Коленки подогнулись. Скомканная рубашка выскользнула из ослабевших пальцев. Уже не просто дурное предчувствие — чистый страх затопил сознание. Почему же?..
— За одну минуту в раскрытых крыльях сгорает столько энергии, сколько вырабатывает за день атомная электростанция.
Странный взгляд. В сине-синих глазах — сожаление. Такое пугающе искреннее.
В ушах зашумело. Или это ветер поднялся?
— Прости меня, Найта.
Я непонимающе смотрела на него.
— Прости, — тишайший, ласковый шепот.
И тут я поняла.
Энергия. Колоссальные энергетические потери.
Поздно сообразила, дурочка… Надо было догадаться раньше — до того, как поддерживающие, оберегающие объятия превратились в удерживающий захват; до того, как чужие пальцы сдавили плечи до синяков, до мерещащегося хруста костей; до того, как страх, необоримый и стыдный, уничтожил саму способность сопротивляться, плести заклинания, бежать…
Слишком поздно!
— Прости…
«Противно чувствовать себя едой», — промелькнула мысль.
Горячие пальцы скользнули по руке — почти нежно. И — начали медленно выкручивать запястье, так, что нервы словно превратились в раскаленные нити, а вспышка боли отдалась в позвоночнике.
Неудивительно, что самого укуса я не почувствовала. Просто через некоторое время все ощущения перекрыло ощущение тошноты и слабости. По нарастающей — сильнее и сильнее, так, что уже безразлично было, как прекратить эти мучения. Да хоть бы и умереть.
А потом — как обратная реакция — наступила едва ли не эйфория. Головокружение, звенящая легкость во всем теле и пришедшее извне ощущение чужой любви — настолько абсолютной и всеобъемлющей, что, казалось, она исходила от некоего высшего существа.
* * *… Земля в лесу была влажноватой и холодной. Я сидела, обессилено привалившись к древесному стволу, и механически царапала обломанными ногтями выступающий из почвы корень.
«На штанах будет мокрое пятно, — подумала я. — Надо вставать».
В уши словно вода попала — звуки заглушал гул, а собственная речь доносилась словно со стороны.
— У меня же еще две попытки. Или я считаю неправильно? — не поручусь, но голос, кажется, все-таки дрожал. Шутка, и без того не слишком удачная, прозвучала и вовсе как жалоба.
Максимилиан потянулся ко мне. Я инстинктивно отпрянула, ударилась головой о дерево, ойкнула, заалела как маков цвет и отвела глаза. Князь только вздохнул:
— Выбора не осталось. Я должен был сложить крылья, а силы закончились. Чем дольше я ждал бы, тем больше пришлось бы взять потом.
Значит, «больше», чем сейчас? Выходит, мне повезло.
— Понимаю.
— Я не хотел, — он присел рядом. На сей раз мне удалось не дернуться, и голова не пострадала. — То есть, конечно, хотел, но…
По логике вещей, Ксиль сейчас не мог говорить искренне. Однако именно такое впечатление и создавалось. Он что, правда… раскаивался? Быть такого не может. Я неуверенно обернулась, встречаясь с ним взглядом… и застыла.
Красивым людям сложно сопротивляться. Красивым и обаятельным — трудно вдвойне. У Ксиля в достатке было и того, и другого. Я смотрела на него — на искусанные до пунцового цвета губы, на слегка слипшиеся от влаги ресницы — будто он сморгнул непрошенные слезы, на синие-синие глаза, полные неподдельного чувства вины… И понимала — все, пропала. Не могу ни злиться, ни обижаться.
В конце концов, князь прав. Какую бы он еще нашел себе жертву здесь, в лесу? Зверюшки не подойдут, они неразумные.
Впрочем, и я недалеко от них ушла.
— Ладно. Забыли.
Ксиль улыбнулся — так, что на душе у меня словно тучи разошлись и солнышко выглянуло. Я отчего-то вдруг почувствовала себя старше, чем он.
— Ты у всех своих жертв потом прощения просишь? — хмыкнула я, ощущая необъяснимое желание податься вперед и провести рукой по его волосам. Какие они, интересно? Черные — значит, должны быть жесткими. А на вид — как шелк. Вот странно.
— Только у тех, кто остается в живых. И потом, я очень не люблю оказываться в ситуации, когда просто не остается выбора. Страх смерти — неприятная штука, и еще неприятнее, когда из-за своих инстинктов, из-за своего страха смерти лишаешь кого-то жизни, — совершенно серьезно ответил Максимилиан, не спуская с меня взгляда. — Осознанное убийство или покушение на убийство — другое дело, а это… просто слабость. Поэтому — прими мои извинения.
Стало неловко. В последний раз так было, когда математичка просила у меня прощения за то, что несправедливо обругала. Тогда тоже в груди чувство довольства перемешивалось со смущением.
— Пожалуй, если разведешь костер, то прощу! — отшутилась я, стараясь прогнать напряжение. Почему-то теперь общаться с князем на равных, как он просил, стало легче. Ну, да, экстремальные ситуации сближают, как говорил Дэйр…
— Замерзла? — Ксиль выгнул брови. В глазах его промелькнуло озорное выражение. — Зачем тогда костер? Может, лучше сюда присядешь? — и он с самым серьезным видом хлопнул себя по колену. Так, будто предлагал совершенно нормальную вещь.
— Шел бы ты… за дровами, — выпалила я в сердцах и тут же прикусила язык, напоминая себе, что не с ровесником общаюсь.
Ксиль хмыкнул, но послушался и направился в глубь леса. Между тем очертания крыльев размылись, контур задрожал и вспух черным туманом. Я внимательно следила за тем, как языки тьмы втягиваются в бледную кожу, пока князь не скрылся за переплетением ветвей. А я осталась наедине со своими мыслями. Не самое приятное общество, вообще-то. И мысли неприятные.
Странный он какой-то, этот Максимилиан… Неправильный. Я видела раньше шакаи-ар из клана в нашем городе, и у всех, даже едва справивших столетие новичков, мелькало в глазах что-то такое… Древнее. И жестокое. Сходу и не скажешь, тридцать ему лет было до того или только шестнадцать. А Максимилиан казался бессовестно молодым, почти моим ровесником. Легко было забыть о его истинной сущности и расслабиться, заболтаться с ним, как со старым другом — там отшутиться, тут подколоть, схлопотать остроту в ответ, а потом вспоминать разговор с горьковато-сладким чувством.
До мурашек по спине.
Я прикрыла глаза. После бессонной ночи, адреналинового безумия и вынужденного донорства дремота накатывала непреодолимыми приступами. Гул в ушах постепенно сходил на нет. Да и прочие неприятные ощущение — слабость, головокружение — постепенно исчезали. Из чистого любопытства я провела рукой по шее, подсознательно ожидая наткнуться на классический след от вампирского укуса, примерами которого так щедро потчевала нас киноиндустрия.
Ничего — ни малейшего следа. Но это на физическом уровне. А на энергетическом… Сама себе я напоминала наполовину сдутый футбольный мяч. Жизненных сил почти не осталось, энергоконтур всмятку… Крови я потеряла не так уж много, судя по ощущениям, но восстановить ее будет труднее, чем все остальное, что со временем исправится и само.
— Вот, держи.
Я подскочила на месте, не сразу сообразив, что просыпавшийся рядом обильный дождь из веток и палок и есть обещанные дрова. Князь стоял рядом и по-кошачьи брезгливо отряхивал руки от мелкого сора.
— А как же костер? Не будешь разводить? — робко предположила я, отгребая от себя ветки. После такого резкого перехода от полудремы к бодрствованию голова опять начала кружиться.
Ксиль только плечами передернул:
— Спичек нет. А сама не можешь? Ты же равейна.
— Нет. Сейчас — не могу. И будь любезен, оденься, — проворчала я, отворачиваясь. Смотреть, как Максимилиан отряхивает соринки с груди и живота было почему-то неловко. Князь фыркнул, но скомканную рубашку подобрал, расправил и надел, правда, не утруждая себя застегиванием пуговиц, а потом принялся укладывать деревяшки в подобие шалашика. — Не совсем понимаю, зачем вообще понадобилось раздеваться, да еще на глазах у смотрителей, — добавила я, скрывая смущение.
— Рубашку пожалел, я сейчас так хорошо крылья контролирую, чтобы ее ими не порвать. К тому же так сложно было устоять, — пакостливо улыбнулся Ксиль. — Они же этого хотели… Подсознательно, разумеется. А кое-кто даже вполне осознанно представлял себе довольно… хм… интересные сюжеты. Любители мальчиков. Нет, я понимаю, Орден, полувоенная организация, с девушками проблемы…
— Ясно, — я покраснела и быстро сменила тему: — Ты точно спички не взял?
— Нет, — он качнул он головой, но сразу обнадежил: — Не переживай, без спичек обойдемся.
— А как? — мне стало любопытно. Магией шакаи-ар не владели, по крайней мере, стихийной.
— А так!
Ксиль быстро разворошил груду дров, выбрав несколько палочек, какой-то мелкий и легкий мусор, вроде сухого мха и трухи. Я с интересом следила за его действиями. Вот он сгребает мох в кучу, совершает сложные, почти мистические манипуляции с палочками, и…
— Фу, — разочарованно протянула я, когда из трута повалил дым, а через некоторое время стараниями Ксиля и огонек показался. — Это же трение просто.
Он рассмеялся, не зло, но обидно:
— Ты точно домашний ребенок, Найта. Все либо спичками, либо магией. А если ни того, ни другого нет?
— Ну…
— «Ну»! — передразнил меня он и опять улыбнулся: — В жизни все надо уметь. Мало ли что пригодится.
— Все равно у меня бы не получилось, — я нахохлилась и подтянула коленки к подбородку. Мне было завидно. Самую капельку, но все-таки.
— Злись чаще, тебе идет, — хмыкнул Ксиль. Костер разгорался все сильнее, и вскоре около него уже действительно можно было греться. Я потянулась к нему… и охнула, когда оперлась на больное запястье — то самое, которое выкрутил Ксиль во время «кормежки».
— И почему шакаи-ар такие садисты… — пробурчала я, потирая руку.
— В смысле? — хитро сощурился князь. «Зуб даю, что он все понимает», — подумала я, но все-таки постаралась сформулировать вопрос. Раз уж Ксиль настроен разговорчиво и благожелательно, почему бы не прояснить некоторые моменты? Один знакомый целитель точно бы одобрил такое поведение.
— В смысле, что ваши жертвы чаще умирают не от потери крови или силы, а от переломов и болевого шока. Это врожденная жестокость или приобретенная? — не знаю, как это вышло, но вопрос получился очень Дэриэлловским: спокойным и слегка снисходительным. Впрочем, Ксиль даже не обиделся.
— Хм… А ты знакома с механикой процесса? — вкрадчиво спросил он с тем же выражением, с каким говорил о тайных мыслях смотрителей в полувоенной организации… Тьфу ты!
— Нет! — ответила я, пожалуй, слишком поспешно. — Я таким не интересуюсь.
— Таким … Скажешь тоже, — искренне обиделся князь. — Ты еще сморщи носик и скажи, что это неприлично и неподобающе. Впрочем, неважно. Слушай. Голод — это не просто желание набить желудок. Есть, конечно, и физическая сторона, но если бы дело было только в ней, я бы предпочел ограничиться чашкой кофе и парой бутербродов. Ну, или лосось, запеченный на гриле… Э-э, ну, это не к теме. Так вот. Голод — это, скорее, истощение. И во время процесса я не только пью кровь, но и вытягиваю жизненную силу и магию — это энергетический голод. Фактически кровь нужна только как проводник. Обычно сильным князьям достаточно маленькой ранки, нарушающей кожный покров. А старейшина может тянуть силу и одним прикосновением… — на лицо его набежала тень, словно вспомнилось что-то неприятное. — Есть еще третья сторона — эмоциональная, и этот голод тоже требует утоления. Но в обычном состоянии человек испытывает слишком мало эмоций. Приходится… э-э…
— Стимулировать? — подсказала я. Дэриэлл может мной гордиться.
— Вот-вот. Способы разные. Поиграть в смертельные прятки, выскочить из-за угла, сломать руку… Поцеловать, в конце концов, — в голосе вновь появились опасно-тягучие нотки. У меня мурашки по спине побежали. — Тоже хорошая стимуляция эмоциональных взрывов. Но проще всего, конечно, причинить боль. Иногда увлекаешься настолько, что не можешь остановиться. Ведь чистые эмоции и жизненная сила текут рекой. Боль — простой выход, но можно и просто напугать или соблазнить… Эффект в любом случае будет одинаковый.
— А что предпочитаешь ты? — идиотский вопрос вырвался прежде, чем я заткнулась. Максимилиан выразительно коснулся языком кончиков клыков.
— Совмещаю. Но лучше всего, когда жизнью делятся добровольно. Совершенно потрясающее ощущение — самопожертвование. Сладкое и горькое одновременно. В этом случае эмоции столь сильны, что стимулировать их не нужно. Так что если захочешь расстаться с жизнью — я всегда к твоим услугам, — подмигнул он.
Я нервно хохотнула, представив себе бредовый телефонный разговор: «Знаешь, мне что-то жить надоело… Ну, учителя достали, экзамены на носу…» — «Так в чем проблема? Приезжай, я как раз проголодался!» Да уж… Но тут мне в голову пришла пугающая мысль:
— Подожди… но ведь шакаи-ар — поголовно эмпаты! Это же не значит, что ты чувствуешь…
— То же, что и жертва. И боль, и удовольствие.
— А… смерть?
— И смерть у нас на двоих.
У меня закружилась голова, и на этот раз недомогание не имело ничего общего с кровопотерей. Боги, сколько же раз он умирал… по-настоящему умирал, в отчаянии, как и его жертвы? За три тысячи лет — тысячи раз…
Неудивительно, что шакаи-ар такие… психи.
— Не представляю, как с этим можно справиться, — голос у меня дрогнул.
Максимилиан блаженно потянулся и прилег, опираясь на локоть. Задумчиво посмотрел на меня, накручивая на палец жесткую черную прядь.
— С этим нельзя справиться. Можно только наслаждаться. Всем, что чувствуешь. Всегда… — он помолчал. — Знаешь, в этом есть какая-то высшая справедливость. Когда чувствуешь то же, что и твоя жертва, то сразу пропадает желание играть в бога. Может, поэтому шакаи-ар ценят жизнь больше чем вы, люди? Может, поэтому нам в голову не придет устроить геноцид?
Я молчала. Я не знала, что ответить.
Видимо, я тогда поторопилась с характеристикой. Шакаи-ар не садисты, и он не садист. Он чокнутый, двинутый на всю голову мазохист.
Максимилиан поймал мой взгляд и понимающе усмехнулся.
— Никто не говорит, что это нормально по человеческим меркам, наивная ты моя. Но мы такие, какие есть. Привыкай.
Это «привыкай» мне весьма не понравилось.
Между тем, костерок уже вовсю разгорелся. Я встрепенулась, порылась в сумке и плюхнула на огонь котелок, доверху наполнив его водой из бутылки. Пока она закипала, нашарила пакет с травами. Выбрала один толстый сухой стебель полыни — мешать зелье. Князь с интересом наблюдал, как в кипяток полетели синеватые листочки, ягоды рябины, эктаун, мята… Я медленно, в колдовском темпе размешивала варево, дергая за нужные «ниточки». По часовой, потом против… Внезапно бурая масса зашипела, посветлела и вмиг покрылась ледяной корочкой. Я быстро сняла котелок с огня и, разбив сверкающую глазурь, наполнила кружку напитком, по цвету и густоте напоминающим мед. Отпила. Фу, кислятина, даже зубы сводит.
— А для чего это? — с любопытством наклонился мой спутник. Длинная челка упала на глаза, и тонкие пальцы отбросили ее чуть нервным жестом. Ха, меня бы тоже такие лохмы раздражали!
— Повышает скорость восстановления крови и придает сил. Не валяться же мне целый день. Ты тоже попробуй, не помешает. Хотя вкус, конечно, на любителя.
Максимилиан окунул палец в котелок. С интересом облизнул, прислушался к ощущениям… и скривился. Я возмутилась, но решила промолчать. Между прочим, хоть состав и несложный, а все-таки приготовить его почти без использования магии не каждый сможет. Спасибо Дэриэллу за уроки.
— А ты не можешь пополнить силы из природных источников?
— Каких источников? — искренне удивилась я. — У равейн сила идет изнутри. Мы — одушевленные стихии, такие очеловеченные кусочки огня, воды… И так далее. И чем больше «стихийного», тем меньше человеческого.
Максимилиан задумчиво притянул колени к подбородку. Прищурился.
— Не знаю, что там со стихиями, но с силой у тебя все в порядке. Третий ранг, не меньше. Эстиль, как минимум.
Я поперхнулась тягучим напитком. Из глаз аж слезы потекли.
Бред, бред! Меня проверяли много раз, и мама, и девчонки тоже смотрели, и никакой силы там и близко нет. Равейна — это мой потолок. Убогий седьмой ранг, человеческая продолжительность жизни и быстрое старение после пятидесяти.
А мама будет жить очень долго. И Хелкар. Но без меня.
— Да я ни на что, кроме простейших фокусов не способна! Тут никакая память матерей не поможет! — вдох, выдох, успокоиться. Отбросить эти глупые, честолюбивые мысли, в которые так приятно верить. Сильная, как же. И он — великий спец по равейновским рангам! Придумал, наверное. И все-таки бьется в груди глупая надежда, наивное «А вдруг?». Кто не хочет жить долго? — И вообще, откуда ты знаешь?
— А я тебя пробовал, — и еще так выразительно облизнулся, подлец. Пошутил, значит. Меня заполнило глухое раздражение.
— Ну, и как тебе? — язвительно поинтересовалась я. Сердце все еще колотилось как бешеное.
— Вкусно.
Под пристальным взглядом я смутилась и уткнулась в кружку. Раздражение постепенно уходило, оставляя после себя только чувство вины и стыд. Раскричалась, молодец. Спокойней надо быть. Вот Элен бы точно из-за таких пустяков бы не расклеилась.
— Больше не дамся, и не надейся, — угрюмо буркнула я. Просто так, из чувства противоречия. — Буду сопротивляться до последнего.
— Ой, что-то не верится! — прыснул Ксиль.
Я обиженно засопела. А он вдруг оборвал смех и ласково провел прохладными пальцами по щеке:
— Не обижайся, мелочь.
Я отвернулась. Помолчала с минуту, с трудом возвращая себе спокойствие.