— Ну да, тюрьмы переполнены, люди недовольны. А при чем здесь это?
— И в рамках реформы вы предлагали не держать в тюрьмах психически больных людей.
Худой человек в больничном халате настороженно молчал.
— Вы поручили Управлению тюрем рассмотреть каждое дело заново и тех осужденных, которые не представляют угрозы для общества, выпустить на свободу как минимум условно.
— Да, конечно. Копаться в архивах — работа чиновников, а не министров.
— Одним из заключенных, рекомендованных к освобождению, был Йенс Петер Рабен. Солдат. Человек, который утверждал, будто стал свидетелем преступлений датского военнослужащего против мирных граждан Афганистана.
— Я не помню всех мелочей…
Бук сделал еще шаг к нему.
— Не лгите мне. Россинг настоял на встрече с вами, чтобы обсудить дело того самого Рабена. После чего вы полностью отказались от реформы. Ничего из предложенного вами сделано не было.
Монберг кивнул:
— Это так, но причины совсем другие…
— Хорошо. Я больше не буду досаждать вам, — объявил Бук и направился к двери. — Пусть теперь Плоуг с юристами разбираются…
— Бук! Постойте…
Он обернулся.
— Не спешите так. Идите сюда, — сказал Монберг.
Бук вернулся. Глядя на понурого человека, который только что оправился после попытки самоубийства, он искал в себе чувство вины за то, что причиняет Монбергу такие страдания. Но виноватым он себя не ощущал.
— Что вы собираетесь делать? — спросил Монберг.
— Это во многом зависит от вас. Я не хочу никого наказывать. Мне просто нужна правда.
— Россинг настоял на том, чтобы Рабена оставили в заключении. Медики утверждали, что он здоров, но Россинг рассматривал его с точки зрения безопасности. По его словам, освобождение Рабена противоречило бы интересам государства. Он должен был оставаться в Херстедвестере.
Бук не верил собственным ушам.
— Интересам государства? — воскликнул он. — Что это за интересы такие? Мы не сажаем под замок даже наших врагов, если для этого нет серьезных оснований. Так почему мы поступаем так с нашими собственными солдатами, которые сражались за свою страну, за нас?
— Россинг не вдавался в детали, а я не спрашивал.
Бук поднял палец, направил его на тощую фигуру собеседника:
— Йенс Петер Рабен узнал, что в Афганистане было совершено какое-то ужасное преступление. Россинг хотел упрятать его за решетку, так как боялся политического скандала в случае огласки. Интересы государства здесь ни при чем.
— Я ничего об этом не знал! Россинг просто попросил меня помочь. Сказал, что нужно сделать.
— А потом Анна Драгсхольм захотела возобновить дело.
Монберг нахмурился, отвернулся от Бука и от его неприятных вопросов. Чтобы чем-то заняться, он стал поправлять простыни на кровати.
— Что сказала Драгсхольм? Что ей стало известно?
— Я не могу об этом говорить… — буркнул Монберг и принялся взбивать подушки.
Бук не выдержал.
— Проклятье! — проревел он. — Или вы думаете, что сможете прятаться здесь всю жизнь? Там… — Его рука взметнулась, указывая за дверь. — Там люди погибают! И вина за их смерти ляжет не на Россинга, а на вас! — Толстый палец Бука теперь был обращен на Монберга. — Вас сделают козлом отпущения и в придачу назовут сумасшедшим и засунут в психушку, как Рабена. Неужели вы этого не понимаете?
Фроде Монберг схватился за спинку кровати, ему не хватало воздуха. И храбрости тоже.
— Я пошел в политику, чтобы делать хорошие дела. Чтобы служить людям…
— Ну так расскажите мне, что вы знаете! — взмолился Бук.
Монберг все еще колебался. Наконец, сделав глубокий вдох, он решился.
— Она сказала, что нашла доказательства того, что солдаты говорили правду. Действительно была резня. И сделал это какой-то датский офицер. Рабена осудили несправедливо.
— Откуда она это узнала? — спросил Бук.
Монберг закрыл глаза, как человек перед решительным прыжком.
— Она нашла его.
— Кого?
— Того, кто это сделал. Анна знала, кто он. Мне она не назвала его имени — слишком боялась, ведь я был в правительстве. Вряд ли она доверяла мне.
Бук не стал говорить то, что и так было очевидно: Драгсхольм верно оценивала его.
— Это все, что я знаю. — Монберг отвернулся от Бука, посмотрел в окно. — И что мне теперь делать? Ситуация с каждым днем все хуже и хуже.
— Говорите правду, Фроде. Этого достаточно. — Он положил ладонь на плечо Монберга и был потрясен, почувствовав, что в этом человеке остались буквально кожа да кости. — Говорите правду, и все будет в порядке. Обещаю вам. Премьер-министр целиком поддерживает меня. Он лично попросил меня во всем разобраться. Мы поможем вам, не волнуйтесь.
Фроде Монберг развернулся и уставился на Бука. В этот момент в дверь постучали.
— Прошу прощения, — сказала Карина, заглядывая в палату. — Мне нужно поговорить с вами, министр. Это важно.
— Я на пару минут, — сказал Бук Монбергу. — А потом мы с вами обсудим план действий.
Худой человек в больничном халате по-прежнему не отрывал от Бука изумленного взгляда.
— Вы дитя, Бук. Россинг не скажет ни слова.
Карина нетерпеливо замахала ему рукой.
— Всего пару минут, — повторил Бук.
— Вы не заставите его говорить, — сказал Монберг, и в его глазах промелькнул страх. — Вы не понимаете. Он не такой, как я. Не такой, как остальные.
В коридоре Карина схватила Бука за руку и потянула прочь от палаты Монберга, а у него впервые за долгое время появилось ощущение, что дело сдвинулось с мертвой точки.
— Томас…
— Мне все-таки удалось его разговорить. И все наши догадки подтвердились. Нужно немедленно прислать сюда людей из службы безопасности.
— Подождите, Томас, выслушайте меня! — Она заметила тихий угол в боковом коридоре, затащила туда Бука. — Сейчас не Монберг ваша главная проблема, а Краббе.
— Чего опять нужно нашему бойскауту? — поморщился Бук.
— Он требует вашей отставки.
— Ерунда какая-то.
Она печально смотрела на него, что было совсем на нее непохоже.
— Краббе выставил премьер-министру ультиматум: или вы уходите, или он откажет администрации в своей поддержке. Если он не получит вашей головы, правительству грозит кризис.
— Нет, нет, нет. — Бук все еще находился под впечатлением от разговора с бывшим министром. — Вот послушайте. Монберг подтвердил, что говорил с Россингом и что по его просьбе держал в Херстедвестере солдата датской армии. Вот что сейчас самое важное.
Карина пристально смотрела на него, сложив руки на груди.
— Нам просто нужно докопаться до истины, и тогда все утрясется, — стоял на своем Бук. — Обычно так всегда и бывает. Пойдемте. — Он повел ее обратно в отделение, где находилась палата Монберга. — Вы все услышите сами.
— Томас, ваше положение очень серьезно, — пыталась она вразумить его на ходу.
— Все очень серьезно. Нужно только решить, что важнее.
Он почти бегом добрался до палаты Монберга, распахнул дверь. Там медсестра меняла постельное белье на кровати. Больше в палате никого не было. Бук так и застыл на пороге с раскрытым ртом.
— Он сказал, что хочет пройтись, — пояснила медсестра.
— И вы отпустили его?
Теперь уже удивилась медсестра:
— Это больница, а не тюрьма!
Бук, чертыхаясь, выскочил обратно в коридор. Должно быть, Монберг повернул налево, иначе они бы встретились.
— Томас… — Карина едва поспевала за ним.
— Не сейчас.
Вообще-то, Томас Бук не считал себя нервным человеком. Переживания и беспокойство были не в его характере.
— Томас! Вы должны позвонить премьер-министру!
— Нет! — рявкнул он и тут же устыдился своего поведения. — Мы должны найти Монберга. Неужели вы не понимаете?
— Почему? Объясните мне! — воскликнула она.
— Я сильно надавил на него, Карина, — произнес Бук негромко, будто говорил сам с собой. — Я очень сильно надавил на него.
Она внимательно посмотрела на него, потом пошла по коридору, заглядывая во все палаты подряд.
— Фроде? — звала она, но никто не откликался.
В доме полковника Ярнвига завершался ремонт подвального этажа. Новая комната Йонаса, выкрашенная с помощью майора Согарда в яркий красный цвет, вместила кровать, маленький желтый стул, торшер и небольшой рабочий стол. Впервые в жизни у Йонаса появилось собственное пространство. Луиза наблюдала за тем, как ее сын помогает дедушке прикреплять над кроватью постер со сказочными воинами.
— А так ровно, Йонас? — спрашивал Ярнвиг, двигая постер по стене.
— Да, дедушка, так хорошо.
Ярнвиг обернулся и подмигнул внуку, потом вынул из кармана кнопки и приколол постер.
— Вот, готово, — сказал он и взъерошил волосы мальчика. — Отличная комната получилась? И она только твоя!
Ярнвиг обернулся и подмигнул внуку, потом вынул из кармана кнопки и приколол постер.
— Вот, готово, — сказал он и взъерошил волосы мальчика. — Отличная комната получилась? И она только твоя!
— Теперь тебе придется стучать, когда захочешь войти, — сказал Йонас.
— Есть, сэр! — Ярнвиг отдал честь и щелкнул каблуками.
Йонас ответил ему тем же, и оба рассмеялись. Глядя на них, Луиза улыбалась, но на душе у нее было грустно.
Она вернулась на кухню, чтобы закончить уборку. Через несколько минут к ней заглянул отец.
— Ну, я пойду к себе, — сказал он. — Здесь стало так уютно. Была холостяцкая берлога, а теперь… — Он робко улыбнулся. — Теперь мне кажется, что у меня снова появилась семья.
— Спасибо за помощь, папа.
— Всегда рад. Слушай, Луиза, я вчера лишнего наговорил. Ты уж прости меня. Я ведь тоже переживаю. И не могу… не могу видеть, как ты страдаешь.
Она стянула резиновые перчатки, подошла к отцу и прикоснулась к его щеке.
— Все нормально. Я и сама вела себя как идиотка. Мне казалось, что навсегда значит навсегда. Но вся эта романтика — лишь сказки для детей.
— Может, и так, — согласился отец. — Ты пойдешь сегодня на бал курсантов? Я был бы рад. Будешь моей гостьей.
Она помнила эти балы, которые посещала подростком. Молодые солдаты все до одного мечтали потанцевать с дочерью офицера.
— Для этого я слишком стара и некрасива.
— Глупости. Ты молодая и красивая. К тому же тебе нужно немного отвлечься.
— Лучше я побуду с Йонасом.
— Йонас прекрасно поиграет с няней. Я договорюсь с кем-нибудь. А вот ты меня беспокоишь. Давай сходим…
Она провела тряпкой по краю раковины. Взгляд упал на золотое обручальное кольцо, которое лежало за краном рядом с ее часами. Как обычно, она сняла его перед тем, как мыть посуду.
Навсегда. Все это пустые мечты для восторженных юнцов. Она не бросила Йенса, несмотря на все испытания, выпавшие на их долю. Не каждая женщина способна на такое. И с чем она осталась? Муж, как последний трус, сначала сбежал от нее на войну, когда родился ребенок, а теперь скрывается от всех, как преступник.
— Всего на пару часов, — убеждал ее отец. — Мы уйдем, как только тебе надоест.
А она все не могла оторвать взгляд от обручального кольца. Когда-то оно значило так много, было символом разделенной любви. Теперь это лишь горькое напоминание о том, что она потеряла.
— Ладно, не буду тебя уговаривать, — сдался Ярнвиг. — Я понимаю. Как решишь, так и будет. — Он вдруг рассмеялся. — Но мне всегда так нравилось, как ты танцуешь. Хоть ты и говорила, что у тебя не получается, но ты просто понятия не имеешь, как ты хороша, когда…
Наконец Луиза обернулась к нему:
— Ну и когда мы выходим?
Ярнвиг хлопнул в ладоши, и его лицо расцвело в такой счастливой улыбке, какую в последние годы Луизе не часто приходилось у него видеть.
— Как только ты выберешь платье! А уж сколько на это уйдет времени, никто не знает…
Час спустя. За проволочным забором, ограждающим воинскую часть, стояла машина. Уже второй раз за день Рабену пришлось стать угонщиком, чтобы приехать сюда. Он сидел на водительском месте, сгорбившись и низко опустив капюшон. Дверцу он оставил открытой, чтобы в случае опасности ничто не мешало убежать.
Место для наблюдения оказалось удачным. Весь дом Ярнвига как на ладони. Почти все окна были освещены. В нижнем этаже он даже различил за одним окном игрушки, и тут же защемило сердце при мысли, что семьи больше нет и придется все начинать сначала.
Распахнулась входная дверь. Из дома вышел Торстен Ярнвиг в парадной форме: черный мундир, золотые эполеты, белоснежная сорочка и галстук. У крыльца его ждал длинный лимузин.
Рабен знал, что означает весь этот антураж: бал для курсантов офицерских училищ, получивших назначение в Рюванген. Бал проводился в арендованном зале рядом с крепостью Кастеллет. Простых солдат вроде него туда и близко не подпускали, им оставалось лишь фантазировать, какая музыка там звучит, какие пьяные шуточки там отпускают, как гогочут подвыпившие курсанты, и, стиснув зубы, надеяться, что эти зеленые юнцы не помешают им воевать и выживать, когда доведется оказаться в Гильменде.
Офицеры нужны в армии, но исход сражения всегда решают рядовые солдаты, обычные новобранцы, у которых нет ни престижного образования, ни приличного социального происхождения. И в иссохшую чужую землю льется их кровь, а не офицерская.
Он смотрел, как Ярнвиг подходит к машине, бросает сигарету в урну и оглядывается. За те годы, что он был женат на Луизе, Рабен так и не разобрался в своем отношении к полковнику. Ярнвиг был его командиром и отцом Луизы. Но Рабен никогда не смог бы ответить на вопрос: кто он сам для этого человека? Член его семьи или просто еще один солдат, ждущий его приказаний? Возможно, Ярнвиг тоже не знал ответа.
Дверь снова открылась, и Рабен, тут же забыв обо всем, восторженно смотрел на Луизу. Меховая накидка, алое шелковое платье, красиво уложенные волосы, выразительный макияж. Да, настоящая офицерская дочь, звезда бала, заветная мечта каждого курсанта. И все же она пренебрегла ими и выбрала его.
Луиза медленно спустилась по ступенькам крыльца. Неохотно, как показалось Рабену, словно принимая трудное для себя решение.
Ярнвиг придержал для нее дверцу лимузина. За рулем был солдат в форме. Луиза села в машину, глядя прямо перед собой. Она снова вернулась в привычный ей мир, частью которого он так и не стал.
Лимузин тронулся и плавно покатился к караулу у ворот. На его пути солдаты и офицеры, замирая по стойке смирно, отдавали честь командиру части и его дочери.
Проводив их взглядом, Рабен тоже завел угнанный «пежо», осторожно выехал на дорогу и поехал за лимузином на безопасном расстоянии. Он пока не знал, что будет делать, когда они доберутся до места.
Из дома Ханны Мёллер Лунд ехала на такси. Сидя на заднем сиденье, она набрала номер Странге.
— Судя по звукам, непохоже, что вы на свадьбе, — сказал он.
— Я хочу, чтобы вы кое-что проверили.
— Вы отстранены от дела.
— Я хочу, чтобы вы кое-что проверили, — раздраженно повторила Лунд.
— Я в Хельсингёре.
Значит, в сорока минутах езды на машине к северу от Копенгагена.
— Что вы там делаете?
— Служба безопасности хочет, чтобы мы допросили всех афганцев в Дании. Я сейчас в центре для приема беженцев, с переводчиком. Пустая трата времени, если честно. Минутку, я выйду на улицу…
Она ждала. Такси увязло в вечерних пробках. Такими темпами они доберутся до квартиры Вибеке не раньше чем через полчаса.
— Ну что там у вас? — раздался в телефоне голос Странге.
— Кто-то использовал личность Пера Мёллера. Его именной жетон пропал.
— Лунд, это война, а на войне вещи иногда пропадают.
— Дело не только в жетоне. Последние несколько месяцев кто-то совершает покупки от имени Мёллера. Его матери стали приходить письма с квитанциями об оплате.
— Ого.
— Вы должны снова поговорить со священником. И с Согардом. Пробейте Мёллера по банковской кредитной системе, может, удастся что-нибудь выяснить.
— Я же в Хельсингёре, помните? Беседую с людьми, которые меня ненавидят.
— Вот и прекрасно. Садитесь в машину и возвращайтесь в управление. Если будете жать на газ, то доберетесь минут за тридцать.
— Я работаю! Пробуду здесь еще часа два. — Он помолчал. — А Бриксу вы уже сообщили?
— Еще нет, — призналась она. — Но я позвоню ему. Честное слово.
Снова долгое молчание.
— Пожалуйста, обещайте, что не наделаете глупостей.
— Например?
— Например… ну, не знаю. Не пойдете снова куда-нибудь в одиночку. Это ведь ничем хорошим не кончается?
Да какое тебе дело, думала Лунд. Ты всего лишь очередной полицейский, которого дали мне в напарники. К тому же не слишком хороший. Или, наоборот, слишком хороший для такой работы?
— Я не собираюсь делать глупости, — произнесла она в трубку. Ей не хотелось обижать его, и она добавила: — Но за заботу спасибо.
На этом разговор закончился. За окном моросил дождь. Дорога впереди была забита медленно ползущими машинами.
— Я передумала, — сказала она водителю. — Мне надо в Вестербро. За сколько доедем?
Он засмеялся, пожал плечами:
— Вот уж не знаю. Вам точно туда надо?
— Точно.
При первой возможности таксист съехал на боковую улицу и там, разворачиваясь, задел велосипедиста. Последовал неизбежный в таких случаях спор. Велосипедист, крупный мужчина, изрядно накаченный пивом, сунул руку в такси и стащил ключи из замка зажигания.
Несколько минут Лунд наблюдала за тем, как за стеклом скачут друг перед другом двое разъяренных мужчин. Потом положила свою визитку на приборную доску такси, вышла из машины и сказала водителю, что готова быть свидетелем, если он действительно нуждается в том, чтобы в полиции знали о его неумении водить.