Алексей встал и поплелся к выходу. Работа снова втягивала его в себя, несмотря на все оказываемое им сопротивление.
Я не знаю, зачем я туда хожу. Это же совершенно бессмысленно! Деньги отнимают мое время, я не понимаю, на что я вообще трачу свою жизнь.
Это он получил вчера ночью. Видимо, долго шло. Или у него был недоступный канал связи, потому что сообщение в «аську» пришло часов в одиннадцать. Машка торчала на кухне и только поэтому не увидела, как поменялось лицо Алексея. Почему-то он испугался, что она узнает о SistemError больше, чем о Полине. Переписка с девушкой из Интернета, а Алексей все же был уверен, несмотря на отсутствие доказательств, что это была именно девушка, причем достаточно молодая, была странным образом волнующей. Она, девушка, порой самым непостижимым образом высказывала мысли, которые Алексей разделял полностью или частично, по большей части. Бессмысленность невыносимо долгих трудовых будней ошеломляла его, а с некоторых пор он начал остро ощущать, насколько на самом деле стремительна и конечна жизнь. Алексей понял, что люди смертны, и это новое, пугающее и жестокое в своей неизменности знание заставило его на все посмотреть по-новому. Бессмысленная жизнь.
Алексей чуть было не проехал свою остановку. Его мозг не был отвлечен компьютерной игрой, и хотя частично его внимание было занято звуками громкой музыки, доносившейся из наушников мальчишки у дверей вагона, Алексей просто задумался. Ему хотелось одного – взять отпуск и уехать куда-нибудь. Пусть даже на Машкину чертову дачу, куда угодно. Он действительно устал. Да и выпивать что-то стал в последнее время больше, чем нужно. Лечил нервы.
– Где тебя носит! Рыба уже здесь! – Данилов, как всегда стремительный и невозмутимый, подлетел к Алексею, засовывая тому в руки какие-то бумаги.
– Черт, у тебя аспирина нет?
– Болеешь? – с пониманием уточнил приятель. Вернее, коллега, вернее, конкурент, или черт его знает кем именно ему был Данилов. Может, даже и друг. Ну, не такой, с которым в разведку…
– Что-то утомился.
– Авитаминоз. Ты, надеюсь, больничный брать не собираешься? – нахмурился он. – У нас тендер.
– Армянский тендер, – хмыкнул Алексей. Все прекрасно знали, что конкурс на организацию единой базы данных и сети для всех их отделений и магазинов уже расписан, согласован и распределен по откатам.
– И что? Подумаешь! Все равно танцевать придется. Ты написал немцам?
– Они на нашу родину нападали, а я должен им писать? – поднял бровь Алексей.
Данилов крякнул, недовольно фыркнул и прошел за Алексеем в кабинет. Рыба, Владимир Александрович Рыбин, их начальник, сидел в окружении финдиректора, безопасника, начальника отдела обеспечения и еще нескольких представителей руководства. При виде всей этой своры Алексей почувствовал, что головная боль усиливается. И мысль взять больничный, так уместно поданная Даниловым, наполнила его жизнь смыслом. «Карету мне, карету!» Уехать. Действительно, на дачу. Ото всех подальше, особенно от Машки, с которой они в последнее время только ругаются.
Этот момент Алексея искренне расстраивал. Он понимал, что не прав. Почти всегда он вел себя невозможно, с ним действительно были одни проблемы. И когда Машка смотрела на него глазами больного котенка, он ненавидел себя еще больше. Но сделать ничего не мог. В него словно бы бес вселился.
– Ты не мог бы съездить со мной за картошкой и банками? Мама хочет, чтобы я их забрала, но они такие тяжелые, – спросила она его вчера.
– Банки! Да кому они нужны?
– Ты же любишь?.. И потом, картошка-то все равно нужна, чего уж там. А у мамы еще несколько мешков осталось.
– Не понимаю, почему бы тебе не съездить самой? Машину я тебе отдал, теперь ты не можешь пожаловаться, что я тебя ущемляю!
– Леш, я так и не говорю! – обиженно поджала губы она.
Действительно, не говорила. Сейчас. А полгода назад только и делала, что постоянно обвиняла его в автомобильном эгоизме.
– У меня дела. Работа.
– У меня тоже!
Градус их разговора нарастал быстро, стремительно. В последнее время для того, чтобы начать кричать и обвинять друг друга черт знает в чем, хватало десяти минут.
– Твоя работа – детский лепет. Если бы мы жили на твою зарплату, мы бы ходили в лаптях. Так что позволь мне не отвлекаться и нормально отдыхать по вечерам. А не таскаться к твоей мамаше!
– Я не мешаю тебе отдыхать по вечерам. На самом деле я вообще не знаю, где ты отдыхаешь по вечерам. И по утрам. И днем!
– Я работаю! А ты бы лучше мне объяснила, почему ты сама торчишь у подруг вместо того, чтобы заняться домом. Ужинать приходится в городе. А возвращаться с работы на метро, потому что ты взяла машину.
– Я ее вообще могу не брать!
– Но берешь. Я не против. Хоть вообще ее забирай насовсем, я ее больше видеть не могу.
Это было правдой, машину Алексей теперь ненавидел. Но Маша этого не понимала, да и не замечала особенно. Она жила своей жизнью – незамутненная, не знающая никаких проблем. И, глядя на нее, Алексей испытывал одновременно чувство вины и желание бежать.
– Я не могу быть дома, потому что тебя там больше никогда нет! Я не могу сидеть в пустых стенах и слушать, как тикают дебильные часы в коридоре. Я сойду с ума. Чего ты хочешь? Как я должна жить? Скажи, что нужно сделать, чтобы между нами все было нормально? Чтобы ты не смотрел на меня вот так! Думаешь, мне нужна машина? Мне нужен был ты. А теперь… теперь мне вообще только Олеська и нужна.
– Вот с ней и живи. – Алексей понимал, что так говорить – гадко и уходить с работы в семь, а приходить домой к двенадцати – тоже подло. Оставлять Машу одну, ничего не понимающую, обиженную, одинокую, – совсем уж никуда. Но он делал все это и знал, что будет продолжать, пока весь этот искусственный мирок из сладкой ваты не развалится сам собой. И он, пожалуй, даже ждал, когда останется один и сможет с чистой совестью оплакивать свою жизнь, сидя посреди пустой квартиры наедине с бутылкой. А пока, в ожидании спектакля, он честно проводил практически ежедневные репетиции.
– Ну что, сильно Рыба тебя достал? Я слышала, он недоволен, – сказала Полина, усаживаясь на краешек Алексеева стола.
– Слышала? А разве Рыбы разговаривают?
– Только пускают пузыри. Слушай, что-то ты бледненький какой-то.
– Устал.
– Хочешь расслабиться? Наши собираются в сауну. Можем и мы пойти. Если тебя, конечно, жена отпустит, – ехидно улыбнулась Полина.
Алексей понятия не имел, что в нем нашла начальница отдела кадров, уверенная в себе тридцатидвухлетняя Полина, замужняя женщина легкого нрава и поведения. Нельзя сказать, что он ломал над этим голову. Так, задумывался иногда, когда Полина была особенно доступна и открыто пыталась его соблазнить. От него толку – как от козла молока. Но она, как говорится, пришла, увидела и победила. Они играли в странную игру. Она с ним бежала от своего скучного пьющего неудачника-мужа, он с ней – от мерзкого сосущего чувства собственного скотства. Он был порченый, он все делал не так, не находил нужных слов, пропускал моменты и боялся до дрожи там, где нужно было встать и действовать. Трус, негодяй и подлец. Не мужик. Рядом с Машей это все чувствовалось особенно сильно, то, насколько он на самом деле не мужик. Рядом с Полиной это не имело никакого значения, поэтому-то он и оставался с Полиной уже полгода, хотя и относился к ней, как к женщине секонд-хенд.
– Не думаю, что это хорошая идея. Я, может, больничный возьму. Наверное, я вообще простыл. Потом тендер этот, надо рассылать запросы. А у меня голова чугунная, так и хочется упасть лицом в клавиатуру и заснуть. Или на дачу.
– Ну, совсем расклеился. Пошли, пропарим тебя как следует. Вышибем все микробы. Ну, чего тут киснуть? А больничный – плохая идея. И так Рыба хвостом бьет, злится. Зачем будить в нем демонов?
– Слушай, а ты понимаешь, насколько глупо и пошло выглядишь в юбке такой длины? – поинтересовался он с невинным видом.
Полина вскочила, побелела от ярости и вылетела из кабинета. Но это ничего не меняло. После окончания еще одного бессмысленного рабочего дня они сидели в ее машине и ехали в эту ее сауну, она болтала о какой-то ерунде, о взаимопонимании, о глобальном потеплении, о распродажах, а он молча слушал этот бред и думал о том, что на самом деле было бы здорово уехать на Машкину дачу и напиться там до безумия. Но это нереально. И потом, у Машки на даче не ловит Интернет. А Интернет ему сейчас был в общем-то нужен.
Скажи, SistemError, за что женщины любят мужчин? Чего они от них ждут на самом деле? Ведь мужики – сволочи. Практически поголовно. Причем, заметь, сволочи трусливые, лживые и слабые. За что же их любить?
* * *– Ты понимаешь, что это ведь неправильно, когда во благо сохранения одного животного убивают целую кучу других? Читала о том, как птицефабрики выращивают птиц?
– Нет, честно говоря, не читала.
Скажи, SistemError, за что женщины любят мужчин? Чего они от них ждут на самом деле? Ведь мужики – сволочи. Практически поголовно. Причем, заметь, сволочи трусливые, лживые и слабые. За что же их любить?
* * *– Ты понимаешь, что это ведь неправильно, когда во благо сохранения одного животного убивают целую кучу других? Читала о том, как птицефабрики выращивают птиц?
– Нет, честно говоря, не читала.
– Ужасно. Просто волосы дыбом встают.
– Я смотрела фильм, называется «99 франков». Хороший, кстати, фильм. Там есть такой момент, показывают всякие ужасы про животных на фермах. Но там больше про рекламу. Это же тоже кошмар. Вот так соберешься худеть, а из ящика тебе: «Ешь, ешь, покупай. Больше, больше…» Я ненавижу наше телевидение.
– Реклама – это ерунда. Задумайся, сколько животных съедает одна даже собака!
– Как съедает?
– В виде кормов. Или мяса.
– Ну… да, в общем.
– Получается, людоедство.
– Куроедство или там коровоедство. Но если и так, что же делать? Люди все равно всех съедят.
– В одном только собачьем корме содержится столько продуктов переработки после убийства животных. Я тебе дам ссылку на один портал, там все написано. Мы с Бьянкой после этого портала есть мясо больше просто не смогли. И собаки у нас – вегетарианцы.
– А разве такое бывает?
– А почему нет? Современный мир предлагает все, что только можно, чтобы избежать убийства. Кстати, вступай в группу «В Контакте». Забей «Группа защиты собак», и мы тоже там. Мы теперь решили даже от молока отказаться.
– Здорово. – Я кивала, с некоторым смутным удивлением оглядываясь вокруг. Я сидела в квартире Ленки Симагиной, которую знала с детства, но не узнавала и, главное, ничего не понимала. Квартира была трехкомнатная, с большим холлом между тремя дверьми, с раздельным санузлом, просторной кухней – мы сотни раз играли в этой квартире, в этом холле, а на этой кухне Ленкина мама поила нас чаем и кормила блинчиками. Мама у Ленки была мировая, молчаливая, правда, немного усталая и чрезмерно худая. После того как Ленкин папа ушел к кому-то, о ком никогда не говорили, мама совсем осунулась и почти перестала улыбаться. Впрочем, блинчики пекла, чай заваривала с какими-то травами. Мы общались до самого последнего момента, пока Ленка не уехала в Новосибирск, к мужу, и не пропала. Я пыталась как-то найти ее в «Одноклассниках». Там, как ни крути, можно найти всех и каждого. Но не Ленку. Она как в воду канула. А потом и я уехала, мы с Лешкой стали жить вместе. Так теряют людей, но эта женщина, которая стояла около серебристого холодильника, с резкими чертами лица, длинными руками и странными разговорами, не была вполне моей Ленкой Симагиной, которую я так любила.
– Ну, а ты как поживаешь? Чем занимаешься? Не фотографируешь?
– Ой, что ты! – усмехнулась я и махнула рукой.
Только Ленка и могла вспомнить об этом моем увлечении детства. Мы с ней вообще много чем увлекались, но, говоря по правде, увлекалась всегда она, а я только вяло тащилась следом, как привязанная на веревку корова. Куда поведут, туда и ползу, перебирая копыта. Кружок рисования – конечно. Лепка – не вопрос. Секция акварели или поделок из кожи? Естессно! Ленка была гениальная, я была больше для мебели. Но фотографировать любила. Бегала лет в пятнадцать со «Сменой», перещелкала всех дворовых галок.
– Так что? Офис, компьютер, социальные гарантии? – ухмыльнулась Ленка, и в ее ухмылке сквозило такое презрение, не злое, но откровенное и исчерпывающее, что мне стало не по себе.
– Ну… в визовом центре. Бумажки печатаю. В общем, да. Офис, компьютер.
– Замужем? – коротко поинтересовалась Ленка.
– Как бы да, – вздохнула я, подумав, что с моей ситуацией слово «замужем» применимо лишь отчасти. Я своего мужа лично, не спящего и не пьяного, видела, наверное, только на Новый год. Да и то трезвым он перестал быть в рекордные сроки и Новый год встретил уже спящим. С другой стороны, я все чаще провожу с мужем время в Сети, но там-то мы вовсе и не женаты. И чем лучше я узнаю его там, тем меньше понимаю того человека, который приходит в мою реальную жизнь обычно поздно по вечерам, хмуро бросает мне пару слов и утыкается в компьютер. Этот, реальный, мятый и уставший, у которого на меня никогда нет времени, смотрит на меня исподлобья, изменяет мне и пахнет чужими духами. Другой, виртуальный, чьи аккаунты я знаю на десятке сайтов и порталов, скучает по мне, пытается со мной флиртовать, пишет о своих проблемах. Второй однозначно нравится мне больше.
– Как бы да? – подняла бровь Ленка.
Тут в просвете кухонной, очень странной, изрезанной и местами распиленной двери появилась голова молодой и весьма симпатичной девушки, которую я уже мельком видела, когда входила в квартиру.
– Чего? – недовольно подняла голову Ленка.
– Лаурочка, а что твоя гостья скажет, если я все же покормлю Кузю? Мальчик не ел с самого утра. Он весь извелся.
– Ну, пусть поест, – согласилась Ленка, а мне оставалось только еще сильнее подобрать под себя ноги и молиться Богу, чтобы новоиспеченный вегетарианец лабрадор Кузя не передумал и не съел меня вместо своего соевого корма. И еще задаваться вопросом, почему это Ленка Симагина – Лаура? Такая творческая кличка? Или псевдоним?
– Как бы да, а как бы нет. Мне муж изменяет. Он мне сам сказал, правда, он не знал, что это – я. А я не могу от него уйти. Бабы – дуры, – быстро пробормотала я.
Мне было необходимо поделиться с кем-то. Олеська – да, можно было бы все рассказать и ей. Но она была слишком близко, слишком рядом с Алексеем и всей моей реальной жизнью. Я рассказала Ленке обо всем. О М@стере_д_д, о той ночи, когда потеряла свое честное имя и совесть, о чем, кстати, как ни странно, так и не пожалела в итоге. Как-то не было времени. Мы все так заврались и столь беспечно бросались собственными телами, что не было необходимости придавать слишком большое значение отдельно взятому половому акту. Подумаешь, делов-то! Так что я рассказала. И о том, что странное унылое оцепенение иногда хватает меня за горло, и тогда не хочется ни кофе, ни яичницы-глазуньи. И о том, как мы с Алексеем можем провести целый выходной молча, глядя в разные стороны.
Но о том, что происходит у меня на страницах, в виртуальных пространствах, в потусторонних цифровых мирах, и о нашей странной связи, собранной из пустых малозначительных слов и смайликов, я не рассказывала никому. Страшно. Вдруг одно реальное слово разобьет вдребезги невидимый код, благодаря которому мы там существуем.
Ленке я бы могла сказать больше, чем кому-то другому. Она была – как случайный попутчик, подсевший ко мне где-то посреди перегона Москва – Владивосток. Она не знала обо мне ничего, кроме того, что я сама была готова ей рассказать. Я сама не понимала ничего в ее жизни. Ее мир, полуразрушенная квартира с сорванным паркетом, с неопределенным количеством собак, женщин, детей, валяющихся старых вещей – все это тоже не казалось мне особенно реальным.
– Это мужики – дуры. От них все проблемы, – с неожиданной злостью сказала Ленка.
Я поежилась от того, как это было сказано. О ее муже я помнила немногое, а здесь, в этой странной фиолетовой квартире, не было никаких признаков его пребывания. Он был, как помнится, кареглазый, серьезный парень лет двадцати пяти, выпускник, кажется, МАДИ, среднего роста, чуть ниже Ленки, которая имела агрессивно-модельную фигуру, потому что выросла ужасно длинной, в маму, и такой же худощавой и угловатой, но при этом великолепно выглядела в любой одежде. Женщины с такой фигурой обычно вызывают жгучий интерес у мужчин, но в том, как Ленка держалась, было что-то, обо что ее женский магнетизм разбивался, – что-то грубое, сосредоточенное, более присущее мужчинам.
– Ну… не поспоришь. А как твой муж поживает?
– Я развелась, – коротко ответила Лена и не стала ничего пояснять.
Я догадывалась, что Ленка испытывала изрядные трудности в желании пояснить или придать какое-то логическое строение тому, как выглядела теперь ее жизнь. Мы не виделись много лет и теперь имели весьма смутное представление друг о друге, но если я, пассивная любительница мягких диванов, изменилась слабо, то с Ленкой случилось что-то большое и, честно говоря, обескураживающее, вводящее в ступор. Прокуренный воздух, неработающий унитаз, одеяла на полу в холле… Эта квартира была как будто нежилой. По косвенным признакам, по рисункам на стенах, странным лампам, по разбросанным кускам тканей и каких-то блестящих стеклянных шаров, можно было сделать вывод, что это – мастерская художника.
– Ты пишешь?
– Что? – Ленка вынырнула из задумчивости, сфокусировалась на мне.
– Пишешь? Картины?
– Я-то? Да, конечно. Сейчас как раз готовлю коллекцию, портреты собак. Думаем организовать акцию протеста.
– Круто! – фальшиво воскликнула я, не совсем понимая, как мне реагировать на все это. – Лен, а можно посмотреть? Ну, на какие-нибудь работы. Я помню, как ты классно рисовала!