От его вежливости по моему позвоночнику заструился холодный пот. Это было еще хуже, чем если бы он кричал на меня или дал волю своему гневу.
«Полно, — сказала я себе, — возьми себя в руки! Он на это и рассчитывает, что ему удастся запугать тебя. Не поддавайся! Держись как стойкий оловянный солдатик (это была моя любимая сказка в детстве) и думай, как бы выбраться отсюда».
Взгляд мой упал на картину. Честно говоря, я бы предпочла в это мгновение увидеть что-нибудь более боевое, чем эта женщина со своей безмятежной, хоть и немного усталой улыбкой. Макс перехватил мой взгляд.
– Да, это подлинник, — сказал он. — И да, я заплатил за него сорок миллионов. Рад, что вам нравится Рембрандт. Некоторые находят его мрачноватым.
– Я больше люблю импрессионистов, — сказала я больным голосом.
– Ну надо же! Как и я.
Хотя мы всего лишь беседовали о картинах, и беседовали вроде бы непринужденно, я, набравшись смелости, посмотрела ему в глаза и поняла: мне конец. Он меня уничтожит. Сейчас он просто забавляется со мной, как кошка забавляется с пойманной мышью, прежде чем окончательно ее придушить.
Звать на помощь? Бесполезно. Просить о пощаде? Немыслимо. Попытаться его обольстить? Да вы, похоже, насмотрелись фильмов, любезный читатель! Какое там обольстить, когда у меня руки чешутся свернуть ему шею — и он, разумеется, это понимает и забавляется моим полным, ослепительным бессилием!
– Значит, вы… э-э… знаете, кто я, — начала я, чтобы потянуть время.
– Я все о вас знаю, — ответил он спокойно, хотя в глубине его глаз сверкнули молнии. — Знаю, как вас нашла Вероника, как вы бегали от нее и как вас в конце концов нашел этот бешеный.
– Простите? — глупо спросила я.
– Это прозвище Саразена, — бесстрастно пояснил Макс. — Кстати, куда девались двадцать миллионов, которые мой человек был должен заплатить за вас?
Я собрала все свое мужество.
– У меня их нет. Может быть, их унес стрелок?
На лицо Макса набежало легкое облачко.
– Ах да, стрелок, — протянул он. — Парень, которому заказали меня, Хайме и Веронику. Расскажите мне о нем.
– Зачем он вам? — спросила я.
Макс закинул ногу на ногу и поудобнее устроился в кресле.
– Многие пытались меня убить и, как вы сами видите, не преуспели в этом. Но этот человек, кажется, из тех, которые привыкли добиваться своего. По крайней мере, Хайме он нашел в два счета. Так что опишите мне вашего знакомого, и, пожалуйста, поподробнее.
В кино в такие моменты героиня сплошь и рядом начинает брыкаться, отнекиваться и врать. Но что-то подсказывало мне, что с Максом такие штучки не пройдут. Если он знал прозвище Саразена и сумел добраться до меня, то не исключено, что ему было известно и многое другое. Поэтому я не стала отпираться и скрепя сердце рассказала о «журналисте».
– Прекрасно, — сказал Макс, когда я закончила. — У вас очень хорошая память.
От любого другого мне была бы приятна такая похвала. Я опустила глаза и ничего не ответила. Почему-то меня не покидала мысль, что я совершила почти что предательство.
– Значит, он назвал себя Фениксом?
– Да.
– Вы на этом настаиваете?
– Да, а что? — удивилась я.
– Ничего, — туманно ответил мой собеседник. — Дело в том, что он не может быть Фениксом, потому что он давно мертв.
Я поперхнулась.
– Это… А… Это вы его убили?
– Нет. Просто я знаю, что он умер.
– Ничего не понимаю, — пробормотала я. — Но ведь кто-то же убил этого… как его… Хайме. И Феникс… Он пытался убить и меня, когда думал, что Вероника — это я.
– Тогда возникает вопрос: кто действует от имени человека, которого давно нет на свете? — усмехнулся Макс. — Если, конечно, вы не морочите мне голову. Кстати, вы можете объяснить мне, как Саразен мог упустить его в «Аллегре», хотя привел туда чуть ли не полсотни своих людей?
– К чему вы клоните? — беспомощно спросила я.
– К тому, что эта бездарная история о строительном магнате, жаждущем мести, вполне в духе Саразена, — задумчиво ответил мой собеседник. — И наемный убийца, которого Саразен почему-то раз за разом упускает, тоже выглядит подозрительно. Я бы скорее счел, что они действуют заодно. — Я открыла рот. — А связующее звено между ними — тот самый старичок-доктор, о котором вы упоминали. У них был свой план, и каждый играл в нем вполне определенную роль. Но тут Вероника нашла двойника, то есть вас, и спутала им карты. А потом уже вы спутали карты всем, и им пришлось повозиться, чтобы разобраться в том, что же происходит. Вообще, конечно, это чудо, что мы сейчас сидим и разговариваем с вами. Вас уже давно должны были убить — не Вероника, так Бергер, не Бергер, так Саразен, потому что он не выносит, когда ломают его планы.
– Наверное, мне просто повезло, — пробормотала я.
– Не стоит недооценивать человеческую глупость, — спокойно сказал Макс. — Вам повезло, потому что вы вели себя совершенно по-идиотски. Это-то и сбивало с толку ваших врагов.
Я почувствовала себя уязвленной.
– Можно у вас спросить? — осведомился Макс.
– Полагаю, я не могу вам этого запретить, — отозвалась я.
– Чего ради вы встали у меня поперек дороги?
Вопрос прозвучал достаточно угрожающе.
– Я? — пробормотала я.
– Вы. Потому что, хотя вы и не блещете умом, прекрасно должны были отдавать себе отчет в том, что я с вами сделаю, если вы помешаете моим планам.
Наверное, я и в самом деле глупа, потому что никогда ни о чем подобном не думала.
– Но я не…
– Послушайте, — сказал Макс, подавшись вперед, — мы с вами никогда не встречались, и, насколько я могу судить, вы не могли иметь ко мне никаких претензий. Так почему вы не дали мне взорвать эту чертову башню?
Я почувствовала, как даже корни волос у меня вспотели.
– Ну? — поторопил меня Макс, видя, что я колеблюсь с ответом.
Я глубоко вздохнула.
– Знаете, вы можете меня убить, но я все равно не смогу вам ответить. Я просто знала, что должна не допустить этого, вот и все. И даже если бы речь шла не о такой знаменитой постройке, а о последней лачуге, я бы поступила… — под его взглядом я терялась все больше и больше. — Потому что людей нельзя убивать! — вспылила я, сорвавшись. — Потому что ваш проклятый терроризм — путь в никуда! Почему, если вы все такие идейные, никто из вас никогда не посадит своих близких в самолет, который собираются взорвать? Почему вы всегда жертвуете другими людьми, которые, кстати, обычно ничего не решают?
«Сейчас он меня точно убьет», — обреченно подумала я. Но Макс только усмехнулся.
– Браво! Вот за это я люблю русских — за то, что вы не сдаетесь даже тогда, когда вас приперли к стенке. Только все ваши страстные речи против терроризма ни к чему, потому что это ваше, русское изобретение. Это вовсе не мы, а вы изобрели террор, вы открыли эту страницу в истории человечества, когда убили царя Александра. Хотя, конечно, не так уж важно — не вы, так кто-то еще сделал бы это.
– А вы, оказывается, начитанны, — заметила я, осмелев. — Только в нашей истории много чего было. Могли бы взять из нее в качестве примера для подражания что-нибудь поприличнее горстки уродов, которые убили правителя, причем не самого худшего. Лично я не понимаю, зачем такой человек, как вы, вообще влез во все это.
– О-о, — с интересом протянул он, — а вы, я вижу, тоже много чего успели прочесть. — Я вспыхнула. — Значит, по-вашему, я должен был жить обычной жизнью?
– С вашими деньгами она вряд ли вам грозила, — язвительно, как мне показалось, ответила я.
К моему удивлению, он только расхохотался.
– Не обижайтесь, но к деньгам все сводят только очень примитивные люди. Вы ведь не такая, правда? Вы должны понимать, что есть вещи, которые куда важнее счета в банке… и даже картины Рембрандта. — Его лицо изменилось, взгляд стал жестким. — Все дело в том, что современный мир катится в тартарары. И я очень хочу ускорить его падение. Потому что мы стоим на пороге великих перемен… И те, кто сегодня мнят себя хозяевами жизни, завтра, скорее всего, будут повешены на собственных кишках. Современная цивилизация зашла в тупик, Вероника, и это не просто тупик — это тупик, из которого нет выхода. Внешне все выглядит великолепно: свобода, равенство, братство и всеобщая демократия. Фасад роскошен — нет слов, но что за ним скрывается? А вот что: угнетенные народы и нации, которые на коленях вынуждены вымаливать подачки у богатых и сильных; мутного происхождения олигархи, сосредоточившие в своих руках всю власть; лицемеры, проповедующие честность, демократию и мир во всем мире, в то время как сами только и ищут, кому бы вцепиться в глотку и кого бы ограбить, но обязательно — под предлогом высоких целей, а как же иначе! Внизу — стадо, которым манипулируют всеми доступными способами, а наверху — то же стадо, только возможностей у него побольше да кошелек потолще. И вы спрашиваете меня, почему я не пожелал играть по правилам, почему не захотел стать таким, как все? Поймите, мне опротивели слабые, которые живут, как бараны, покорно подставляя спины под все удары судьбы, и осточертели сильные, которые поставили себя над законом, а на словах уверяют, что они-де такие же, как и все. Ну как же, всеобщее равенство! Неограниченные возможности! Гуманизм! Эпоха законности! — Его лицо исказилось. — Вздор все это. Все ценности давным-давно обесценились, да их и не было никогда на самом деле. Так, мираж, иллюзия! На самом деле всем плевать на свободу, на демократию, на справедливость — все хотят быть сытыми, богатыми и еще богаче. Дайте нам процветание, а сами творите что хотите — вот их девиз. Все озабочены только тем, как бы купить второй дом и десятую машину, а до остального им и дела нет. Ну так вот: цивилизация, в которой нет ничего, кроме потребления, обречена уже хотя бы в силу того, что она примитивна. Потому что, пока одни выбирают себе десятую машину, на них со злобой и завистью глядят все те, кто не может позволить себе даже велосипед, а таких, поверьте мне, большинство! И когда они доберутся до утомленных потреблением приверженцев демократии, которые привыкли строить свое процветание за счет всего остального мира, — о-о, тогда демократам придется несладко! Будет Третья мировая война, и после нее такой передел всего, что никому мало не покажется. Понимаете ли, я реалист: эти чертовы ученые создали такую кучу атомного оружия, что когда-нибудь где-нибудь оно должно взорваться. А когда прогремит первый взрыв, за ним последует еще тысяча, и при благоприятном развитии событий, — его глаза затуманились, — надоевшая всем Европа превратится в руины, Америка будет уничтожена, и кто окажется в выигрыше? Арабский мир, Южная Америка и Австралия, то есть все, кого война затронет по минимуму. Но у нас нефть, мы возьмем всех остальных за горло и будем держать их очень крепко. — Он усмехнулся. — Поймите, то, что вы привыкли называть цивилизацией, прогнило до основания, и когда все это рухнет, оставшиеся в живых поразятся, как же долго эта дрянь вообще держалась. Ну а я — я собираюсь сделать все, чтобы отправить ее на свалку истории, где ей самое место.
Макс говорил, взмахивая рукой в такт своим словам. Глаза его сверкали, лицо горело. И ведь нельзя сказать, что он во всем был совершенно не прав; но, как и все искусные ораторы, он умел ловко смешивать факты и свои личные пристрастия, а при случае — подменять понятия. Меня, во всяком случае, он не убедил.
– А Китай? — спросила я. — Что будет с Китаем после Третьей мировой?
– Да, Китай — это проблема, — рассеянно ответил он. — Полтора миллиарда человек — это, конечно, сила, но у них нет нефти. Не исключаю, впрочем, что они просто-напросто захватят вас, когда вы окончательно ослабеете. — Он пристально посмотрел на меня. — Все-таки я был прав, когда решил с вами побеседовать до того, как избавиться от вас. Вы очень хорошая собеседница, но, боюсь, мое время подходит к концу… да и ваше тоже, — добавил он, поднимаясь с места. — Эй, Рио! Забирай ее, она твоя.
Дверь приоткрылась, и на пороге показался человек с пистолетом.
– Вы меня убьете? — спросила я. К моему удивлению, голос мой не дрожал.
– Это будет уроком остальным, — проговорил этот странный и страшный человек. — Вы сами виноваты. — Он оглядел меня и улыбнулся. — Забавно: сейчас, когда вы смотрите на меня, вы и впрямь похожи на Веронику Ферреро. Когда она хотела кого-то убить, у нее всегда становился такой же взгляд.
– Кончай трепаться, — донесся от двери хрипловатый голос, выговаривавший слова не по-французски твердо.
Мы оба повернули головы, как по команде.
В дверях стояла Вероника Ферреро.
Глава тридцать восьмая
В мгновение ока я оказалась на ногах. Макс сунул руку в карман, но Вероника угрожающе качнула пистолетом. Это было то самое оружие, которое она мне подбросила и которое я оставила на груди убитого Дитриха.
– Только без глупостей, — сказала она.
Макс медленно опустил руку и весь подобрался. В его глазах заиграли нехорошие огоньки.
– Как ты…
– Об охране можешь не волноваться, — сказала Вероника. — Они далеко и тебе не помогут.
– Как ты меня нашла? — спросил Принц.
– Ты же сам мне рассказал про эту яхту, — ответил мой двойник. — Помнишь? Когда-то ты хотел вообще назвать ее в мою честь.
– В самом деле? — бесстрастно уронил Принц. — Да, теперь я что-то такое припоминаю.
Вероника тем временем оглядела меня и тихо вздохнула.
– Идиот ты, идиот, — произнесла она без всякой интонации. — Зачем ты притащил ее сюда?
– Это не твое дело, — холодно отозвался Макс.
– Если бы ты был таким умным, каким себе кажешься, — ехидно заметила его бывшая подруга, — ты бы сразу же понял, почему Саразен отпустил ее без всякого сопровождения. Он знал, что ты захочешь с ней поквитаться, и наверняка посадил на нее маячок. Да, да, ловля на живца — это любимый метод этого мерзавца. Тебе подбросили приманку, и ты на нее клюнул. Так что теперь он точно знает, где ты.
Макс дернул щекой и исподлобья покосился на меня.
– Саразен ничего не сможет мне сделать, — сказал он. — Я нахожусь вне французских территориальных вод.
– И что? Думаешь, это тебя спасет, когда прилетят самолеты с бомбами? Кому ты будешь жаловаться — Страсбургскому суду? А может, Гаагскому трибуналу, а? Если сигнал с маячка уже дошел до спутника, французские истребители сотрут твою яхту в порошок!
Выйдя из себя, Макс разразился бранью, причем по меньшей мере три четверти слов были мне незнакомы.
– Я убью ее! — закричал он, потрясая кулаками.
– Нет, — спокойно возразила Вероника, — это сделаю я. А ты уходи с яхты.
Мне показалось, что Макс остолбенел.
– Что? — переспросил он, не веря своим ушам.
– Я не собираюсь тебя убивать, — проговорила Вероника, чеканя слова и не сводя с меня тяжелого взгляда. — Мне нужна только она. Забирай всех своих и плыви как можно дальше. Самолеты могут появиться в любую минуту.
Макс, однако, все еще не мог прийти в себя от изумления.
– Ты это серьезно? — спросил он недоверчиво.
– Серьезнее не бывает. — Губы Вероники тронула улыбка. — Посуди сам: сколько раз, находясь здесь, я уже могла тебя убить?
Макс бросил на нее быстрый взгляд и шагнул к двери, но неожиданно остановился.
– За что ты хочешь ее убить? Не за Дитриха ли Бергера случайно?
Вероника Ферреро вскинула голову.
– Это тебя не касается, — процедила она. — Не забудь: у тебя очень мало времени. Может, его и вовсе нет.
Макс подошел к двери и обернулся.
– Откуда ты узнала о самолетах?
– От журналиста. Его зовут, вернее, звали Артюр Боннар, — сказала Вероника с усмешкой. — Я его навестила, и он мне все выложил как миленький.
– Ты его убила? — спросил Макс.
– Один раз он меня выдал, — проговорила Вероника спокойно. — Этот должок так и остался за ним. Но, прежде чем разделаться, я сначала с ним потолковала. Ты не поверишь, каким осведомленным человеком он был… А ты? Кто тебе сдал девчонку?
– Лероке, помощник Саразена, — буркнул Макс. — Я купил его со всеми потрохами.
Вероника неприятно усмехнулась.
– И снова дурак, — уронила она. — Лероке, безусловно предан своему шефу. Если он кого-то продал, то только по приказу самого Саразена. Тебя подставили, как младенца. — Она махнула пистолетом. — Ладно. Убирайся отсюда.
– А ты? — спросил Макс. — Что будет с тобой?
– Обо мне не беспокойся, — сказала Вероника. — Я не стану задерживаться дольше, чем это нужно. — Она вскинула пистолет.
В голове моей сделалось пусто, как в пересохшем колодце. Надо было бежать, сопротивляться, сражаться за свою жизнь, но я не могла пошевелить даже пальцем.
Грянул выстрел, и стекло иллюминатора разлетелось на мелкие осколки. Вероника Ферреро хрипло вскрикнула и схватилась за лицо. Между пальцами показалась кровь. Почти сразу же вслед за этим раздался мощный взрыв. Пол подпрыгнул у меня под ногами. Картина Рембрандта на стене закачалась.
– Они уже здесь! — яростно прокричал Макс и бросился наружу.
Едва он ступил за порог, прогремел второй взрыв. Получалось, что все удерут, а я зажарюсь живьем на этой яхте. Интересно, каким образом Саразен ухитрился поместить на мне маячок? И тут я вспомнила про хирургов, подозрительно долго возившихся с моим раненым плечом. Вот оно что! Какая же все-таки сволочь этот Саразен!
Снаружи раздавалась ожесточенная стрельба. Криков чаек больше не было слышно. Вероника Ферреро лежала без движения, по лицу ее текла кровь. Спотыкаясь на пляшущем полу, я бросилась к ней, чтобы подобрать пистолет, но тут дверь распахнулась, и на пороге возникли двое бандитов с короткоствольными автоматами.
Я не успела даже испугаться. Пули прострелили диванные подушки, и из них струйками полились белые перья, а я уже оказалась у двери, ведущей в смежную каюту. Здесь на стене висел изумительный Ренуар. Положительно, Макс понимал толк в искусстве.
Но у меня не было времени любоваться картинами. Смерть мчалась за мной по пятам. Когда я добежала до следующей двери, очередной взрыв сотряс злополучный корабль сверху донизу. Во все стороны полетели доски обшивки, стекло, металлические крепления. Я упала, не удержавшись на ногах, и напоролась рукой на здоровенный кусок стекла. Кровь хлынула ручьем. До моих ушей долетели дикие крики — похоже, очередная бомба нанесла моим преследователям еще больше вреда, чем мне.
Палуба качалась у меня под ногами. Собрав все силы, я поднялась и проскочила в следующую дверь. Еще четыре или пять кают остались позади, но я боялась останавливаться, хотя и чувствовала, что вот-вот запутаюсь. Яхта была огромной, и, хотя половину ее успешно разбомбили с воздуха, от этого план ее не стал более понятным.
Подхватив раненую руку, которая висела как плеть и стала страшно тяжелой, я искала выход. За одной дверью обнаружилась ванная комната. Не могу поручиться, но, насколько я могу судить, краны в ней были сделаны из чистого золота. Я с досадой захлопнула дверь и устремилась в другую. Через несколько шагов я наткнулась на труп. Должно быть, это был просто слуга, потому что никакого оружия при нем не оказалось.
Каюта, каюта, затем еще одна, где телевизор лежал на полу, вдавив в него свой стеклянный глаз. На стене висели кинжалы в ножнах и без. Я взяла себе один экспонат с тонким и прямым клинком. Это, конечно, было хуже, чем пушка, но все же лучше, чем ничего. «Спасибо мирозданию за то, что есть», — как сказала перезрелая принцесса, встретив мальчика с пальчик.
Надо было выбираться отсюда, и я двинулась дальше. В следующей каюте, вероятно, было что-то вроде столовой. На столе лежали апельсины и бананы. Один апельсин был почти очищен от кожуры.
Через мгновение он волчком закрутился по столу, пробитый пулей. Я бросила взгляд через плечо, увидела на пороге Веронику Ферреро с искаженным злобой лицом и, не раздумывая, рванула дальше.