить ее в покое, — снова зашептал Странге на ухо Лунд.
Она не слушала его, мучительно подбирая нужные слова.
— Надеюсь, хоть это вас утешает, — только и смогла выговорить она.
Ханна Мёллер мужественно улыбалась:
— Вы пришли из-за этих убийств? Та женщина-адвокат — она ведь у нас была. Задавала те же вопросы, что и вы.
— Вы имеете в виду…
— Драгсхольм. Анна Драгсхольм. Да, я знаю, я смотрю новости. Это так… ужасно.
Она подошла к ключам, висящим на крючках возле холодильника.
— Я показывала ей вещи сына. Вы, конечно, тоже захотите взглянуть.
Они проследовали за ней к деревянному сараю за домом. В резком свете трех флуоресцентных трубок на потолке — нагромождение коробок, ящиков, мешков, пакетов.
— Мы храним все его вещи. Я так хочу. — Она раскрыла одну коробку, достала футбольный мяч и пару ботинок — на мальчика лет двенадцати. — Хочу, чтобы все осталось.
Затем она перешла к чемоданам.
— Каждый раз собираемся что-нибудь выкинуть, да потом передумываем. Глупо, конечно, но…
— Что интересовало здесь Драгсхольм? — спросила Лунд.
— Документы о его смерти. На случай, если мы запросим компенсацию. — Улыбка спала с ее лица. — Мне тогда понадобилось отлучиться, ответить на звонок. Когда я вернулась, она копалась в его вещах. Очень бесцеремонно, если вы хотите знать мое мнение…
Лунд взяла в руки школьный портфель, отряхнула с него пыль, заглянула внутрь — пусто.
— Вот как вы сейчас. — Ханна Мёллер была на грани срыва.
— Она объяснила вам свое поведение? — спросил Странге.
— Нет. Зато она задавала много вопросов… очень странных. О похоронах и…
— О похоронах?
— Мне показалось, ее беспокоило то, что мы его не видели.
— Где не видели?
— В гробу. — Она потерянно оглядывалась по сторонам, словно уже жалела, что впустила их сюда и вообще завела этот разговор. — Мы хотели взглянуть на сына в последний раз, но нас отговорили. Он ведь погиб при взрыве…
— Значит, вам не позволили посмотреть на родного сына?
— Да.
— Кто так решил?
— Капитан Согард. И священник тоже не советовал. Они оба были вежливы… но очень настойчивы. По-моему, даже если бы мы умоляли их, они не дали бы нам посмотреть на Пера Кристиана. Как будто… — Она едва не плакала, а Лунд не хотела отвлекаться на слезы и эмоции. — Как будто он принадлежал им, как будто мы не мать с отцом нашему мальчику. Но похороны были очень красивые. Все были так добры к нам. Хотите, я покажу вам фотографию его могилы? Мы каждую неделю носим ему свежие цветы.
— Да, будьте любезны, — попросила Лунд.
Женщина ушла в дом, оставив их в сарае.
— Нет. — Странге помахал пальцем у нее перед носом. — Я на это ни за что не соглашусь. У людей такое горе. Не надо причинять им новых страданий…
— Драгсхольм была здесь! Вы что, оглохли?
— Но он погиб за три месяца до случая с «Эгиром»!
— А Согард клялся, что не знает никакого Перка. Значит, лжет…
— Перк мертв. Он лег в могилу еще до того, как все это началось.
Ульрик Странге был ей симпатичен, но иногда он приводил ее в ярость.
— Когда вы научитесь слушать? — воскликнула она. — Родителям не дали взглянуть на тело сына.
— Потому что его разорвало на куски!
Лунд думала о своем.
— Нам придется получить разрешение на эксгумацию. Надо посмотреть, что в гробу. Этот мерзавец Согард мог и камней туда накидать.
— Вы так шутите, Лунд? — громко сказал Странге. — Это безумие.
— Нужно достать гроб. Если вам это не очевидно, Странге, то я не понимаю, что вы до сих пор делаете в полиции. Ну, смотрите сами…
Лунд умолкла. В пылу спора они не услышали, как вернулась Ханна Мёллер. Оказывается, она уже давно стояла рядом. И конечно, все слышала.
Теперь она казалась гораздо старше, от прежнего радушия не осталось и следа.
— Я хочу, чтобы вы ушли из моего дома, — проговорила она гневно. — Немедленно.
— Мы думаем, что произошла ошибка… — попыталась успокоить ее Лунд.
— Убирайтесь! — крикнула Ханна Мёллер.
Гуннар Торпе был в своем обычном церковном облачении: черная сутана, белый воротник. Служба завершилась, последний прихожанин уже ушел, теперь осталось закончить бумажную работу, потом — навестить больных. Священник обошел напоследок церковь, гася свечи, запер входную дверь. Когда он возвращался назад в полной темноте, он чуть не споткнулся о скорченную фигуру рядом с последними рядами скамей. Увидев, кто перед ним, он вздрогнул от неожиданности:
— Йенс?
Рабен стоял в слабом свете лампы охранной сигнализации. Он был измотан и зол.
— Я никогда по-настоящему не верил в Бога, — тихо и жестко сказал он. — Но я был вынужден слушать все то дерьмо, которым вы пичкали нас. У нас ведь не было выбора? Там все казалось таким… нереальным.
Торпе застыл в нерешительности. Он не знал, бежать ему или оставаться на месте. В руках он держал тяжелый том Библии.
— Ну и где он, ваш Бог? — спросил Рабен. — Что он делает, глядя, как мы тут мучаемся? Хохочет до упаду? — Он поднялся и стал смотреть на алтарь, на фигуру на кресте. — Может, когда-нибудь изобретут такую таблетку. Примешь ее — и сразу поверишь. Я бы принял. А вы? Это бы сделало вас счастливее?
Коренастый человек в сутане молчал. Рабен прошелся вдоль рядов, обогнул старую крестильную чашу, высеченную из камня. Потом встал перед священником, сжимая в правой руке пистолет, взятый у торговца оружием.
— Скажите мне правду, Пастырь. Вы говорили с Луизой?
— Да, я ездил в Рюванген. Просил ее о помощи. Мы все хотим тебе добра, Йенс. Сейчас ты нужен Луизе, как никогда.
— Почему?
— Потому что она твоя жена и она любит тебя.
— Неужели? — с издевкой сказал Рабен и тут же пожалел об этом.
— Да, любит, хотя, Бог свидетель, как ты мучаешь ее. Не знаю, сколько еще она будет ждать.
Даже себе Рабен не смог бы ответить, зачем он затеял весь этот спектакль. Решение было принято, и далось оно нелегко. Когда он добывал оружие, он собирался как-то его применить. Но как?
— Если хотите, забирайте себе, — сказал он и положил пистолет на деревянную крышку купели. — Мне он не нужен.
Торпе моментально схватил пистолет.
— Мне нужно переодеться, — сказал он. — Пойдем со мной.
Рабен последовал за священником в боковой неф, к дальней двери. Пока они шли, Торпе говорил не умолкая — о вере, о Боге, о семье. О правде и честности. И еще об одной туманной и скользкой вещи, в которой Йенс Петер Рабен так ничего и не понял. О том, что называют правосудием.
Они пришли в крошечный офис. На письменном столе — компьютер, ежедневник, религиозные книги. На стене — пробковая доска для заметок.
Торпе вышел в смежную комнату, чтобы переодеться, а Рабен стал оглядываться по сторонам. Смотреть здесь было особо нечего, поэтому взгляд его остановился на пробковой доске. Визитки сантехников и кровельщиков, рекламные листовки ближайшего супермаркета, объявление о концерте на маленькой площади в Вестербро.
Неожиданно его внимание привлекло одно имя, напечатанное на более скромной карточке, чем остальные. Чувствуя, как перехватило горло, он вынул кнопку, которой была приколота визитка.
«Анна Драгсхольм, адвокат». Рабочий телефон, мобильный, адрес офиса в районе Новой Королевской площади.
Вот тебе и правда, думал Рабен. Правда — это то, что мы из нее делаем. То, что для одного человека ложь, для другого истина. Все зависит от того, на какой ты стороне.
— Пастырь! — крикнул он, сжимая в руке визитку и пытаясь сдержать ярость. — Черт бы вас побрал, Пастырь! Она была здесь. Драгсхольм. Проклятье…
Он вышел из комнаты в поисках Торпе. И наткнулся на него прямо за дверью. Священник уже переоделся и был теперь в армейской куртке защитного цвета. На лице его отражалась решимость, а в правой, вытянутой вперед руке был зажат черный пистолет.