Бродягами стали те, кого Волною забросило за Костяной хребет. Их разбросало по лесам и скалам, корабли почти все разбились, и восстановить хотя бы один так, чтобы он по-прежнему мог чувствовать воздух и ветряного мага — не сумели. Там, за Хребтом, людей встретить трудно, редкие охотники за диковинными зверями и горными самоцветами да полудикие племена, городов нет и в помине, нет ни мастерских, ни езжих дорог. Кто выжил — долго скитались, переделав остатки кораблей в "летучие дома" и плоты. Летают они, конечно, еле-еле, и самые первые могли подняться в воздух только с холма, при ветре. Но и то хорошо, иначе Бродяги просто не выжили бы.
Позже кто-то из них с помощью пещерных шаманов усилил летучие свойства тэллио. Если я верно понял, их заклинания дали частям кораблей снова "почувствовать" себя единым целым, тем, что когда-то летало и жило ветром.
И "дома" и плотики Бродяг поднимались в воздух даже при тихой погоде и без ветряных магов. Правда, кое без чего им всё-таки не обойтись — этакая путевая песенка, для постороннего она прозвучит то ли гудением, то ли свистом, то ли бормотанием — словно ветер играет в снастях...
Бродяги решили скрываться от людей. Не только от жителей королевства, но и от нас, тех, кто прижился на побережье. Они хотели оставаться самими собой, а если бы смешались с местными — скоро исчезли бы, лишились остатков тэллио и надежд на возвращение. Нас они избегали, потому что считали Совет и магов виновниками катастрофы. Они не хотели быть втянутыми в новые интриги нового Совета, не желали больше жить по указке магов. Вот так они и стали таинственными и скрытными Бродягами. — Нимо грустно улыбнулся.
— А ты? Они же приняли тебя...
— Наверно, просто пожалели. Во-первых. Я сам тогда стал почти бродягой — убегал в отчаянии куда глаза глядят. Во-вторых, в то время у них ещё не получалось по-настоящему летать на обломках тэллио, а во мне они увидели как будто осколок давней, потерянной светлой жизни — с Небом и Воздухом. Ну... и самое главное... наверное, они поверили мне... поверили, что я не собираюсь указывать им, как жить, выдавать их тайны Совету или людям из королевства. Ветряные маги всегда чурались власти и интриг, и Бродяги помнят это.
Давно растаяли позади последние огоньки городов. Лесистые холмы внизу темнели жутко и недоступно, а мне хотелось опуститься ниже, лететь над самыми верхушками древних дубов и сосен, трогать пятками ветки, заглядывать в чёрные двери таинственных троп.
В другой раз — непременно! — подумал я. Когда мы с Нимо останемся вдвоём, улетим в леса на много-много дней!
Небо светлело, начинался рассвет, а мы летели почти прямо в его середину. Путь к солнцу загораживали высоченные гряды гор. Леса внезапно кончились, скалы чернели неприступно, а ещё дальше и выше они седели от снега и льда. Внизу под нами сгустился туман, перекатывался волнами, порою дотягивался до плотика, и мои ноги исчезали в белесом киселе так, точно их и не было вовсе. Я наклонялся и черпал туман горстью...
— Дай мне! — смеялся Нимо. Я подносил к его губам хлопья тумана, он делал вид, будто пьёт — или правда пил их. Глаза его сияли.
— Скоро прилетим.
— А... где?
— Ещё чуть-чуть. Увидишь!
Он снова сжал мне ладонь — горная стена распалась на две, впереди открылась Чёрная Щель — легендарное ущелье, о котором я слышал сказки и истории, но не помнил, чтобы кто-нибудь из живущих бывал возле неё. Дорога к Щели была неизвестна штурманам воздушных кораблей, её не наносили на карты, а увидеть само ущелье можно было, лишь очутившись рядом.
Сердце заколотилось, как сумасшедшее, и куда-то делось — плот нырнул в Щель, тишина надавила, чёрные отвесные скалы слева и справа, впереди и сзади, внизу и вверху... И вдруг — прямо в лицо вспыхнуло встающее солнце!
Отражённое от мириад кристаллов льда, окружённое сияющими полями тумана.
Я обнял Нимо — как же хотелось, чтобы он видел!
Он улыбнулся:
— Я вижу, Аль. ЭТО я вижу.
Позади на цыпочках, раскинув руки, стояла Филька. Она показалась мне птицей, странной и небывалой, длинноногой, заколдованной... Птица, превращённая в девочку... или даже не птица — какое-то другое создание, из дальних-предальних краёв, о котором у нас не придумали и сказки.
Древний Кивач тоже выбрался из шалаша и монотонно качал большой головой.
* * *
Домики Бродяг почти всегда маленькие. Но в них не тесно — у Бродяг мало мебели, и вещи только самые необходимые. То, что может потребоваться в любой момент. Ни запасов еды, ни лишней одежды. Не говоря уже обо всяких там коврах, столах или стульях. Спят они в гамаках, на полу или на низких полках у стен. Запасы у них имеются, но прихованы в тайниках — пещерах, лесных землянках.
— Большой дом летать будет, да бедово. Налетит шквал, гроза — беда! — говорил Порень. — Тогда с ним сладу нет, понесёт неуклюжего как траву перекати-поле.
В оконных рамах среди стёкол вставлены зеркала — блеском сигналы подавать. Домик будто оживает, чуть вздрагивая, когда встаёшь на порожек: вместо фундамента под полом — гнутые планки, чтобы мягче касаться земли. Раньше дома строили прямо на плотах, без всяких смягчителей. Старики по-прежнему в них живут, не любят, когда дом "шевелится". Ворчат: "ежели летишь, так лети, а стоишь — так стой!"
Горная долина прячется в тумане. Он плотный, верхняя граница сияет под солнцем, и кое-где из тумана торчат скальные пики. Разглядеть домики непросто, я заметил только два, и те по блеску зеркал. Нимо говорит, их тут не меньше десяти — одни возвращаются из странствий, другие снимаются с места, отправляются в неизведанные края. Но есть и такие, которые не отрывались от земли много-много лет. "Приросли", как сами Бродяги шутят.
— Ты чувствуешь? — тихо спросил Нимо. — Они все там, внизу, в тумане.
— Кто — "они"?
— Дети. Катаются на "летучках" со скал.
— В тумане?! — Я передёрнулся. — Ни за что не решился бы... Ведь там же... ничего не видно.
— Ниже туман не такой сплошной, как кажется. И воздух от капелек воды становится гуще, летучки движутся в нём чуть-чуть иначе — ты легко поворачиваешь, доска слушается мгновенно. Небольшие трещины и уступы не опасны, воздух тебя как бы сам отталкивает, главное — смотреть внимательно, держать в голове примерную картинку того места, где летишь.
— Держать в голове! — фыркнул я. — Всё равно — они тут все сумасшедшие.
Нимо виновато улыбнулся. Я почуял неладное, оглянулся на Фильку — она возилась с неуклюжей на вид, грубо обструганной летучкой. В её летучку были вдеты кожаные петли для ног — вроде как на лыжах. А ещё — там были углубления — тоже по форме ступни.
— У нас Городе так не делают...
— Ну да, — откликнулась Филька. — У вас в Городе с летучками бегают с холма. А у нас на них летают. Иногда — вверх тормашками. — Филька вынула из кармана какую-то хитрую штуковину, вроде колёсика с петлёй, на колёсике была намотана бечёвка. Один конец бечёвки прицепила к летучке крошечным карабином. Встав на летучку, Филька размотала бечёвку, пока та не натянулась.
— Готово. Держи.
Я решил, будто она мне предлагает. Сердце ёкнуло — она что, думает, я туда прыгну?!
— Аль, я недолго, — шепнул Нимо. Стремительно шагнул к летучке — и исчез, метнулся в туман, легко и бесшумно, словно солнечный зайчик.
— Нимо... — Я подбежал к краю. Колени тряслись.
— Не дури. — Филька дёрнула меня за локоть. — Ему эта летучка на фиг не нужна, он же тут всех летать учил. Уже тогда почти не видел ничего. Просто не хочет, чтоб малышня завидовала и сама без летучки сигать пробовала. Счас, окунётся в туман, воздухом ущелий подышит — и назад. Соскучился...
Увидев однажды закат в Авалиндэ — навсегда потеряешь покой, жить не захочется без того, чтобы возвращаться снова и снова в эту страну среди гор, Страну Облаков и Туманов, Авалиндэ — назвал её кто-то на древнем и почти позабытом языке Островов. Недаром она восхитила скитальцев бездомных — у них, на утраченной родине, таких не видали чудес, и лишь красота Авалиндэ, зыбкая, нежная, небесная — хоть как-то могла утишить боль потерь...
Все старики и кое-кто из детей собрались в Островерхом доме — самом большом доме Бродяг, который, как говорят, не поднимался в небо уже лет сто. Островерхий дом с великим риском провёл в Авалиндэ последний из островных корабельных мастеров Риммин.
Взрослых было мало — не так легко созвать добытчиков из разных уголков земли.
Вначале была Песня. Её пели и старики и дети на древнем языке Островов. Нимо потом рассказал, о чём в ней пелось.
— Я сам плохо понимаю этот язык. Только самые основные слова. Да и Бродяги тоже... многие поют, зная смысл, переставить правильно слова уже не сумеют. Боюсь... — Он потупился. — Из тех, кого я знаю, хорошо владеет древним языком один Троготт... Правда, и Ниньо успел что-то выучить...
Взрослых было мало — не так легко созвать добытчиков из разных уголков земли.
Вначале была Песня. Её пели и старики и дети на древнем языке Островов. Нимо потом рассказал, о чём в ней пелось.
— Я сам плохо понимаю этот язык. Только самые основные слова. Да и Бродяги тоже... многие поют, зная смысл, переставить правильно слова уже не сумеют. Боюсь... — Он потупился. — Из тех, кого я знаю, хорошо владеет древним языком один Троготт... Правда, и Ниньо успел что-то выучить...
— Нимо... а почему ты именно здесь немного видишь?
— Точно не знаю. Троготт, может, и разгадал бы, но я не хочу ему говорить. Порень думает, дело в свойствах света, отражённого от мириад капелек воды. Или в сочетании этих свойств с высотой. Может, я так сильно полюбил эту долину, запомнил её тогда, в самый первый раз... а сейчас сила этих образов как-то "включает" зрение...
Внезапно все люди в доме встали. Встал и Нимо, потянув меня. Я испугался чего-то. Выступил вперёд Порень.
— Не будем долго говорить. Нашего Нимо вы все знаете. Теперь он привёл к нам своего... друга. Его имя — Альт. Он пока юн и неопытен, но по крови он — истинный алвэ, и слышит голос Воздуха. Мы должны передать ему знания, посвятить его в наши сокровенные планы, ибо он — последний ветряной маг, и других, наверное, не будет, а Дар лебеа им не может быть принят, раз мы так и не сумели найти замену стэнции...
Кажется, я не дышал. Что творится?! Они думают, что я — маг? А я — ничего не знаю, ничего не умею... Нимо! Нимо...
Он сжал мою ладонь и как-то очень озорно улыбнулся. Порень обращался уже ко мне:
— Никто из нас не потребует от тебя ничего такого, чего ты сам не пожелаешь сделать, Альт. Так было всегда — ветряные маги неподвластны воле людей, они — с Небом. Мы можем лишь дать тебе то, чем владеем, и надеяться, что ты распорядишься этим славно. Послушай нас. Мечтаем мы только об одном — вернуться на Острова, если от них остался хотя бы крошечный кусочек суши, пригодный для жизни. К сожалению, даже дивный Нимо не сможет провести остатки кораблей один. Лететь нужно много дней и ночей. Нужно много сил. Но если ты не решишься, мы не упрекнём тебя даже в мыслях. Последний ветряной маг Альт всегда будет нашим другом.
* * *
Брэндли родился через полтора года после Смертной Засухи, когда пропадали родники и ручьи, на Болотах исчезли комары, люди и водяники со страхом провожали глазами раскалённое солнце, тускло-красное от повисшей в воздухе пыли и пепла от пожаров. Тогда ночами было жарче, чем в летние дни других лет. Погибла пшеница, засохли фруктовые деревья, и уже в июне холмы потускнели, а в июле деревья и травы стали сухими и жёлто-серыми. А зной и засуха не думали кончаться.
Чёрный Гнилень на личном Его Величества корабле прибыл в Скальную Столицу для совещаний.
Возвратился недовольным.
— Делами заправляют бездельники и жульё. Они предлагают силами королевства обстряпать свои делишки. Никто не захотел опустошить собственные сундуки с сокровищами, зато каждый знает, что нужно сделать на деньги других.
— Так что же они хотели от тебя, хозяин? — спрашивал распорядитель Дома на Буграх Хребетник.
— А чего они могли хотеть? Думали, я скажу тайное слово, наполнятся русла, закипят родники... Два часа я втолковывал этим безмозглым, что призвать воду можно, когда она есть! Так они захотели — ты поверишь?! — направить солёную воду Океана вспять, в пересохшие русла. Ещё два часа я объяснял им, что станется с их полями после этого... даже если бы я был властен над Океаном — но я не властен... Тогда они решили, что с меня не будет толку, и выпроводили восвояси, только уже не королевском корабле, а предложив добираться, как знаю... Толстосумы, небось, решили, что я тайно торгую водой и наживаюсь на засухе.
— Что же мы будем делать, хозяин?
— Я знаю, что я буду делать. Мне не нужен король с его Советом, теперь и я им не нужен, мы свободны друг от друга, так сказать. Передай Скоре, пусть соберет мою путевую суму, да чтоб не болтал лишнего никто! Я отправлюсь к ведьмам.
Хребетник прижал ладони к щекам, выпучил глаза:
— Их так давно не видели у Болот, хозяин! Как же...
— Это моё дело! — Гнилень потемнел лицом — сам распорядитель его таким не видел... лет полста. Недаром, значит, старейшего Хлюпастого прозвали "Чёрным".
...За границей Болот Гнилень вышел на дорогу. Широкая, торная — и пустая. Обезлюдевшими казались деревни, мужики подались кто куда — добывать пропитание. Охотой — в леса, рыбачить — к морю, разбоем — ближе к городам.
Гнилень семь раз заходил во дворы, пока не нашёл нужное. Хозяйка — изнемождённая голодом и жаждой — ждала смерть. Молодая или старая, не понять, лежала на лавке, еле слышно бормоча. Двое детей — близнецы лет десяти, мальчик и девочка, прятались в углу, таращили на гостя глазищи.
Водяной присел перед умирающей. Положил холодную ладонь ей на лоб. Сознание женщины прояснилось.
— Чего тебе, гость?.. Дети... живы?
— Живы пока.
Она заплакала.
— Заберу их. Согласна ты?
— Всё равно... Дай попрощаться с ними... нет, не надо... пусть не видят... Отца прибили на их глазах за курицу... не надо.
Гнилень кивнул. Достал флягу.
— На, попей.
Костлявая рука дёрнулась, блеснул огонь в глазах...
— Нет... детям дай!
— Детям хватит. Пей напоследок.
Она пила жадно, как безумная, сотрясаясь всем телом. Фляга опустела. Женщина преобразилась — умиротворение разгладило её лицо, оно стало красивым и молодым; смотрела куда-то вверх. Глубоко вздохнула и закрыла глаза.
— Пусть примет тебя Вода! — проговорил Гнилень. Повернулся к близнецам, достал ещё одну флягу. — Пейте! Это вам.
Они боялись. Очень-очень боялись. Тянули шеи, тоненькие, как у птиц. Жались друг к дружку. Но пить хотелось сильнее. Девочка протянула руку. Гнилень из под бровей-кустов наблюдал. Глоток... борется мучительно... ещё глоток... передала флягу мальчику. У того так тряслись руки, что флягу едва не выронил. Тоже отпил дважды, отдал флягу сестре.
Они пили долго. Гнилень знал, что воды хватит напиться вдоволь, но самим детям фляга казалась совсем маленькой.
— Как хорошо! — прошептал мальчик.
— Останетесь тут одни — умрёте, — сказал Гнилень. Дети вздохнули разом и посмотрели на мать. — Ещё хуже. По деревням сейчас ходят бандиты. Озверели от голода, убивают и жрут всё живое... даже детей.
Водяной не лгал. На королевском Совете говорили и о таких случаях.
Всё шло по задуманному. Дети согласились идти с ним. Гнилень собирался было выходить немедленно — благо, вода из Лунного колодца давала удивительную силу, и близнецы вовсе не казались теперь погибающими птенчиками — версты три отшагают, а там ночной воздух утишит горе...
Но потом решил-таки переночевать в доме. За ночь детишки окончательно поправятся, к ведьмам явятся свежими, надо будет не пожалеть воды, умыть... Лишь бы не хныкали. Гнилень недолюбливал человековских детей — сколько их видел, те вечно были когда злы, когда чрезмерно вертлявы, когда плаксивы, когда смешливы бессмысленно.
Эти, понятное дело, тоже намочили слезами подушку перед тем, как уснуть. Но — тихо-тихо, невнимательный и не заметил бы. Забылись, обнявшись, дышали почти неслышно.
Роскошный подарок, подумал Гнилень. Главное — докончить дело с умом, чтоб не заныли напоследок, не раздумали. Смысл Дара в том и есть, что они по своей воле отдаются. Хороши, хороши... За таких и просить не придётся, сами ведьмы ещё попросят... Водяной усмехнулся. Всё поглядывал на приоткрытые рты, на прядки волос на лбу — мальчишка вспотел, прядки слиплись. А девчонка пальцами шевелит во сне — забавно.
Может, перебьются? Демоны туманные, если как следует попросить — небось, не откажут и без подарка... А с другой стороны — ну, оставить их здесь, ну, даже в город отвести, в приют сдать — так и что? Там, небось, таких-то своих хватает — все милы, пока спят, а проснутся — есть просят, а кто в такую-то годину приютским хлеба подаст?
А вырастут... Ну, пойдут работать с зари до зари. Отупеют, одрябнут. Вся и разница — звери под кустами детей плодят, а люди в доминах своих плодятся. Плодятся, носятся в суетных заботах да ссорах — и мрут бесследно.
Заберут их ведьмы — может, оно и лучше. Все их мечты, радости, память детская — сохранятся. Перейдут в уголок ведьминского сознания, да и будут там тихо жить. Может, тыщу лет, может, дольше... Говорят, ведьмы порой достают эти кусочки из тайников своих душ, на время превращаясь в тех, кого поглотили...
Что теперь жалеть — кабы поступать иначе, так матери ихней жизнь сохранять. А куда они — без матери? Ясно, к ведьмам. Роскошный дар, даже слишком.
* * *
Тропинка на дне ущелья вела вниз который час пути. Неприметная, между валунов, осыпей, трещин и колючих кустиков хредды. Последние версты Гнилень особенно внимательно приглядывал за близнецами — чтоб не расцарапались, не подвернули ногу, не свалились куда, в конце концов. Приводить их в порядок уже некогда будет — логова Ха близко. Гнилень чуял растворённый в воздухе дымок менки — колдовской травы, которой ведьмы окуривают свои норы.