Правда, Антонина Кузьминична очень любила поговорить, и иногда мне приходилось волевым решением прекращать наши разговоры, чтобы приступить к неотложным работам по саду.
Конечно, соседку можно понять – в своем доме ей не с кем было словом перемолвиться, и я была, по сути дела, ее единственным собеседником.
Что удивительно – она никогда не жаловалась на свою невестку. И никогда о ней не сплетничала. Единственное, за что Антонина Кузьминична невестку все же иногда осуждала, – это за ее равнодушное отношение к собственному саду, за отсутствие интереса к цветам и кустарникам.
– Василиса! – повторила Антонина Кузьминична и еще выше поднялась над забором. – Как хорошо, что ты вернулась! А то я так переживала за твои цветы!..
Мне совсем не хотелось, чтобы кто-то узнал о моем сегодняшнем визите, поэтому я сделала соседке знак подойти к нашему обычному месту. Там нас, по крайней мере, никто не заметит. Она радостно закивала и тут же исчезла за забором.
Я нырнула в кусты жимолости и нашла знакомую щель в заборе.
Соседка уже заглядывала в нее со своей стороны.
– Без тебя никто не ухаживал за садом! – поспешила сообщить мне Антонина Кузьминична. – Эта Ольга… можешь себе представить, она вообще ни разу не подошла к цветам!..
– Да уж знаю… – пробормотала я неприязненно. – По виду цветов я сразу это поняла!
– Ну, еще не все потеряно! – Соседка заметила мой подавленный вид и решила меня немного поддержать. – Если ты возьмешься за дело, многие растения можно спасти…
– Об этом пока рано говорить! – отмахнулась я. – Прежде мне нужно разобраться с мужем…
– Да, да… – закивала Антонина Кузьминична, – но может быть, теперь, после того как этой Ольги… не стало… вы с ним помиритесь?
– Вряд ли… – я понурилась. – Очень уж по-свински он со мной обошелся… Антонина Кузьминична, а в тот день, когда… как вы выразились… этой женщины не стало… вы ничего особенного не видели?
Я сама не знала, на что рассчитывала, и задала соседке этот вопрос скорее для того, чтобы перевести разговор с неприятной темы – мне совершенно не хотелось обсуждать с ней свои запутанные отношения с мужем.
– Нет, Васенька… – ответила она виновато, – ничего такого я не видела… меня уже и милиция спрашивала, и я так им и сказала – ничего, мол, не видела, ничего не знаю. Толенька-то мой, он вообще ни с кем не велел мне разговаривать, ты ведь его знаешь…
– Жаль… – я вздохнула, – и эту женщину… Ольгу… вы в тот день не встречали?
– Ты же знаешь, я со своего участка не выхожу… правда, я ее слыхала – когда Пал Палыч приезжал, она калитку открыла и сказала ему – мол, не нужно ничего… так я ее только мельком видела, издали… а больше – нет…
Пал Палыч – это местный фермер, который три раза в неделю, в одно и то же время привозил в наш поселок молоко, творог и сметану из своего хозяйства. Это был сутулый длиннорукий мужчина с грустными глазами когда-то крепко пившего, но завязавшего человека. Молочные продукты у него были очень вкусные, и я их часто покупала, пока здесь жила.
У меня внезапно мелькнула мысль… какая-то очень важная мысль…
– …а потом уж Володя вернулся, – продолжала Антонина Кузьминична, – и тут такой шум поднялся… милиция приехала, ходили по домам, всех расспрашивали… а мне Толенька сказал, чтобы я лишнего не болтала, а я никогда и не болтаю, ты же знаешь…
– Знаю… – машинально подтвердила я.
Та важная мысль, которая у меня только что появилась, бесследно исчезла в глубине сознания.
– Спасибо, Антонина Кузьминична, – я прервала ее монолог, – мне нужно идти. Только очень вас прошу – никому не говорите, что видели меня сегодня.
– Никому не скажу, – закивала соседка, – а кому мне и говорить-то? Ты же знаешь, Васенька, со мной никто, кроме тебя, не разговаривает. Толенька мой всегда на работе, а Инна Алексеевна со мной и словом не обмолвится…
Инной Алексеевной она называет свою невестку. Это же надо! Кажется, это единственный случай в истории…
Василий Макарович поднялся на второй этаж, открыл левую дверь и оказался в спальне. В той самой спальне, где несколько дней назад произошло кровавое убийство.
Здесь еще чувствовался сладковатый, омерзительный запах – запах крови, смерти, страха.
Бывший милиционер тяжело вздохнул.
В глубине души он скучал по своей работе – по чувству собственной значимости, по увлекательным разговорам с коллегами, по бессонным ночам, которые он проводил в многочасовой засаде или в погоне за матерыми преступниками.
Но, с другой стороны, работа постоянно заставляла его сталкиваться со всем худшим, что есть в человеке, и невольно в душе возникала уверенность, что каждый способен на преступление и люди гораздо хуже, чем кажутся. Жить с такой уверенностью в душе тяжело, и он радовался, что постепенно выздоравливает, учится радоваться простым вещам, привыкает видеть людей в лучшем свете.
Ему часто приходилось осматривать место преступления, и опытным глазом он сразу заметил, что после милиции в эту спальню никто не входил. Должно быть, хозяин дома не мог заставить себя переступить порог, увидеть комнату, в которой недавно произошло ужасное кровопролитие. Тем более что дом был достаточно просторный, и места в нем вполне хватало.
Кровать, на которой нашли убитую, была немного отодвинута от стены – похоже, ее сдвинул с места убийца во время борьбы со своей жертвой. Хотя, как сказал капитан Бахчинян, никакой борьбы, собственно, и не было, Ольгу Кочетову застали врасплох, и она практически не сопротивлялась.
С Ашотом Бахчиняном Василий Макарович успел поговорить утром, пока Василиса спала.
Он встретил бывшего коллегу возле отделения милиции, когда тот, злой и невыспавшийся, брел на работу.
– Здоров, Тиграныч! – окликнул его Василий Макарович. – Что такой унылый?
– А чего радоваться? – вздохнул тот, степенно поздоровавшись за руку. – Девчонку упустили, машину помяли… ты, между прочим, помял! Мы начальству не сказали…
– Да вот я и хотел извиниться… – потупился бывший мент, – хочешь, пивом тебя угощу?
– Да ты что! – Бахчинян замахал руками. – Пиво? С утра? Да если начальство унюхает, мне голову оторвут, другой стороной приставят и скажут, что так и было!
– А может, тогда кофейку? – Василий Макарович изображал опытного змея-искусителя. Он знал, что Ашот Бахчинян не может жить без хорошего кофе.
– Кофейку? – Ашот заколебался. – Да я и так уже опаздываю… начальство взгреет…
– Тут на углу Среднего подвальчик есть, там женщина кофе варит по-турецки – просто класс!..
– По-турецки? Так это ты про Милу говоришь! Что я, Милу не знаю? – Ашот маслено заулыбался. – Ну ладно, уговорил… начальству скажу, что к судмедэкспертам ездил…
Они спустились в полутемный подвальчик, где за стойкой властвовала полная блондинка бальзаковского возраста с ямочками на щеках. Увидев Бахчиняна, она оживилась и потянулась за медной туркой:
– Ашотик, тебе как обычно?
– Да, Мила-джан, свари нам с другом настоящий кофе – горячий, крепкий и сладкий, как твой поцелуй!
– Ох, Ашотик, когда ты угомонишься!
Мила занялась приготовлением кофе, а Бахчинян следил за ней выпуклыми темными глазами и повторял:
– Какая женщина! Нет, Макарыч, ты только посмотри, какая потрясающая женщина! Красавица, умница, а кофе варит!.. Вах! Лучше только моя бабушка Каринэ варила! Мила-джан, у тебя точно в роду не было армян?
– Не было, Ашотик, не было! – посмеивалась Мила, ловко двигая турку в горячем песке.
– Честное слово, я на ней женюсь! – вздыхал Бахчинян.
– У тебя же есть жена! – усмехнулся Василий Макарович. – Жена и трое детей!
– Даже помечтать не даешь!
– Ты, мечтатель, лучше мне скажи – это ведь вы с Твороговым выезжали в загородный дом на убийство?
– А что? – насторожился капитан. – Ты-то, Макарыч, какое отношение к этому делу имеешь?
– Да никакого отношения! – смутился дядя Вася. – Просто любопытно. Дело громкое, а я, понимаешь, по работе соскучился… интересно, чем люди занимаются…
– Век бы ее не видать, эту работу! – вздохнул Бахчинян. – Как вспомню ту комнату – мурашки по коже! Ты меня знаешь, Макарыч, я не первый год в милиции, всякого повидал, но там… все в крови, а труп… лица просто нет, сплошная рана! Все-таки, Макарыч, я тебе скажу – женщины, они очень жестокие! Вот как девчонка, которую мы вчера упустили, могла так человека изуродовать?..
– Запросто, Ашотик! – подала голос Мила. – Ежели сопернице – так и я могу всю физиономию расцарапать! Мама родная не узнает! Так что смотри у меня! Мне тут докладывали, что ты к Таньке ходишь на Седьмую линию…
– Вах! И ты поверила? – Ашот честно выпучил глаза. – Какая Танька? Не знаю никакой Таньки! Да она кофе варить вообще не умеет!
– А ты уверен, – спросил дядя Вася, – уверен, что это она убила, та девчонка?
– Запросто, Ашотик! – подала голос Мила. – Ежели сопернице – так и я могу всю физиономию расцарапать! Мама родная не узнает! Так что смотри у меня! Мне тут докладывали, что ты к Таньке ходишь на Седьмую линию…
– Вах! И ты поверила? – Ашот честно выпучил глаза. – Какая Танька? Не знаю никакой Таньки! Да она кофе варить вообще не умеет!
– А ты уверен, – спросил дядя Вася, – уверен, что это она убила, та девчонка?
– А кто же еще? Мотив у нее был? Был! Возможность была? Была! И отпечатки ее…
Он подозрительно уставился на Василия Макаровича:
– Нет, Макарыч, все-таки у тебя в этом деле какой-то интерес есть!
– Да какой там интерес… – снова отмахнулся дядя Вася, – не интерес, а так, любопытство…
И вот теперь он своими глазами увидел место преступления.
Шторы в комнате были задернуты, и Василий Макарович включил верхний свет. При этом его взгляд задержался на выключателе.
Выключатель был смонтирован в одном блоке с электрической розеткой, и вот на этой-то розетке дядя Вася заметил характерное темно-бурое пятно. Он поцарапал пятно ногтем, и последние сомнения отпали: это было не что иное, как засохшая кровь.
Откуда кровь могла взяться на розетке?
К тому времени, как сюда приехала милиция, кровь на трупе наверняка засохла. Да к тому же Бахчинян с Твороговым люди опытные, работают аккуратно, они не станут хвататься за окружающие предметы окровавленными руками, не станут искажать картину преступления.
Может быть, капли крови долетели до розетки в момент убийства?
Нет, розетка слишком далеко от кровати, а главное – их разделяет декоративная ширма, на которой нет крови.
Значит, объяснение может быть только одно – кровавый след оставил на розетке убийца. Причем уже после того, как расправился с Ольгой Кочетовой.
Он что-то включал в эту розетку…
Но что? И самое главное – зачем?
Если убийство совершила Василиса, как утверждает Кудеярова, то она совершила его в состоянии аффекта и тут же покинула загородный дом. Ей бы и в голову не пришло задерживаться в комнате…
Что же убийца включал в розетку?
Может быть, это и не существенная деталь, но Василий Макарович не мог успокоиться, пока в картине преступления хоть какая-то деталь не вставала на свое место.
Как при складывании пазла, если один, самый маленький фрагмент не встает на свое место, значит, вся картина сложена неправильно.
Какие в доме существуют электроприборы?
Пылесос?
Но когда прибыла милиция, в спальне царил полный разгром, значит, никаких попыток навести порядок убийца не делал.
Лампа?
Но зачем, когда в комнате есть достаточно яркий верхний свет, вон люстра какая, аж на шесть рожков!
На месте преступления не было никаких электрических приборов, и Василий Макарович вышел из спальни, чтобы внимательно осмотреть весь дом.
Он заглянул в соседнюю комнату. Там была гостевая спальня. Кровать аккуратно застелена шелковым покрывалом, все вещи стоят на своих местах – в общем, царит такой порядок, какой бывает, только когда комнатой вообще не пользуются. А вот интересно, где муж сейчас-то спит? На этой кровати – благодарю покорно, эту спальню не трогали, внизу, что ли, в гостиной? А может, он вообще из дома на время съехал? Василий Макарович на его месте так бы и сделал. То есть – тьфу, тьфу, не дай бог оказаться на его месте!
Дядя Вася тут же подумал, что ему это уже не грозит – жена умерла своей смертью. Привычно кольнуло сердце, и он рассердился на себя – нашел время! И сосредоточился на осмотре.
Нигде не было никаких подозрительных электроприборов.
Бра на стене – но оно закреплено стационарно, перенести в другую комнату его нельзя…
Василий Макарович закрыл гостевую и толкнул соседнюю дверь.
Здесь была ванная – просторное помещение, отделанное розовым кафелем, дорогая душевая кабинка с массажным душем, угловая ванна из розового акрила, унитаз, раковина…
Ванной наверняка пользовались – флакон с шампунем открыт, на краю раковины стоят бутылки и баночки, назначения которых Василий Макарович не знал, на хромированном змеевике висит махровое полотенце.
Еще одно такое же полотенце лежало в пластиковой корзине для белья – скомканное, оно было небрежно брошено поверх всего остального. Как будто его специально положили сверху, чтобы закрыть от посторонних глаз содержимое корзины.
Рыться в грязном белье – удовольствие ниже среднего, но иногда это бывает необходимо.
Василий Макарович двумя пальцами поднял смятое полотенце, бросил его на пол. Под ним лежала большая электрическая грелка, точнее – электроплед…
Таким пледом пользовалась покойная тетка Василия, когда ее мучил артрит. Или когда в квартире было холодно, а батареи включать не торопились.
Электрический плед…
Дядя Вася почувствовал охотничий азарт, то особенное чувство, которое появляется у ищейки, наткнувшейся на свежий след.
Ведь он искал какой-нибудь электроприбор!
И кому пришло в голову класть электроплед в корзину с грязным бельем?
Он осторожно вытащил грелку из корзины, разложил ее на кафельном полу, наклонился над ней, внимательно разглядывая.
Сама шерстяная поверхность пледа была чистой. Пожалуй, даже подозрительно чистой. Выправив из-под клетчатой ткани провод, Василий Макарович внимательно осмотрел вилку…
И понял, что нашел тот самый электроприбор.
На пластиковом краю вилки было бурое пятнышко.
Совсем маленькое, но он ничуть не сомневался, что это – кровь, причем та же самая кровь, которая осталась на розетке в спальне, на месте преступления.
Значит, убийца, кто бы он ни был, расправившись со своей жертвой, и включил эту грелку…
Но зачем?
Он неожиданно замерз и решил погреться, прежде чем убраться восвояси?
Полный бред.
Но тогда… тогда что или кого он мог согреть этим злополучным пледом?
Напрашивается один-единственный ответ, хотя он на первый взгляд кажется совершенно диким.
Преступник (или преступница) согревал этой грелкой жертву, Ольгу Кочетову.
И тут Василий Макарович понял, что вытащил козырного туза.
Судмедэксперт, который осматривал тело убитой, установил время смерти, исходя из состояния тела, то есть из его температуры и степени трупного окоченения. Проще говоря – труп остывает каждый час на несколько градусов, в зависимости от температуры в комнате и других факторов. По степени этого процесса эксперт и определяет, сколько времени прошло с момента убийства. В случае Кочетовой эксперт определил, что смерть наступила между пятнадцатью и восемнадцатью часами.
Но если убийца накрыл труп электрическим пледом, то тело остывало гораздо медленнее. Значит, с момента убийства могло пройти гораздо больше времени, чем считал эксперт. Следовательно, время убийства определено неправильно, оно произошло значительно раньше…
Какой во всем этом смысл? Для чего убийце понадобилось сдвигать время смерти?
Очевидно, с пятнадцати до восемнадцати часов пятого октября у него (или у нее) было алиби. А вот у Василисы, которую следователь Кудеярова выбрала на роль главной подозреваемой, как раз на это время алиби не было.
Василий Макарович положил плед на прежнее место, бросил сверху мятое махровое полотенце, чтобы все приобрело тот же вид, как до его прихода. Ведь он больше не работает в милиции, значит, не имеет права на следственные действия. Не говоря уже о том, что у него нет ордера на обыск и он находится здесь незаконно.
Правда, он пришел сюда вместе с Василисой, которая с точки зрения закона является одним из владельцев дома и имеет полное право тут находиться…
Он спустился на первый этаж, вышел на крыльцо и окликнул Василису.
Я стояла на коленях возле цветника и вполголоса с ним беседовала.
– Тезка, ты чего?! – удивленно воскликнул дядя Вася. – Ты с кем разговариваешь?
– С цветами! – отозвалась я, поднимаясь с коленей и отряхивая джинсы. – Не бойтесь, я не свихнулась! Я с ними всегда разговариваю, они от этого гораздо лучше растут. Это знают все опытные садоводы… растения чувствуют твое отношение и на заботу отвечают благодарностью. В отличие от многих людей… А сейчас, когда у них трудное время, я должна их морально поддержать…
– Ладно, садовод, тебе не о цветах думать надо, а о собственной судьбе. Лучше скажи – в тот день, когда убили Ольгу, ты где была?
– Да меня Кудеярова уже расспрашивала, – вздохнула я. – На время убийства у меня нет алиби. С трех до шести мы с Бонни были дома, но его показания она не признает… хотя, на мой взгляд, он гораздо правдивее любого человека…
– Ты подожди, – прервал меня дядя Вася. – Я тебя не про время убийства спрашиваю, точнее, не про время с трех до шести. Где ты была весь тот день? В частности с утра?
– С утра мы с Бонни были у ветеринара… Бонни себя неважно чувствовал, но ветеринар сказал…