Уйма, казалось, меня не слушал.
— Если бы я был Оберон, я бы сперва дал Обещание. Для пользы дела. А потом отправил бы этих принцесс на поле, свёклу пропалывать. И выдал замуж за рыбаков.
— Тогда бы ты не был Оберон, — сказала я тихо.
— Тогда всем было бы хорошо. И принцессам.
— Уйма, — сказала я, помолчав. — Вот никак не могу понять: ты меня спас или предал?
Он обиженно мигнул:
— Ты что, сидишь в тюрьме? Висишь в цепях? Ты валяешься на травке и ешь свинёнка. Так предал тебя Уйма или спас?
Я отвела глаза.
— Оберона ты бы так не спросила, — пробормотал Уйма себе под крючковатый нос.
Я не ответила.
* * *Максимилиан, пока мы разговаривали, успел подобраться к остаткам завтрака и, встав на колени, пытался отхватить кусок мяса от небрежно обглоданной кости. Уйма несильно оттолкнул его сапогом. Максимилиан упал и перекувыркнулся.
— Не бей его!
— Я не бью, — Уйма припрятал остатки мяса. — Я морю его голодом. У некромантов, если долго голодом морить, колдовство пропадает, и они тогда не пакостят.
Максимилиан зашипел, пытаясь подняться.
— Может, его всё-таки накормить?
— Ты — не Оберон, — наставительно сказал Уйма. — Тот сильный и может себе позволить. А ты не сильная, — людоед вдруг задумался. — Ну не очень. Не такая, как король.
— Дай ему хотя бы воды.
— Ты его прощала — он тебе отплатил. И ещё отплатит, ему только дай. Еду на него переводить? Он сам еда. Только и живой до сих пор, потому что знает много. И семечки правды у нас ещё остались.
* * *Когда Уйма вышел на дорогу выслеживать путников, я дала некроманту напиться. Максимилиан хлебал жадно. Губы у него пересохли.
— Почему ты меня не выпустил из клетки? Руки бы у тебя отвалились?
Он молчал и только злобно зыркал.
— Ты думаешь, я тебе из жалости воду даю? Просто чтобы ты не сдох раньше времени.
— Не волнуйся, не сдохну, — голос у некроманта осип и свистел, почти как у Уймы. — Переживу тебя. И твоего волосатого.
— Посмотрим, — я жалела, что дала ему воды и что вообще связалась с ним.
— Посмотрим, — его чёрные глаза глядели так неприятно, что я не выдержала и отвела взгляд. Спрятала флягу в мешок Уймы так, чтобы некромант не дотянулся. Поднялась к людоеду на пригорок.
— Базарный день сегодня, — сказал Уйма. — Повезло. Когда купцы с базара потянутся — с деньгами, — тогда и потряхивать станем.
— А если из замка пришлют стражу?
— Когда пришлют, мы уже далеко будем.
— Уйма, — я вздохнула. — А без грабежа — никак?
— На огненных шарах перевозчик строгий. Не заплатишь — не полетишь.
— Заработать где-нибудь…
Уйма присвистнул:
— Ты будешь свиней пасти, а я брёвна таскать. К осени по миске каши заработаем.
По дороге как раз гнали свиней. Какие-то странные здесь были свиньи. Чёрные. Шерстистые. Остромордые.
— С другой стороны, Робин Гуд тоже грабил богатых и отдавал бедным, — сказала я вполголоса.
— Кто?
— Один разбойник. Ты его не знаешь… Слушай, Уйма. Давай спросим у некроманта, кто такие Мастер-Генералы и почему они все мёртвые?
Уйма медленно повернул ко мне обросшее щетиной лицо.
— Он один. Один Мастер-Генерал.
— Как один? Ты же сам видел минимум двоих…
— Один.
На дороге оседала поднятая стадом пыль.
— Я три раза видела мёртвых Мастер-Генералов, — пробормотала я. — И все три были разные.
— Три раза?
— Да. Я забыла тебе сказать. В подземелье у Принца-деспота тоже один такой валяется.
— В замке?!
— Ну да. Только убили его не стрелой и не стилетом, а…
— Погоди.
По дороге из замка шагал одинокий путник. Ростом он был на полголовы выше Уймы, а шириной плеч и толщиной рук не уступал самому людоеду. Из-за спины торчали две толстые деревянные рукоятки — крест-накрест.
— Вот, — сказал Уйма. — С деньгами идёт.
— Откуда ты знаешь?
Уйма мигнул:
— Опыт… Знаешь, сколько я кораблей ограбил?
— Хорош уже хвастаться своими зверствами.
— Какими зверствами? — Уйма округлил и без того круглые глазищи. — Принц-саламандра нам нужен или нет?
— Нужен.
— Ну так сиди здесь. Я пошёл, — Уйма поднялся, будто распрямилась ветка. Зашагал вниз, к дороге, небрежно помахивая огромной суковатой дубиной.
Путник при виде разбойника даже не замедлил шаг. Даже не задумался ни на секунду. Как шёл прежде, так шагал и теперь. Я подумала: а не слишком ли Уйма самоуверенный? Этот мужик может оказаться здешним мастером боевых искусств…
Уйма и путник встретились у подножия холма — между ними было два или три шага. Ни один из них не кинулся нападать первым. К моему удивлению, они заговорили — Уйма спросил, путник ответил. Оба стояли расслабленно: Уйма опёршись на дубину, путник — упёршись в бока, небрежно отставив огромную ногу в чёрном лоснящемся сапожище. Стояли и беседовали, как добрые друзья!
Потом Уйма подбородком указал на меня. Я подхватилась, готовая бежать куда глаза глядят; что же, он продал меня в рабство? Вот этому первому встречному?!
Я отползла назад на несколько шагов. Потом заставила себя остановиться: я могучий маг. У меня есть посох, вручённый самим Обероном. Продать меня, как собаку, — это, знаете ли, даром не пройдёт никому!
И, трясясь как листочек, я встала и выпрямилась с посохом наперевес.
Увидев меня, путник остановился. Он был немолодой, лет под сорок пять или даже больше. В коричневой бороде пробивалась седина. Глаза-щёлочки тонули во множестве складок и морщинок. Щёлочки зыркнули на меня, потом — вопросительно — на Уйму.
— Лена, — сказал людоед строго. — Не выскакивай. Дело серьёзное, не время ребячиться и пугать. Вот гость у нас, уважаемый человек. Заплечных дел мастер, всегородской и пригородный, пожаловал к нашему костру. Пошли, большую игру играть будем.
* * *Игра и вправду была серьёзным делом — чуть ли не торжественным ритуалом вроде рыцарского поединка. Оказывается, в этих краях любой встречный имел право вызвать на соревнование странствующего палача — «заплечных дел мастера» — где угодно: на базаре, на улице, посреди дороги. Тот соглашался или отказывался (правда, в случае отказа его могли запрезирать друзья и знакомые). Но если соглашался, вступали в действие простые и строгие правила.
Игроки садились друг напротив друга и по очереди описывали способ какой-нибудь казни. Условие было — не повторяться. Тот, кто первый не мог придумать ничего новенького, признавал себя побеждённым, и победителю доставалось всё его имущество, какое только он, победитель, сможет и пожелает взять.
Наш гость, «заплечных дел мастер», разглядывал Уйму, заранее выбирая себе трофеи. Ему понравилась добротная куртка, удобная для путешествий, и ещё ему понравились мы с Максимилианом.
— Ребятишки твои? На кон ставишь?
— Отчего не поставить, — беспечно отвечал Уйма. — Ставлю.
Я хотела возразить, но Уйма так посмотрел на меня, что я против воли промолчала. Ничего, пусть только попробует этот старый палач «взять» меня с Максимилианом. Для такого дела я и некроманта освобожу…
Правда, у него опять руки затекли. Может, освободить заранее?
— А ты, уважаемый, с деньгами? — поинтересовался Уйма. — Мне-то тряпок, игрушек не надо. Золото есть?
Палач щёлкнул пальцами по кошельку на поясе. Зазвенело. Палач усмехнулся:
— Ты, дружок мой молодой, не туда нарвался. Тебе бы с подмастерьем моим играть. Хоть голым ушёл, да наука была бы. Науку за плечами не таскать — она вся в голове. А я, милый, тридцать лет за плахой оттрубил, я такое знаю, что тебе и не снилось. Да только поздно отказываться-то.
— А я и не отказываюсь, — Уйма расселся на траве, по-турецки скрестив ноги. — Давай играть.
Палач вытащил монету, поплевал на неё, подбросил и поймал. Вышло так, что начинать старейшему.
— Стало быть, так, — начал палач, почёсывая неровную бороду. — Подвешиваешь голубчика за ноги…
* * *Через минуту я сбежала подальше от костра. Максимилиан остался — связанный, он не мог бегать, да и Уйма не собирался его отпускать. Побродив по рощице взад и вперёд, я немного успокоилась. Выглянула из-за дерева — рассказывал Уйма, иллюстрировал руками: сложив кольцо большим и указательным пальцами правой руки, тыкал в него мизинцем левой. Старый палач слушал, на лице его недоверие сменялось глубоким вниманием.
Я поскорее отошла подальше. Побродила ещё. Нашла поганку, разнесла её в клочья зелёным лучом из навершия посоха. Нашла сыроежку и поступила с ней точно так же. Сила и уверенность посоха передались и мне. Подумаешь, палач с людоедом языками треплют. Что мне их языки?
Я попробовала взлететь, но получилось плохо. Я летала, как Гарольд в прежние времена, то есть барахталась над самой землёй, будто утопающая курица.
Время шло. Я снова выглянула из-за дерева. Опять рассказывал Уйма — глаза его горели, он складывал ладонями «домик». Противник слушал, лицо его было хмурым. Я хотела крикнуть, что нам пора, что мы теряем время, что Принц-саламандра может куда-нибудь отлучиться, — но, открыв уже рот, так и не решилась прервать этот жуткий поединок.
Тени деревьев укоротились, описали полукруг и выросли снова. Я нашла земляничную поляну, поела и развлеклась. Уйма и старый палач всё так же сидели друг против друга, всё так же говорили по очереди. Палач нервно дёргал себя за бороду. Уйма восседал, как статуя, и, стоило только старику закончить — без малейшей паузы заводил новый рассказ.
Они сбились только один раз.
— Это уже было! — услышала я с того места, где собирала землянику. Кричал палач, в его голосе были визгливые, истерические нотки. — Было-было, ты проиграл!
Я обмерла.
Что ответил Уйма, расслышать нельзя было. Людоед говорил, не повышая голоса.
— Было! Было! — надрывался палач. — Что недоговорил? Начало-то такое же самое!
Уйма снова что-то ответил. Палач заорал — и вдруг осёкся. Свистящий голос Уймы полился дальше. Я осторожно выглянула из рощи; Уйма рассказывал, как ни в чём не бывало, палач сидел, ссутулившись и глядя в землю. Шевелил губами. Вспоминал оригинальный способ казни?
Привалившись спиной к дереву, я сползла на траву и села, подтянув колени к животу. Ну когда уже это кончится? Ну когда?
* * *Кончилось неожиданно. Я, кажется, задремала и очнулась от того, что голоса в ложбинке больше не бубнили. Я тряхнула головой, выглянула…
Старый палач сидел, закрыв лицо руками. Уйма, шевеля губами, пересчитывал деньги из его кошелька. Я наконец-то осмелилась подойти.
Максимилиан сидел там, где утром я поила его водой. Обычно бледное лицо его было зелёным. Ну точно как ряска в пруду. Я ахнула:
— Макс! Что с тобой?
Он посмотрел на меня мутными глазами, наклонился в сторону, и его вырвало на траву. Я отступила.
— Железяки возьмёшь? — не отнимая ладоней от лица, спросил старик. — Клещи? Свёрла? Тесак? Топор?
— На что мне твои железяки, — снисходительно бросил Уйма. — Хотя топор, пожалуй, сгодится. Не ржавый хоть?
— Смеёшься, сопляк! Из такой стали королевские мечи куют!
— Ну давай.
Максимилиан сидел, скрючившись, сжавшись в комок.
— Лена, — сказал Уйма. — Развяжи его.
Не дожидаясь, пока меня попросят дважды, я подскочила к Максимилиану и чиркнула посохом по верёвкам. Руки некроманта повисли — точно как тогда, в Соляной Бездне.
Старик снял с себя перевязь с огромным топором в чехле. Бросил к ногам Уймы:
— На. Подавись. Если придёшь в город на моё место наниматься — учти, что платят мало, работы много, пиво кислое, бабы тощие…
— Не приду я наниматься, — Уйма зевнул. — Ступай, уважаемый. Спасибо за науку.
Палач сверкнул глазами, но ничего не сказал. Закинул за плечи похудевший мешок (сыр, хлеб, картошка, ещё какие-то продукты горкой лежали на примятой траве) и заковылял прочь.
Глава 18 Огненный шар
— Ну что ты такая прибитая?
Я в самом деле шла, не поднимая головы. Хлеб, сыр, остатки вкусного мяса — всё пропало в глотке людоеда, да ещё бледный Максимилиан немного подкормился. А у меня аппетит как отрезало. И вот мы шагали по дороге: Максимилиан, свободный и притихший, Уйма с топором за плечами, я с посохом в опущенной руке. И было у меня на душе почти так же гадко, как в подвалах Принца-деспота.
— Что случилось, Лена? На кого ты дуешься, жритраву?
— А тебе какая разница? — огрызнулась я.
И тут же не удержалась:
— Что же ты раньше не признавался, что ты палач?
— Я? — людоед искренне удивился. — Ну ты, это… Врагов я ел, это бывало. А палачей в нашем племени не держат. Нет такой должности.
— Это не должность, — я смотрела под ноги. — Это призвание.
Максимилиан молчал. Я ждала, что он брякнет какую-нибудь гадость, но он молчал и смотрел под ноги. Это был совсем другой Максимилиан: соревнование двух палачей так на него подействовало, что он стал, кажется, ниже ростом сантиметров на пять.
И Уйма долго молчал. Я уже думала, что он не захочет продолжать разговор на эту тему. Но он сказал тихо, с упрёком:
— Вот ты, значит, в школу ходишь. Книжки читаешь. Телевизор смотришь, про который мне Оберон рассказывал. А у нас на островах ни книжек, ни телевизора. Только сказки. Ну традиция такая, детям на ночь сказки рассказывать, чтобы спали хорошо! Вся сказка — три слова, жил такой-то, встретил врага и победил его. А потом на полчаса — что он с этим врагом сделал. И всякий раз по-разному. Детишки же не любят, когда одно и то же! Они нового ждут!
Я подняла голову. Уйма глядел возмущённо, будто я оскорбила его в лучших чувствах.
— Так ты ему детские сказки пересказывал?
Максимилиан свернул к обочине, склонился, и его снова вывернуло наизнанку.
— Ну обычай у нас такой, — Уйма развёл волосатыми руками. — Что я могу сделать?
* * *Стемнело. Собрались тучи, начал накрапывать дождик. Уйма шагал беззвучно, плыл над землёй — ни топота, ни вздоха. Максимилиан сопел, хлюпал носом, иногда даже поскуливал; ему было тяжело удерживать заданный Уймой темп, он то отставал, то нагонял людоеда жалкой семенящей трусцой.
Я сама с трудом удерживалась, чтобы не перейти на бег. Магу не к лицу трусить вдогонку за людоедом. Я устала, запыхалась, отстала на десять шагов, потом на двадцать, и вот, когда я готова была уже махнуть рукой и сесть отдыхать на обочину — Уйма вдруг остановился.
Он смотрел в небо. Я сперва догнала его — неторопливо, стараясь дышать потише. И только потом проследила за его взглядом.
Казалось, за близким горизонтом бушевал пожар. В тучах, как в мутном зеркале, отражались красные сполохи.
— Это что?
— Это перевозчики, если хочешь знать, — сказал Уйма, не отрывая взгляда от горизонта. — Огненные шары.
Максимилиан стоял, закрыв глаза. Плечи его поднимались и опускались. На бледном лице поблёскивали дождевые капли. С неба лило всё сильнее.
— Дождь, — сказала я нерешительно.
— И что?
— Ну спрятаться бы. Под какой-нибудь ёлкой. Ночь на дворе…
Уйма наконец-то посмотрел на меня. Потом — искоса — на некроманта. Мальчишка едва держался на ногах.
— Ладно, — неожиданно согласился людоед. — Всё равно до пристани ещё… Смотри!
Я разинула рот. Из-за холма поднималось солнце — круглое, пылающее, вот оно вылезло наполовину, вот приподнялось над горизонтом, освещая всё вокруг слабым красным светом, вот поднялось выше… И замерло, будто решая, что делать теперь.
Прошла длинная и страшная минута, прежде чем я поняла: это не солнце. Это полный огня воздушный шар.
— Неужто угнали? — пробормотал Уйма. — Опередили, что ли?
— Там их полно, — тоненьким детским голоском сказал Максимилиан. — Два или три… Вон как полыхает…
— Разговорился, — заметил Уйма, и некромант под его взглядом втянул голову в плечи. — Ну что, маг, веди нас под ёлку. Показывай, где ночлег.
* * *Забившись, будто новогодние подарки, под нижние ветки большой разлапистой ели, мы кое-как умостились на подушках из буро-зелёного мха. Здесь пока ещё было сухо, но первые капли уже просачивались сквозь хвою. Вспомнив, чему учил меня Гарольд, я взяла у людоеда нож, воткнула его в мох остриём кверху и, сосредоточившись, попыталась раскалить лезвие.
С третьего раза у меня получилось. Нож засветился оранжевым, воздух вокруг лезвия задрожал, я протянула руки к теплу, довольная и гордая собой. Уйма, крякнув, вытянул из рукавов волосатые лапищи и сделал то же самое. Максимилиан, в последний раз хлюпнув носом, последовал нашему примеру. У него были тонкие бледные пальцы с длинными, как у Бабы-яги, когтями. Неприятно смотреть на такие руки — особенно когда знаешь, что они могут с тобой сотворить.
— Что же, — Уйма завозился, снимая с пояса мешочек с семечками правды. — Спать вроде рано ещё, а вот поспрашивать можно. Да.
— Так скажу, — буркнул Максимилиан.
— Так ты соврёшь, обязательно соврёшь, сопля. А ну-ка разевай пасть!
Максимилиан не сопротивлялся. Что же такое довелось ему услышать сегодня днём, если он не только не пытается освободиться, но покоряется Уйме, как раб?
Сглотнув серую горошину, некромант страдальчески поморщился.
— Говори, — начал Уйма, — кто такой Мастер-Генерал?
— Великий полководец.
Я наставила уши, но Максимилиан молчал. Ответ на вопрос был дан, семечко правды успокоилось, некромант смотрел на Уйму непроницаемыми чёрными глазами.
Людоед нахмурился.
— Я же сказал, что и так скажу, — пробормотал мальчишка, отводя взгляд. — Мастер-Генерал… Когда он жил, он был великий воин-волшебник. А мать его была ведьма, вот и дала ему не одну жизнь, а девять. И получалось вот как: его убьют в битве, он переносится в чертоги, чтобы, значит, пировать со всеми павшими воинами. Ещё раз убьют — опять переносится… Честно говоря, я и сам не понимаю до конца, как это произошло, но только теперь в нашем мире есть ровно восемь мёртвых тел и один живой Мастер-Генерал.