— Кстати, деревня Люзарш знаменита своими кружевами, — сказал за ее спиной Руслан. — Чуть ли не с тринадцатого века.
— Да, — выдохнула Алена. — Понятно…
В самом деле, ей теперь очень многое стало понятно. К примеру, кто и почему столкнул ее с лестницы в библиотеке. Кто и почему вырвал закладку из книги Зои Колчинской. О нет, вовсе не затем, чтобы прочесть зашифрованное в книге пророчество-предостережение! Цифры имели совсем другой, да, совсем другой смысл.
И Алена догадывалась какой. Точно не знала, но догадывалась!
Сейчас нашей детективщице казалось, будто эта догадка забрезжила в ее голове еще там, наверху, когда Мишель сказал, что мадам Зерван занимается изготовлением и реставрацией люстр, поэтому у нее вся кладовка заставлена бюро и секретерами со множеством ящичков с подвесками, хрусталиками и разноцветными стекляшками. На самом деле нет, конечно: тогда у Алены ничего такого и в мыслях не было. Озарение снизошло — нет, просто-таки ударило! — именно при виде «стетсона».
Да, Малгожата Потоцкая, такое впечатление, не ошибалась, когда рассчитывала жить вечно. Не она сама, так ее моральные принципы (вернее, беспринципность — цель оправдывает средства!) одолели время…
Ладно, сейчас не до моральных качеств этой поразительной особы!
— Пойдемте, посмотрите яшмовую ванную, — предложил Руслан.
— Да бог с ней! — махнула рукой Алена. — Яшма мне, если честно, не нравится. В каком-то романе, помнится, автор сравнил ее с колбасой салями, и я с этим согласна. Невыразительный камень. Была бы та ванная малахитовая или чароитовая — ну, я понимаю, есть на что смотреть… Однако Мишель говорил мне, что Мал.., в смысле, мадам Зерван занимается реставрацией старинных люстр. В жизни не слышала о такой специальности. Можно было бы хоть одним глазком глянуть на ее мастерскую?
Руслан уставился на нее так, что Алене показалось, будто она сморозила что-то неприличное. А Селин беспокойно завертела головой, переводя взгляд со своего приятеля на Алену, и лицо у нее сделалось настороженное, недоброе…
Руслан что-то быстро сказал подруге, Алена даже не успела понять, а может, он говорил не по-французски. Селин приоткрыла рот…
— Извините, — встревожилась Алена. — Если это секретное производство, тогда не нужно.
— Да нет, отчего же… — пробормотал Руслан. — Просто вы нарушили наш план.
— Какой план?
— Да понимаете, когда мы водим кого-нибудь по апартаментам мадам Зерван, мы ее мастерскую оставляем напоследок. Человек уже всего насмотрелся, наохался над фресками и панелями, устал задирать голову, рассматривая роспись на потолке, начал даже позевывать. А тут мы — раз! — и открываем перед ним дверь мастерской. Это очень эффектное зрелище, все, кто видел, в восторге. Ну и для вас мы хотели его напоследок приберечь. Но раз вы настаиваете… Или все же пройдемся по другим комнатам?
Алена усмехнулась. Честно говоря, она терпеть не могла ходить по музеям. То есть картинные галереи — это да, это она обожала. А в домах-музеях великих писателей, во дворцах, где следовало смотреть на мебель, ей хотелось поскорей выйти на свежий воздух. Это раз. А во-вторых, перед ней сейчас забрезжило открытие такой тайны, что она ни за что не хотела откладывать счастливое мгновение.
— А давайте поломаем привычный распорядок, — сказала Алена. — Начнем с конца!
— Извольте, — согласился наконец Руслан и снова что-то быстро, непонятно сказал Селин. Та кивнула и куда-то ушла, торопливо перебирая коротенькими ножками, чем-то похожая не только на мышку, но и на таксу.
«Экая ты, матушка, суровая! — укорила себя Алена. — Не всем же быть красавицами!»
Не всем. А жаль, да? Или наоборот — вот и отлично?
Интересно, куда пошла Селин…
— Я ее за ключами от мастерской послал, — пояснил Руслан и вывел Алену на галерею, выходившую на широченное крыльцо, перед которым расстилался мраморный бассейн с фонтанами. Вода в бассейне рябила — дождь и в самом деле разошелся вовсю, и мраморная нагая нимфа, которая, склонив голову, разглядывала свое отражение в воде, казалась озябшей и обиженной. За ее спиной расстилался прекрасный, ровно постриженный газон, вдали — окраина дубовой рощи… Красота. Да, все та же красота. Но странно стало на душе у Алены при виде этой красоты! Первое очарование схлынуло, и теперь ей чудилось, будто дом и парк затаились и чего-то ждут. Они словно бы поглядывали на Алену со стороны. Поглядывали настороженно, выжидательно — как будто чуяли в ней какую-то опасность. Следили за ней…
Да глупости! Во-первых, никто на нее не поглядывает, никто за ней не подглядывает и не следит. А во-вторых, какая в ней опасность? Все свои открытия она намерена держать при себе. И вообще, это ведь никакие не открытия, а так — всего лишь догадки, которые могут не подтвердиться.
«А вот интересно, — пробормотал мерзкий, ехидный тип, именуемый внутренним голосом, — если твои догадки подтвердятся, если ты найдешь то, что хочешь найти, ты тоже будешь держать это при себе? Или все же поделишься своими догадками с хозяевами?»
Как всегда, вступать в беседы со своим вечным оппонентом Алена не стала, только плечами пожала. Ведь догадаться — одно, а найти — уже совсем другое!
Перешли в большую столовую, имевшую более обжитой и приглядный вид, чем парадная спальня, а оттуда в библиотеку. Здесь вообще живым не пахло, люди, судя по всему, заходили сюда редко, и Алена заметила, что паркет в комнате резко различался по свету: сероватый по углам и около стеллажей и более темный по диагонали, поперек библиотеки. По этой полоске ходили люди, но — не подступая к стеллажам. Забавно, конечно. Похоже, ни мадам Зерван, ни ее многочисленные гости (кстати, никого из них в апартаментах Алена пока не встретила, мелькнул какой-то кряжистый негритос, ожег взглядом и смылся в сторону яшмовой ванной) книг не читают. Может, оно и правильно…
По этой «народной тропе» Руслан подвел ее к очередной высокой, дубовой, резной двери, оглянулся через плечо, словно проверяя, здесь ли Алена, и широко распахнул перед ней створки.
— Прошу!
Она так и ахнула…
В очень просторной комнате, вернее, в зале с огромными окнами (так, понятно, он находится как раз под танцевальным залом мадам Вите) не было никакой мебели, кроме нескольких стремянок, составленных у стены, и табуретов. Но под потолком на крюках висели люстры…
Боже ты мой!
Это были не те гигантские люстры, которые можно увидеть в театрах или огромных концертных залах. Это были также не люстры для современных не слишком-то габаритных квартир. Это были люстры для комнат, высота потолка в которых не меньше четырех-пяти метров, ну и площадь соответствующая. Тяжелые, кованые, или легкие, ажурные, витые; украшенные водопадами хрустальных подвесок, разноцветными стеклянными виноградными гроздьями или металлическими гирляндами в виде цветов и листьев; сверкающие чистотой, обновленные, или пыльные, еще не тронутые рукой реставратора; зияющие провалами, оборванными цепями, рассыпавшимися гирляндами, а то и не люстры вовсе, а только скелеты, остовы их…
Руслан несколько раз щелкнул выключателями — на стене их был целый ряд, — и люстры радостно, феерически засияли каждой подвеской, каждой хрусталинкой.
— Какое чудо! — от души сказала Алена. — Настоящее чудо! Но, Руслан, вы не знаете, где мадам Зерван берет материал для ремонта? Все эти подвески, хрусталики… Или у нее есть какие-то.., как это сказать.., стратегические запасы?
— Стратегические запасы? — с усмешкой повторил Руслан. — Ну да, конечно, у нее есть verretheque, как она это называет, стеклотека. Тоже в своем роде уникальное зрелище. Настоящая сокровищница. Хотите взглянуть?
— Конечно!
Руслан покладисто кивнул:
— Я так и думал, поэтому и послал Селин за ключами. Идите сюда.
Он подошел к небольшой двери, имевшей по сравнению с прочими на диво современный и убогий вид.
Откуда ни возьмись, появилась Селин. Игриво помахала в воздухе простеньким ключиком на цепочке и отперла эту дверь. Руслан повернул тумблер выключателя — он находился за дверью, на стене прихожей, — и Алена увидела довольно просторную кладовку (практически подобие «магазина») без окон, загроможденную множеством узких высоких шкафчиков, секретеров, бюро, стеллажей… Каждый из них сам по себе представлял бы немалую антикварную ценность, если бы кто-то дал себе труд отреставрировать их. Но нет, все они имели совершенно замшелый, запыленный, залапанный вид. Их здесь было десятка два, не меньше, и в каждом — выдвижные ящички, ящички, ящички, на которых наклеены какие-то бумажки с цифрами и надписями.
Алена подошла к ближайшему секретеру (на нем значилась цифра 2) и принялась читать надписи на ящичках:
2-1. «Виноградины» лиловые, Ш 4d, 40 штук".
2-2. «Подвески хрустальн., дубовый лист, дл. 6d, шир. 3d, 50 штук».
2-6. «Цветы яблоневые, металл, 7лепестков, общий Ш 3d, 12 штук».
2-2. «Подвески хрустальн., дубовый лист, дл. 6d, шир. 3d, 50 штук».
2-6. «Цветы яблоневые, металл, 7лепестков, общий Ш 3d, 12 штук».
2-9. «Виноградины» зеленые, Ш 0,5 d, 200 штук"…
И все в том же роде.
«Учет конкретный! — подумала Алена. — Первая цифра — номер шкафа, вторая — номер ящичка. Ш — диаметр, d — дюймы. Хоть в мире давным-давно перешли на сантиметры, профессионалы держатся за старые меры… Ну, теперь понятно, почему на закладке повторялись цифры!»
— Потрясающе интересно! — обернулась она к Руслану и Селин, которые молча стояли рядом и просто-таки ели ее глазами.
Селин криво усмехнулась и отвела взгляд, но Руслан ослепительно улыбнулся, а потом задушевно сказал:
— А мне интересно знаете что?
— Что? — с любопытством спросила Алена.
— Мартен тоже здесь, в шато, или ждет вас где-нибудь в машине?
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙНу да, такие «стремительные» вылазки всегда получаются длиннее, чем хотелось бы. Какие два дня? Мы были уже четыре дня в походе, а конца ему не видно было, такое впечатление, судьба нарочно хотела его отдалить! Едва успевали раненых отправлять. Теперь у нас осталась только одна двуколка. Вадюнин принял решение реквизировать подводы у крестьян и мобилизовать нескольких мужиков быть у нас ездовыми.
Вошли в одну деревню. В сопровождении нашем был летучий взвод казаков, они нас обогнали на полчаса и лихо распорядились: мы только к околице подъехали, а там уже два заядлых красных активиста болтаются в петлях, а двух учительниц, которые за большевиков агитировали, порют нагайками при стечении народа.
Я отвернулась, Малгожата сделала вид, что ничего не видит, а Вадюнин начал браниться, да так, что я уши руками зажала.
Малгожата зло выкрикнула:
— Уймитесь, господин доктор!
Но он не унялся.
Даже ездовой ужаснулся:
— Ваше благородие, неужто вам жаль красную сволоту?
— Мне наших раненых жаль! — рявкнул Вадюнин. — Во-первых, нам теперь подвод никто добровольно не даст. А главное, если будет много раненых, мы могли бы их разместить в деревне, у жителей, а потом вывезти спокойно хоть через неделю! Ну а теперь мы население против себя озлобили, жди, возьмут они кого на постой!
Малгожата слушала все это вполуха, но она была неопытная в боевых санитарных вылазках, а мы с санитаром Федькиным переглянулись, только что глаза не тараща: да никто из крестьян никогда в жизни не отдавал подводы и лошадей добровольно, что нашим, что красным приходилось под угрозой расстрела отнимать крестьянское добро! И "кому могло в голову взбрести оставлять раненых в деревнях, когда до лазарета всего день пути, а вся та территория у наших войск? Вдобавок как оставлять на неделю? А помощь им кто оказывать будет? К тому же тут бои! Власть меняется чаще, чем день с ночью! Деревня эта, может быть, спустя два дня будет красными отбита или какой-нибудь бандой, они же с нашими ранеными расправятся зверски. Странно, что такие случаи, как в Новочеркасском госпитале, Вадюнина ничему не научили…
Потом было еще два эпизода подряд, в один день, которые заставили меня усомниться, что он хороший врач.
К нам привезли одного есаула, которого в бою сбросило с коня, ранило и контузило, так что он двое суток лежал без памяти в лесу. Санитары его не заметили, потом он очнулся и приполз к нам, благо мы были недалеко. Он был ранен в ногу, и нога эта находилась в ужасном состоянии: перелом ниже колена, флегмона, которая могла перейти в гангрену, потому что в рану попала грязь.
— Операция нужна, да? — спросила Малгожата, которая очень мне доверяла во всем, что касалось медицины, и правильно делала, я же была гораздо опытнее, чем она.
— Неужели отрежете? — спросил есаул.
— По-моему, ногу можно спасти, — сказала я. — Нужно рану очистить, вынуть осколки кости. Но это, конечно, операция.
А надо сказать, что всех раненых, кого в походе нашем требовалось оперировать, мы отправляли в лазарет. Вадюнин сразу сказал, что нет условий и т.д. Их и вправду не имелось, но тут нельзя было медлить, с этим есаулом, счет шел уже на часы.
Позвали доктора. Он пришел, пощипал себя за усики, которые в походе чуть отросли, и говорит:
— Рана-то легкая! Чего вы от меня хотите, сестра Колчинская? Какая же вы сестра, если пустяшную перевязку сделать не можете?
Повернулся и ушел:
— У меня поважнее дела есть.
Я так и ахнула. Но делать нечего, мы с Малгожатой, как могли, очистили рану, продезинфицировали, вытянули ногу и хорошо забинтовали в лубки.
Я пошла узнать, когда пойдет подвода в лазарет. Смотрю, ездовые и санитары стоят на крыльце хаты, где пока, до отправки, лежали раненые. Подхожу — санитар мой Федькин прямо трясется от злости.
— Что такое, Иван Иваныч?
— Да тут трое раненных в живот лежат… Вы не велели им ни пить, ни есть давать. А они жалостно стонут, просят… Пришел господин доктор и ну шуметь: какое зверство — морить людей голодом и жаждой! Немедля дать им и пить, и есть. Я говорю: «Ваше благородие, сестрица Зоя Васильевна запретила». А он мне: «Никакая не Зоя Васильевна, сестру должно называть по фамилии — Колчинская! И эта ваша Колчинская…» Вы уж простите, сестрица, — извинился санитар, — но господин доктор так сказал: «Она ничего не понимает, недаром ее главный врач Сокольский грозил на кухню в подсобницы перевести за невнимательность к раненым, и если бы я за нее тогда не вступился по ее просьбе, она бы уже грязные лохани терла, а не лезла в медицину!»
Я почувствовала, как у меня похолодело лицо, но виду не подала, а только сказала:
— Так, ну и что вы сделали, накормили раненых?
— Да что вы, сестрица! — обиделся Иван Иванович. — Нешто я не знаю, что это значит — накормить раненного в живот? Все равно что убить человека! Нет, я не душегуб. Авось дотянут до лазарета, там и решат доктора, кормить их или нет. Мы там Авдеева посадили, он опытный санитар, знай им губы ветошкой мокрой смачивает. А доктора не подпускаем. Да он и сам не больно идет.
Очень озадачил меня тот случай, особенно это напоминание о той несчастной ночи, когда умер Девушкин. Я ведь не просила Вадюнина заступаться! Зачем он так?
Но эту обиду легко было спрятать, не показывать. А вот то, что он приказал дать тем раненым есть и пить… Это же и впрямь душегубство! И есаулу делать операцию отказался…
И тут я как-то сразу вспомнила, что ни разу — ни разу! — не видела доктора Вадюнина занятым хоть чем-то, кроме именно «пустяшной перевязки».
«Скорей бы вернуться, — подумала я. — Пойду к Левушке.., то есть к доктору Сокольскому, и повинюсь, что Вадюнин меня сопровождал в палату к Девушкину только один раз. Пусть лучше и правда переведет лохани мыть, но я ничем не буду обязана этому человеку».
Вскоре подводы ушли, отправили и тех раненых, и есаула. А у нас с доктором Вадюниным стали отношения такие натянутые, что чуть коснись — и он взорвется. Я старалась держаться от него подальше, не за себя, конечно, боясь — за раненых. Отстранит меня от работы, отправит отсюда… Разве справится одна Малгожата, с ее-то нежными, но неумелыми руками?
А впрочем, Малгожата меня радовала. Работала она не за страх, а за совесть, была весела, очень обо мне заботилась, а чуть только мы останавливались среди полей, бежала собирать подсолнухи. Тут вокруг были огромные посадки, а еды у нас было не бог весть как много. По части реквизирования продуктов Вадюнин тоже оказался слабак, наши санитары гораздо резвее управлялись, раненые не голодали, ну а мы с Малгожатой… Ладно, полдня перебиться на подсолнухах нам было не тяжело.
Малгожата боялась только обстрелов. Я тоже боялась. Но ее страх доходил до смешного: она ни за что не хотела во время обстрела находиться рядом со мной, только одна хотела быть. Отбежит куда-нибудь, сунет голову в подушку (она подушку с собой взяла, не могла абы на чем спать!), как страус в песок, и сидит, скорчившись, дрожит, словно заячий хвост.
— Вместе, наоборот, не так страшно, — говорила я ей, — зачем убегаешь?
— Ну уж нет, страшно! — бормотала она.
На наше счастье, обстрелы случались редко.
Итак, настал пятый день нашего похода. Вернулись из лазарета несколько двуколок, и мы с Малгожатой взвыли: вещей с нами не было никаких, никакой смены белья, а попросить привезти ни мы не догадались, ни кто другой, конечно, не подумал о нас позаботиться. Я хотела спросить, как себя чувствует доктор Сокольский, да постеснялась. Подумала: кабы случилось бы с ним что, ездовой и так сказал бы, а коли молчит, значит, все хорошо.
Мы как раз остановились на дневку на каком-то большом хуторе и попросили одну хозяйку наскоро вытопить печь и согреть нам воды. Она пустила нас в летнюю кухню, и мы с Малгожатой устроили там стирку и баню. Все с себя выстирали, развесили на дворе сушить, камизэльку и кожушки наши тоже выбили, вычистили, нацепили на яблоневые ветви (там яблони вокруг летней кухни росли), головы вымыли, сами накупались… Только сели, довольные, дух перевести, закутавшись в тулупы, которые дала нам хозяйка, как вдруг обстрел! Красные прорвались, и командир отряда, к которому мы были прикомандированы, отдал приказ: санитарному обозу отойти!