Конницы-милиционерши поспешили на выручку, оттесняя людей лошадями, отняли Ольгу, всю уже окровавленную, но живую.
– Вот дураки-то! – кричала Настя. – Вы что, дураки совсем? С ума сошли, дураки!
Зазвучала сирена.
Все подумали – наконец-то скорая.
Но это была не скорая, это ехал член правительства Анатолий Девов, которого не было сегодня на заседании по уважительной причине: жена рожала. Это была его вторая жена, молодая. Как рождались два взрослых сына от первой жены, Девов не помнил, ему тогда было вообще не до этого: энергично выстраивал жизнь, но хотелось еще успеть получить молодых удовольствий – выпить в дружеской компании с девушками, покуролесить немного… Он не помнил, как первая жена ходила беременной, что с ней тогда было, долго ли рожала первого и второго, одного через кесарево, а вот какого, он и это забыл. Теперь же, будучи взрослым, он все видел иначе, яснее, подробнее. Он понимал теперь, почему деды и бабки так обожают внуков: совсем другое осознание начинающейся жизни. Быть где-то в другом месте, когда его Люся рождала дочку, он не мог, и вот она родила, все в порядке, все нормально, и он едет, счастливый, и единственное желание: доехать, сообщить всем свою новость и услышать поздравления.
Информацию о каких-то колоннах и шествиях он не принял всерьез. Давным-давно не было в Москве колонн и шествий, которые могли когото обеспокоить, а локальные сходки никого не тревожили, Девов даже не понимал, зачем их разгоняют – ни вреда от них, ни убытка. Хотя, впрочем, как человек государственный, догадывался: во-первых, силы сдерживания и реагирования надо хоть на ком-то тренировать – на всякий непредвиденный случай, во-вторых, государство просто обязано демонстрировать свое умение наводить порядок.
Поэтому Девов надеялся, что особых препятствий на пути к Кремлю не будет, хотя и вызвал еще одну милицейскую машину, кроме положенной ему по статусу. Теперь одна ехала впереди, другая сзади, мигая синими маячками и время от времени коротко взвывая (вполне корректно и не так громко, как об этом любят писать либерастические журналисты).
И все же на Ленинградке ехали очень медленно. И свернуть не получается, да и не положено по регламенту сворачивать – мало ли что там может случиться, в переулках?
Все гуще становилось вокруг людей, какие-то кони появились. И вот машина стала совсем.
– В чем дело? – спросил Девов шофера.
– Не пойму, – ответил тот. – То ли авария, то ли несчастный случай. Народу – не протолкнуться.
– Объехай.
– Негде.
– А милицейские машины что делают?
– Стоят, как и мы. Только у них на крышах пляшут.
– Ладно врать-то.
Девов выглянул и убедился, что шофер не врет: молодые люди и подростки из толпы вскочили на милицейскую машину – человек десять сразу – и усердно прыгали, плюща ее. Милиционеры выскочили, кричали, грозили пистолетами, но стрелять не решались.
Девов обернулся: с машиной сзади происходило то же самое.
– Это что за фигня? – спросил он охранника Петра Стрижака, опытного и смышленого человека.
– Черт ее знает, Анатолий Алексеевич. Как бы на нашу машину тоже не полезли. Правда, нашу крышу только танком промнешь…
– Выйди, посмотри.
– Выйти можно, но я бы сначала обдумал.
– Вот там и обдумаешь! Что мы тут сидим, как в подводной лодке, ничего не понимаем? Объясни им, кто я!
Стрижак пожал плечами, открыл дверцу и вышел. Его тут же попытались схватить, кто-то кинулся под ноги, но Петр прошел две войны и имел особую выучку. Он, не давая себя коснуться, вскочил на багажник машины, вытащил пистолет и сказал громко, но спокойно:
– В машине едет Анатолий Алексеевич Девов. Как раз для того, чтобы разобраться и помочь вам. Вы обязаны его пропустить.
– У нас тут мальчик умирает! Дайте ваш вездеход с мигалкой, в больницу отвезти! – прокричали из толпы.
– Я соболезную, – сказал Девов. – Сейчас мы немедленно организуем скорую помощь из ЦКБ!
– Мы сами все организуем! – был ответ.
И толпа бросилась к машине, открывая двери.
Естественно, двери были заблокированы, тогда машину стали раскачивать.
Стрижак не понимал, что делать. По инструкции надо стрелять. Но как стрелять в толпу? Она ведь в таком состоянии, что не воспримет выстрелов и не заметит смертей (с такой толпой ему приходилось иметь дело лет десять назад – не здесь, совсем в других местах, тогда он понял, что в иные моменты масса людей так же нечувствительна к выстрелам, как ватный матрас). Ну хорошо, отстреляет он сейчас из своего ПММ двенадцать раз, а потом, сменив магазин, еще двенадцать. Что дальше?
Пока он думал, Девов, которого охватило чувство клаустрофобии, решил открыть дверцу и выйти.
– Послушайте! – закричал он.
– Ведь если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно! – последовал странный ответ.
После этого Девова схватили и не отвели, а просто отнесли от машины, потом выволокли шофера, положили в машину окровавленного мальчика – и вот «майбах» (между прочим, его, Девова, личный, а не государственный), оглушительно сигналя, поехал все быстрее и быстрее – впереди бежали люди и на ходу объясняли, в чем дело и почему машину надо пропустить, в результате она вырвалась из людского скопления и помчалась. Сидевший за рулем потомственный таксист Вадим Суворьев хоть и жалел, оглядываясь, стонущего мальчика, не мог не испытывать восторга: впервые в жизни он ехал на такой роскошной машине, да еще по Москве, не зная препятствий.
Скажем сразу, что мальчик останется жив, но, увы, слова вернувшегося Суворьева о том, что «сдали в реанимацию», были истолкованы превратно, кто-то обронил: «Умирает мальчишка», а кто-то сказал: «Умер». Так и пошло, и было решено общей молвой: конная милиция убила мальчика.
Естественно, это отозвалось по всей Москве, чему способствовали средства массовой информации. Ник Пирсон, неизвестно как переместившийся с юго-запада на северо-запад, уже фактически не выходил из прямого эфира и передавал:
– В поддержку мирной демонстрации и похоронной процессии на проспекте Ленина сделалась на том месте организация по защите прав человека «Свободная зона». Она возглавила процессию. Но реакция была уже по всей Москве. В ответ на колонну обычные люди шли на севере Москвы. Если южная армия и милиция были не в состоянии преградить путь даже с помощью танков, вышло иначе на севере. На демонстрантов бросили подразделения конной милиции – это древний русский способ подавления беспорядков. Конные милиционеры, включая женщин, которые в России являются особенной беспощадностью и жестокостью, топтали и давили копытами. В результате несколько человек были убиты с летальным исходом, но маленький ребенок только что был доставлен в больницу, где скончался, не приходя в сознание. В это время на ситуацию приехал член правительства Девов, который куратор общественных организаций. Его хранитель начал угрожать оружием, в адекватный ответ люди, в том числе толпа, схватили машину и вывели оттуда Девова, который по моей предположительности теперь является заложник. По этому следствию события принимают все более резкий поворот, я, Ник Пирсон, я всегда говорю вам об этом, оставайтесь с нами в эфире.
Ник говорил это громко, перекрикивая голоса, и те, кто удерживал Девова, вдруг поняли, что они действительно захватили заложника, да еще какого! Битцев приказал наиболее крепким членам своей команды взять Девова в кольцо. Петр Стрижак пытался пробиться к нему, но тут кто-то ударил сзади по голове, Стрижак упал, потерял сознание, а когда сел на асфальт, щупая шишку на голове, обнаружил, что пистолет у него исчез. Осталась только запасная обойма, от которой нет толку. Пистолет пропал, Девова он не защитил, можно подавать заявление об уходе – и ведь просто так не отпустят, заставят служить с понижением.
Как бы не так, сказал мысленно Стрижак. Он увидел, что сидит перед ларьком с мороженым. У продавщицы был бойкий день: проходящие с большой охотой раскупали ее сладкий и холодный товар. И Стрижаку страшно захотелось мороженого. Но у него не было денег. По правилам, у охранника на маршруте нет вообще ничего, кроме оружия, средств связи и идентификационного жетона на шее. Стрижак встал, держась за голову, подошел к киоску.
– Что, напекло? – спросила из тенистой прохладной глубины продавщица.
– Ударили, – сказал правду Стрижак.
– Что творится! – ответил голос. – Хотите мороженого?
– Хочу, денег нет.
– Такой мужчина, а нет денег! – удивился голос.
– Бывает.
– Ладно, я вам так дам. Отдадите, когда сможете!
И продавщица протянула ему мороженое, Стрижак при этом отметил, что мороженое было не из дешевых, хотя и не самое дорогое. И это было ему отдельно приятно. Он рад был за женщину, что она оказалась такой доброй. А продавщица, в свою очередь, была благодарна мужчине за то, что он дал ей возможность проявить доброту. Теперь она ждала еще кого-нибудь, чтобы еще раз даром дать мороженое: добро, как и зло, штука привязчивая – начни делать, не остановишься.
Девова, онемевшего от возмущения, от унижения и обиды, на всякий случай связали чьей-то дурацкой банданой пиратского вида, с черепушками и костями по черному полю, и повели, выводя вперед.
– С нами Девов! – кричали. – Только попробуйте напасть, вам же будет хуже!
Но никто не пробовал нападать, конная милиция отскакала дальше, туда, где, как и на Ленинском проспекте, выстраивалась заградительная линия.
А Саня Селиванов, встревоженный, звонил Майе Капутикян.
– У вас все нормально?
– А у вас?
– Более или менее.
– Мне это не нравится! – сказал Саня. – Я пробираюсь к тебе.
– Лучше я к тебе!
Саню напрягало, что Майя всегда стремится настоять на своем, поэтому он сказал:
– Мы так заблудимся. Давай у Пушкина тогда, в смысле, через метро, потому что поверху не пройдешь.
– Ладно, у Пушкина через полчаса примерно, – сказала Майя.
Ее слова слышал мужчина лет тридцати, Денис Володаев, приехавший в Москву только вчера.
Он был из забайкальского села Чара, названного по одноименной реке, в честь которой назван также известный геологам и ювелирам минерал чароит неестественно красивой красоты, сиреневого цвета. Добывают его только на Чаре и больше нигде в мире, но, поскольку на добычу наложены ограничения, занято этой работой небольшое число людей, а вокруг – несусветная безлюдная глушь и пустота, спасибо еще, что есть железнодорожная ветка до Тынды. Но люди работают, живут, женятся, рожают детей – все как положено. Денис здесь и родился, и учился, и остался работать, и выбирался только два раза в Читу и один раз в Иркутск. И вот появился в местной администрации человек Дугин, то ли сосланный из Читы, то ли засланный на время набраться конкретного опыта, необходимого для дальнейшей карьеры, а с ним жена Маша. И, естественно, они очень быстро пересеклись, то есть Маша с Денисом. Денис, который до этого имел связь с сорокалетней кладовщицей Адой, женщиной большого жизненного опыта и одинокой, считал себя по этой причине тертым калачом в женском вопросе: Ада была местной красавицей, а предпочла его, это что-то значит! Поэтому, когда, вскоре после появления Дугиных, собрались в местном клубе отметить день рождения главы местной администрации (все праздники, включая семейные, тут справляли сообща), Денис сказал Маше прямо в глаза, столкнувшись с ней и с Дугиным в полутемных сенях:
– Ого!
– Ну вот, – огорченно сказал Дугин жене, вводя ее в клуб, – не успели приехать, а уже хамят.
– Кто хамит?
– Это не хамство?
– Человек просто оценил мою красоту.
Дугин фыркнул. Нет, то есть жена его была симпатичной, стройной, иначе и не женился бы, но не настолько, чтобы все встречные восторгались. Он еще не знал тогда, что неяркая красота Маши в этой местности будет воспринята, как появление какой-нибудь, допустим, Моники Белуччи на, к примеру, Елдатырьевском тракторном заводе. Но быстро это понял и засадил Машу дома вязать носки и свитера. Работать не допустил, хоть она и просилась. Но все-таки в магазин иногда выйти надо, на общем торжестве показаться надо – не убережешься. И настал миг, когда Денис и Маша сошлись на одной тропке – буквально, на тропинке среди сугробов в человеческий рост, он ей что-то сказал веселое, она чтото сказала, засмеялись, утирая слезы – и от смеха, и от мороза. Маша не могла не заметить, что у Дениса глаза синие, а ресницы и брови, наоборот, черные, а Денис по просторному колыханию дубленого тулупа, в котором была Маша, сумел угадать, насколько тонкая у нее талия. И убедился, что прав, очень скоро. Как-то даже слишком скоро – так бывает или у людей легкомысленных, ищущих приключений, или у обычных, но которых подталкивает сама судьба.
У матери Дениса были замечательные маринованные грибы, которые пришлись по душе Дугину. Дело было в пятницу. В этот день Дугин завел обыкновение выпивать под грибы. Он позвонил Маше заранее с работы узнать, есть ли грибы. Кончились, сказала Маша. Так сходи, сказал Дугин. Маша пошла. Выяснилось, что мать Дениса отправилась в Читу проведать старшую дочь, а сам Денис был не на работе, как обычно, а лежал простуженный, весь горячий.
– Пощупай, какой у меня ужас, – сказал он, показывая себе на лоб.
Маша пощупала, а остальное все произошло само собой.
И начались мучения. Полгода Денис потратил на то, чтобы развязаться с Адой – иначе было бы подозрительно, Ада начала бы ревновать, подсматривать, это опасно. Встретиться так, чтобы никто не увидел, было нельзя. То есть можно и легально: Маша зашла бы, например, опять за грибами, как бы не зная, что матери нет, но после одного-двух раз обязательно пойдут слухи. Жили настолько на виду, что всякие реалити-шоу отдыхают (телевизор тут, кстати, смотрели, и вообще не были оторваны от цивилизации вплоть до поголовного обеспечения всех мобильными телефонами). Денис несколько раз предлагал бросить мужа, но Маша колебалась.
– Ты пойми, – говорила она, – я женщина, я тебя хоть и люблю, но я же должна думать о будущих детях. От него я не хочу, да и не получается, какая-то у него ерунда с простатой или не знаю чем, а от тебя – как?
– Молча, – отвечал Денис своим любимым словом. – Думаешь, не прокормлю?
– Да не об этом я. У меня все-таки высшее образование, хоть и политехническое, у меня культурный ценз, а ты даже школу не закончил, книг не читаешь. Как мы будем детей воспитывать?
– Без книжек никак нельзя?
– Ты нарочно или смеешься?
Маша не напрасно беспокоилась: в этой глуши частенько случались мезальянсы разного рода. Очень умная геологиня Варя, например, вышла замуж за взрывника Лёню, уже через год поняла, что совершила ошибку, но девять лет после этого не могла с ним разбежаться: Лёня вцепился мертвой хваткой, ублажал, готов был на все, Варя смирялась, Лёня регулярно ударялся пить, буянить, ревновать, Варя выгоняла его, Лёня жил в бараке у сезонников, исправлялся, работал, приносил домой густые деньги, а потом все заново. И Варя однажды, под Новый год, встала рядом с Машей, перед елкой, нарядная, улыбающаяся, и сказала, любуясь огнями и игрушками:
– Триста раз подумай, подруга.
– О чем? – спросила Маша, тоже улыбаясь.
– Не бойся, никому не скажу.
– А я и не боюсь.
Так все и шло: любовь есть, перспектив нет, встречаться тяжело, расстаться невозможно.
– С ума сойти, – говорил Денис. – Я тебя каждый день хочу, а получается два раза в неделю, а то и один. Вот поехать куда-нибудь на море, на месяц, путевку взять, в одном номере, а? Мы бы, наверно, ни разу до моря не дошли. Придумай что-нибудь, уехай от мужа, а? А я подгребу, и там встретимся.
– На море?
– Да хоть где.
И вдруг Маше понадобилось в самом деле поехать, но не на море, а в Москву, где у нее была тетка по матери, и вот она заболела и захотела перед смертью, как она выразилась в телеграмме, увидеть единственную племянницу. Сестру, мать Маши, жившую в Нерюнгри, она тоже пригласила, но та сказала, что лишних полста тысяч на билет туда-сюда у нее нет, а если признаться, у нее и пяти-то лишних тысяч нет, так что пусть сестра еще потерпит, не помирает. А уж если помрет, тогда уж что уж. Но, судя по тому, что сестра готовится покинуть этот мир уже лет двадцать, шансы пожить у нее еще есть.
Маша и Денис поняли – это шанс. Маша отправилась сразу же, а Денис, чтобы не вызывать подозрений, через два дня – и будто бы не в Москву, а в Читу на полторы недели, в лечебный пансионат поправить свою язву, что было правдоподобно, желудком он страдал с детства, несмотря на абсолютно здоровый в целом организм.
Еле выдержал Денис эти два дня, потом летел местным самолетом до Читы, а из Читы почти девять томительных часов до Москвы. Там был у него дальний родственник, одинокий мужчина Слякотин, которому он позвонил накануне и договорился насчет перекантоваться у него пару дней.
Прилетев, сразу же позвонил Маше, рвался к ней, но она сказала, что тетка и в самом деле серьезно болеет, сегодня нужно с ней сидеть до упора, а завтра придет патронажная сестра. Значит – завтра.
Дениса всего омыло радостью.
– Аркадий, – сказал он родственнику, – а ты завтра что делаешь?
– Работаю, – ответил Слякотин.
– Это хорошо. То есть тебя дома не будет?
– Я буду как раз дома. Я дома работаю.
– Надомник, что ли?
– Фрилансер, – выразился Слякотин, хмуро глядя на радостное лицо Дениса. – Программист я, сижу за компьютером. Такая работа.
– Вот и прогуляйся, – посоветовал Денис. – Отдохни, погода у вас отличная, комаров нет. Ты не представляешь, какое у нас поганое лето из-за этого гнуса. Дохнуть нельзя, в рот сразу налезает, ужас.
– Мне некогда прогуливаться.
– Слушай, объясняю тебе по-мужски: мне надо встретиться с женщиной.
– Встречайся, я-то тут при чем?
– Вот чудак, где встречаться-то?
– Где хочешь. У меня не дом свиданий. В гостинице номер сними.
– Да я уже узнавал, там номера столько стоят, что офигеть. Вы тут все с ума сошли. Ты пойми, Аркадий, у меня все серьезно, у меня любовь, я первый раз в жизни могу с женщиной целую неделю вместе пробыть.