— Душа моя — открытая книга. Прочти ее.
— Даешь ли ты разрешение слиться с тобой?
— Затем я и пришла.
Белый песок холодит пальцы. Кажется, проникает сквозь них в самую душу, засыпает ее миллиардами невесомых крупинок, но не наполняет, а растворяется, становясь душой.
— Принимаешь ли ты закон дайкини?
— До последнего слова.
— Готова ли ты сделать следующий шаг?
— Назови его.
— Смерть.
— Что?
Даша широко распахнула глаза и сразу же столкнулась с внимательным и очень грустным взглядом Алиции.
— Что?
Ей казалось, она ослышалась.
— Смерть, — повторила баронесса.
— Нет.
И яркая вспышка — картинка вчерашней мерзости, разорвала теплое таинство слияния. Хрип умирающего василиска, кровь дракона…
— Сегодня прольется кровь, — продолжила Алиция. — Это сделаешь ты.
И стало понятно, почему баронесса клялась не прикасаться к кинжалу — потому что именно она была жертвой церемонии. Добровольной жертвой.
— Сущность, — прошептала Даша.
— Ты должна убить меня, чтобы освободить ее. И принять. И слиться.
— Ты искала…
— Преемницу, — эхом продолжила дайкини. — Мне пора уйти, ты займешь мое место.
— Я не стану лить кровь.
— Это мой выбор.
— Так соверши его сама!
— Я не могу! — В голосе Алиции прозвучали умоляющие нотки. — Даша, все связано, все идет одно за другим, последовательно, по великому кругу. Нет ничего лишнего, и нет ничего, через что можно переступить. Как нет ничего вечного. Все обновляется, все меняется, и мы с тобой — лишь часть глобальной церемонии, которая будет длиться до тех пор, пока существует понятие жизнь. Ты должна.
Кинжал лежит справа. Прямой. Бронзовый. Один удар, и на нее свалится богатство и невиданное могущество. Уважение, почитание и долгая жизнь. Исполнится мечта. Оживет сказка. Один удар, чтобы убить.
— Слишком тяжелый груз, — прошептала девушка.
— Часть обряда.
— Еще скажи — испытание.
— В том числе, — подтвердила баронесса. — Любая церемония — испытание.
— Значит, я его не прошла.
— Даша!
Алое свечение стало меркнуть.
— Мне жаль. — Девушка вскочила и быстро побежала к дверям.
Не оборачиваясь.
С трудом сдерживая слезы.
* * *Южный Форт, штаб-квартира семьи Красные
Шапки. Москва, Бутово, 11 июня, суббота, 21:14
— Короче, Чемодан, я все продумал, — обрадовал Гнилича Шпатель. — Все будет круто, мля!
— В натуре?
— Как из пушки.
— Так не держи в себе.
— И не собираюсь, — гыгыкнул Дурич. — Сразу к тебе примчался, чтобы рассказать и поведать, мля.
Предыдущее совещание заговорщиков ничем толковым не закончилось. Слушая Чемодана, Шпатель усердно морщил репу, вставлял короткие замечания, больше похожие на случайно вырвавшиеся междометия, и при первой же возможности сбежал, пообещав «конкретно поразмыслить, мля». Гнилич отпустил идиота с легким сердцем: главное, чтобы Дуричи стрелять вовремя начали, а остальное не важно, потому и удивился, увидев сосредоточенную физиономию Шпателя.
— Я слушаю.
Дурич вплотную приблизился к Чемодану и многозначительно понизил голос:
— У нас какая главная задача, братан? Кувалду грохнуть?
В действительности задач Гнилич запланировал много: сковырнуть одноглазого, наподдать Шибзичам, захватить вискиделательную машину и объявить великим фюрером самого себя — великого Чемодана. Однако спорить с Дуричем хитроумный уйбуй не стал:
— Типа того.
— Вот я и придумал за тебя, как это сделать, спасибо потом скажешь. — Шпатель ободряюще улыбнулся. — Ты сначала как будто бузу возле евойного пистолетного подвала замутишь, а когда Кувалда побежит завод спасать безоглядно, тута его и достанешь. Я даже придумал, как тебе засаду смастерить.
— И как?
— А вот: за кучей мусорной укроетесь и одноглазого положите. Хитрый, мля, ход, в натуре.
— Офигенно хитрый.
— Я знал, что тебе понравится.
— И я все сделаю, — пообещал Гнилич, оценив стратегический замысел сообщника примерно на два с минусом. — А ты что делать будешь?
— Как договорились, мля — побегу вискиделательную машину спасать. Ничего, мля, лишнего, тока по делу.
— И как ты ее спасать будешь?
— Через потолок, мля, — беззаботно ответил Шпатель. — Мы сначала Шибзичей тупых из ихней казармы прогоним, потома тама дырочку взорвем в полу, прыгнем в подвал сверху, всех вискидельщиков положим и станем ждать, как ты победишь. А потома… А потома решим, чо дальше.
Дурич лукавил: что будет дальше, он и представлял, и предвкушал. Рисовался ему жаркий бой у мусорной кучи между тупыми Шибзичами и тупыми Гниличами, пороховой дым, затянувший двор Форта, вопли умирающих бойцов и полная разруха. И еще — победоносное выступление из вискиделательного подвала великих Дуричей под командованием знаменитого Шпателя, чемпиона и будущего великого фюрера.
— Вижу, ты, в натуре, крепко приготовился, — медленно протянул Чемодан. Глупый Шпатель упустил главное: из собственной казармы Шибзичи будут прогоняться неохотно и наверняка положат уйму Дуричей, что сыграет на руку будущему великому фюреру Чемодану. — Делай, как задумал, а я с ребятами за мусорной кучей засаду устрою.
— Ты бойцов собрал? — деловито осведомился Шпатель.
— Да.
— Тогда начинать надо, чтобы до ночи управиться, — Дурич возбужденно подпрыгнул. — А то темно станет — Шибзичей стрелять неудобно…
— Я, мля, тоже не люблю, когда темно, — вальяжно протянул Иголка, заканчивая чистить дробовик.
— А ты почему? — поинтересовался великий фюрер.
— Неуютно делается, — сразу ответил боец. — Днем оно заметнее, куда палить, а в темноте — только патроны тратить.
— Зато и в тебя палят неправильно, — выдал Контейнер. — Можа, и хотели бы убить, да не получилось, потому как ночь. И остался ты жив, а мог и нет.
— И чо хорошего?
— В том, что жив?
— В том, что все живы, — уточнил Иголка. — Бунты и подавление их для чего делаются? Чтобы кто-нибудь кого-нибудь убил. То есть, мы — их. А если просто побегать и пострелять, это не война получается, а пинбол человский, когда они размазней друг друга красят.
— А если, допустим, не ты их, а они тебя? — задал острый вопрос Контейнер.
— Нам такого не надо, — отрезал Иголка. И покосился на Кувалду: — Верно я говорю, твое великофюрерское?
— Верно, — не стал спорить одноглазый.
— И как вы этого не допустите? — Сегодня Контейнер был настроен скептически. Впрочем, он всегда испытывал некоторые сомнения перед большой дракой.
— Мы все ходы промыслили, — отозвался Иголка. — Злодеи тока туда побегут, а мы уже навстречу. Или, что лучше — со спины. А получается так, потому что злодеи тупые, и дорога у них одна — на трон. А наше великофюрерское превосходительство умное, на троне давно сидит, и путей у него много.
Разработанный Кувалдой план произвел на бойца сильное впечатление: фюрер, который в последнее время демонстрировал исключительно апатию и безволие, провел секретное совещание с уйбуями Шибзичей, увлек их перспективой поквитаться за накопленные обиды и отдал ряд предельно понятных приказов, выполнение которых гарантировало победу над мятежными сородичами. А потому восхвалением руководства Иголка занимался серьезно, без грана привычной иронии.
— Каких еще путей? — не понял Контейнер, которого на секретное совещание не допустили.
— К светлому буфущему, мля, — рубанул одноглазый. — А теперь тихо!
— Почему?
— Потому что во фворе бунт начинается, — спокойно ответил Кувалда, осторожно выглядывая из окна. — Нароф желает канцлера сковырнуть на фиг.
— А чо, я не понял, вискаря сегодня не будет?
— Сказано — за деньги.
— За какие?
— За настоящие.
— Это, типа, прикол тупой?
— Сам тупой!
— Я о приколе.
— А-а…
Объявление о том, что семейный вискарь отныне будет продаваться, а не раздаваться, вывесили еще утром, но попривыкшие к халяве Шапки продолжали упорно ждать бесплатной раздачи пойла. Не верили они, что Кувалда рискнет обидеть любимый и любящий его народ. Утро прошло относительно спокойно — после вчерашнего дикари пробуждались неспешно, и кворума во дворе не оказалось. Днем толпа подросла, но многие, поверив бумажке, поругались, уныло развели руками и расползлись по своим делам, так что проблем не возникло. Зато вечером изголодавшийся народ, подстрекаемый подосланными Чемоданом провокаторами, перестал безмолвствовать.
— Я всегда говорил, что Копыто жадный, как шас!
— Продал нас, скотина!
— Кому?
— Ты же слышал — шасам! Будем теперь на них горбатиться!
— Или на челов! Копыто всегда с челами ходит!
— Зря его ханцлером сделали охусарствленным!
— Из него такой ж ханцлер, как из Кунтика — фюрер.
— Потому что оба они пройдохи! — завопил Чемодан. И резво взобрался на пустую бочку из-под виски. — Копыто и Кувалда воруют у нас исконный вискарь, мля!
Вовремя брошенное обвинение произвело эффект разорвавшейся бомбы. Полутрезвый народ, раззадоренный непонятным отсутствием халявного пойла, мгновенно повелся на уверенные речи Гнилича.
— Как это — воруют?
— А девают куда?
— Не мути, Чемодан! Если правду знаешь, то давай ее сейчас! Народ знать желает!
— Пусть Чемодан скажет! Он честный!
— Ура Чемодану!
— И я скажу! — пообещал Гнилич.
— Мозги не морочь! Пусть народ сам решит, чего ему надо обещать!
— Вискарь давай!
— И дам!
— Чо?
— Откуда у тебя?!
— Я не такой, как Кувалда! — рявкнул Чемодан. — Я не буду вас вчера заманивать халявой, а сегодня совать фигу с маслом!
— И без масла даже!
— Вот именно: просто фигу, мля! Я всегда говорил, что виски существует для народа, а не народ для виски!
— Да!
— И все бухло общее, потому как нам надо!
— Да!
— И не фига терпеть больше! Нужно твердо заявить, что это наш источник!
— Да!
— Что мы должны купаться в вискаре!
— Да!
— Вся власть народу!
Последний лозунг потонул в радостных воплях разгоряченной публики.
— Чо тама происходит? — вяло осведомился сидящий в углу Копыто.
— Народ бунтует, — браво ответил Степаныч.
— С кем?
— Не с кем, а против кого, — поправил Шапку чел.
— И против кого?
— Против тебя, канцлер.
— А-а… — Копыто выдавил последние капли из бутылки, залпом опустошил стакан, утерся рукавом и продолжил расспросы: — Вискаря хотят халявного?
— Ага.
— А мы не дадим.
— Стрелять будем?
И этот простой, в сущности, вопрос вызвал бурю негодования.
— Мля, чел, ты совсем сбрендил? — возмутился Копыто, швыряя бутылку в стену. — Тама ведь не Чудь сюда рвется какая, а свои, в натуре. Хоть и Гниличи с Дуричами, но все же Шапки. Как можно в них стрелять?
— То есть не будем?
— То есть… — Копыто поднялся со стула, сделал пару шагов и остановился у неподвижного хвана, которого искренне считал големом. — То есть будем, конечно, стрелять, но не сразу.
— Вот и хорошо, — успокоился Степаныч.
Но канцлер его не услышал.
— На фига, спрашивается, Сиракуза тебя сюда переставил? — произнес Копыто, задумчиво дергая «голема» за волосы. — Толку от тебя никакого, кукла хренова.
— Он одним своим видом половину твоих сородичей распугает, — проворчал Степаныч.
— А вторая половина меня повесит.
— Почему же не слинял?
— Не твое дело.
Сам Степаныч, по договоренности с Ваней, готовился эвакуироваться в последний момент, только в том случае, если бунтовщикам удастся прорваться в подвал. Уходить чел планировал с помощью портала и мог без труда прихватить с собой Копыто.
— Я ведь не для того в вискиделательную машину вложился, чтобы ханцлером образоваться, — негромко произнес уйбуй. — Сам, конечно, не додумался, но когда Сиракуза предложил — повелся. Потому что хотел поменять что-то…
— И тебе удалось, — серьезно ответил Степаныч.
— Правда?
— Конечно. — Чел помолчал, после чего уверенно произнес: — Поверь, Копыто, чем бы сегодняшний день ни закончился, народ тебя не забудет. Считай, что ты уже в истории.
— Да уж, мля, вляпываться я умею.
… Замысел Чемодана удался ровно наполовину.
Поднять разозленный народ уйбую удалось без особого труда. Толпа, основное ядро которой составляли Дуричи и Гниличи, быстро воспылала лютой злобой к жадным и лживым вождям и ломанулась… А вот куда именно ломанулась толпа, оказалось для Чемодана полной неожиданностью. Вместо того чтобы заняться свержением ненавистного режима, нетрезвомыслящие сородичи бросились на штурм «Средства от перхоти», здраво рассудив, что если они где и добудут виски, то только там.
— Куда?! Куда прете?
Но остановить распаленных Шапок не представлялось возможным. Дикари услышали главное: «Вся власть народу!» — и рванули устанавливать ее, родимую, стараясь в первую очередь захватить самое дорогое.
— Склады, склады вскрывайте! — надрывался какой-то боец. — В задней комнате они!
— Ящики не побейте!
— Все вытаскивайте!
— Гуляем!!
Управлявшие «Средством» концы спаслись от пробудившегося самосознания Шапок через портал, не в первый раз, впрочем. Однако традиционного для Форта разгрома кабака не случилось: возбужденный народ натолкнулся на организованное сопротивление засевших в кабаке выпивох, разумно рассудивших, что раз они первыми оказались в «Средстве», то вискарь принадлежит им.
А завязавшуюся перестрелку чудно оттенил мощный взрыв.
— Все на пол! Все на пол, мля, сказал! — Шпатель дал в потолок очередь из автомата и вновь заорал: — Все на пол!
И вновь — напрасно. Услышали бравого уйбуя исключительно Дуричи.
— Если спрятались, мля, все равно на пол! — опять грохот выстрелов. — Найду ведь, мля! Покалечу!
— Зря орешь, — буркнул боец Рында. — Нет никого.
И возбужденный Шпатель растерянно опустил автомат.
Нетерпеливые Дуричи рванули в атаку, едва распаленная Чемоданом толпа колыхнулась в направлении «Средства от перхоти». Дверь в казарму вышибли тараном, тут же открыли ураганный огонь, терзая свинцом внутренности многострадального здания, пробежали вперед, швырнули пару гранат, вновь постреляли, но… Но не обнаружили ни одного Шибзича.
— Они спрятались, мля, наверняка спрятались.
— Или смылись.
Эта версия понравилась Шпателю гораздо больше:
— Точно, мля! Узнали, что супротив них великие Дуричи идут, и наутек! Сволота, мля, эти Шибзичи, одна шепелявость на уме.
К тому же удрать трусливые Шибзичи могли только к Кувалде, а там они обязательно встретят Чемодана, что великолепно укладывалось в грандиозный замысел Шпателя.
— Где моя паука, мля? Где?!
— Несут!
— Скорее!
— Сам скорее, — пробормотал один из бойцов. — Она же взрывучая.
— Тогда осторожнее! — опомнился бравый уйбуй. — Осторожнее, мля, она бабахнуть в месте должна, а не заранее!
Главное военное достояние Дуричей — тяжеленного «паука» — притащили в казарму четверо кряхтящих бойцов. Мина покоилась на носилках и важно поблескивала в свете оставшихся лампочек, словно намекая: «Не волнуйтесь, бойцы, бабахну так бабахну. Уплочено!»
— Сюда ставь! — распорядился Шпатель, выбрав помещение, под которым, по его расчетам, должен был находиться вожделенный подвал. — По центру прямо! Чтобы наверняка.
Бойцы аккуратно поставили носилки на пол, и уйбуй бесстрашно склонился над темно-синим устройством.
— Поворачиваем стока разов, скока секунд нам надо, чтобы смыться, — важно произнес он, покручивая правый глаз паука по часовой стрелке. — А поскоку бабахать она станет сильно, убежать надо подальше.
Бойцы, разинув рты, наблюдали за действиями предводителя.
— Допустим, на шестнадцать подкрутим.
— А дальше?
— А дальше надо попрятаться, а я пока за другой глаз пауку подергаю.
— Зачем?
— Чтобы ахтивировать.
— Шпатель, а чево это у пауки в животе урчит? — тихо спросил один из бойцов.
— Урчит? — Уйбуй прислушался, побледнел, упавшим голосом подтвердил: — Урчит.
И первым бросился вон.
Вздрогнул Южный Форт основательно, не так, как это бывало от дружного тоста, а в разы сильнее. Показалось даже, что кирпичные его стены слегка приподнялись, а затем еще глубже вошли в землю, словно стараясь закопаться в нее, скрываясь от неприятностей. Казарму Шибзичей и вовсе перекосило, а стекла выходящих во двор окон с веселым перезвоном рухнули на мусорную кучу.
— Беги!
— Машина!
— Да хрен с ней!
Мощный «паук» не просто пробил дыру в бетонном перекрытии, а взломал его, и расколотая на несколько частей плита рухнула вниз, ломая дорогостоящее оборудование семейного источника.
— Спасайся!
— Мотай! — махнул рукой Копыто, и Степаныч растворился в портале. — Мотай!
Уйбуй же нехорошо улыбнулся и снял автомат с предохранителя.
— Все, уроды, доигрались!
Потолок обрушился в главном помещении, там, где располагался аппарат непрерывной дистилляции, обломки бетона сплющили семейную надежду на высокоградусное будущее, но ворвавшиеся в подвал Дуричи плевать хотели на «какие-то» железяки.
— Цистерна!
— Цистерна, мля!
Запах виски стал для бойцов и маяком, и дурманом. Почуяв его, а главное, увидев поврежденную цистерну, из которой хлестал высококлассный вискарь, Дуричи окончательно потеряли головы и бросились к призу, не разбирая дороги.