В гончарне было чисто прибрано и вкусно пахло свежими лепешками. Меня здесь ждали. К моему приходу готовились.
Оанууг сидела в дальнем, темном углу лавки, смиренно сложив руки на коленях, сияя глазищами. Вургр угнездился на скамье напротив оконной щели. Умытый, умащенный дешевыми благовониями, с расчесанной надвое бородой, в новой, наверняка ворованной, серой рубахе. И не подумаешь про него, что душегуб.
- Не приставал? - строго спросил я девушку, указуя на него рукояткой меча.
Оанууг энергично помотала головой.
- А то у меня с ним долгого разговору не будет, - сказал я, проходя на почетное место гостя.
- Ниллган, - с пренебрежением промолвил вургр. - Не понимаешь. Пусть я и украшен "поцелуем вауу", но в остальном человек. Зачем мне чужая вещь?
- А это? - я потянулся и зацепил пальцем его обновку.
- Торговцы что рабы, - ответил он высокомерно. - А я все же брат императора.
- На тебе не написано.
- Ниллган, - повторил вургр. - Почему люди видят, что ты ниллган? Почему они видят, что я брат императора?
- Откуда мне знать... - пробурчал я.
Вургр передернул плечами в знак презрения и отвернулся. При этом вся его поза выражала скрытое нетерпение. Тогда я извлек из-под плаща плоскую флягу литра на четыре и выдернул затычку. Светский лоск слетел с этого раздолбая в единый миг. Теперь он стал похож на вдрызг пропившегося Кирюху, которому Бог поутру послал чекушку... Не спрашивайте меня, где я наполнил флягу до краев.
- Дай, - сказал вургр, алчно сглатывая слюну.
- Может быть, назовешь свое имя? - спросил я, придерживая сосуд. - А то как-то неловко. Давно знакомы...
- Не имеет смысла, - пробормотал он. - Как зовут кукол из рыночного вертепа? Юламэм и Аганну-Дедль. Так и мы: ты - ниллган, я - вургр. Чем плохо... Позволь мне уйти. До вечера, а?
- Иди, - позволил я. - Латникам глаза не мозоль. И не вздумай удрать. Во второй раз не помилую.
- Я буду осторожен, - пообещал он. - Есть тут у меня местечко...
Прижимая к груди флягу, он засеменил прочь. Оанууг молчала, едва заметно улыбаясь.
- Тебе страшно с ним? - спросил я виновато. Она снова замотала головой. - Страшно, еще бы... Скоро я уведу его отсюда. Кажется, я нашел ему убежище.
- Он не виноват, - сказала девушка тихонько. - Это проклятие злых богов. Человек - игрушка в их руках.
- Это я уже слышал. Про глиняных кукол. Не слишком достойно человека быть куклой.
- Достойно, - возразила она, заливаясь краской стыда от необходимости прекословить. - Человеком должны управлять. Другие люди, умнее. Иначе он становится зверем. Зверь подчиняется только желудку и детородному органу. Над ним нет высшей воли.
- Кто же управляет теми, которые умнее? Боги?
- Боги, - кивнула Оанууг.
- А если это злые боги?... - я кивнул на пустую скамью.
- Злые боги не управляют. Они могут проклясть. Проклятие отвращает высшую волю добрых богов. Поэтому вургр подобен зверю, когда над ним нет высшей воли. Им движет голод. Сытый вургр - не вургр. Человек.
- Винтики единого прекрасного механизма, - сказал я. - Движущегося к светлому будущему.
- Не понимаю. Что такое "винтик"? Что такое "механизм"?
- Это по-нашему. По-ниллгански. Про человека и высшую волю.
- Ты странный ниллган, - сказала Оанууг.
- На каждом углу об этом слышу... Чем же я тебе-то странен?
Девушка закрыла глаза. Чуть запрокинула голову, произнесла негромко:
Когда переступает Он порог,
Его шаги предупреждает страх.
Трепещет пламя в очаге моем
И прячет лепестки свои в золу,
А злые духи убегают в ночь,
Которой не настал покуда срок.
Паук пустую подбирает сеть
И оставляет дом мой навсегда
Хозяином ему здесь не бывать.
Вооружен двумя мечами Он,
И первый меч Ему точила смерть,
Которой все уплачено сполна.
Когда его надломится клинок,
Злодеи небу жертву принесут.
А я давно надежды не храню,
Что меч иной вдруг будет обнажен...
- Ты сочинила это сама? - спросил я.
- Сама, - сказала Оанууг. - Кто сделает это за меня?
- Это надо сохранить. Ну, там, записать... Ты можешь забыть.
Девушка мотнула головой.
- Я не забуду. А забуду - невелика потеря. Это никому не нужно. Пусть уйдет со мной в Землю Теней.
- Но мне нравится! - запротестовал я.
- Тогда сочиню новое... Ты приходишь сюда, - продолжала она. - Не убиваешь вургра, а пытаешься спасти в нем человека. Охраняешь меня. Зачем?
Я и сам этого не знал. Много ли пользы было в моей нелепой, бессмысленной заботе о двух неприкаянных из числа трех миллионов им подобных? Я здесь - проездом. Временщик... То есть, с прагматических позиций все вполне объяснимо: должен же я как-то разнообразить источники информации об этом мире. В котором, надо признаться, до сей поры ни хрена не понимал. Вургр принадлежал к императорской фамилии, он многое мог мне разъяснить - если бы удалось окончательно вызвать его доверие. Что же касается Оанууг... Она сочиняла стихи. Не Бог весть какие, и круг тем однообразный. Но эта затурканная полурабыня-полуживотное, которой уготована участь машины для производства детей, все же чувствовала то, что навсегда было сокрыто от меня. Она была лучше, возвышенней меня. Я так не умел. Как ни прискорбно, я не могу сознавать себя интеллигентом. Это не зависит от образования... К тому же, она чем-то напоминала мне Нунку, если бы содрать с той нанесенные тысячелетиями пласты окультуренности. Ее волосы хотелось перебирать пальцами. Ее кожи хотелось касаться. От нее пахло чистым, теплым женским телом... Но! Когда не станет меня, опустеет фляга, затеряется басма с охранным знаком - что станется с ними? Хорошо, если кто-то из рыночных торговцев подберет девушку и уведет в свой дом рожать детей. Хорошо, если вургр, обезумев от голода, слепо напорется на ночной дозор и кончит свою жизнь под мечами. Это для них обоих будет хорошо. А все остальное - плохо. Потому что для начала вургр может вернуться в эту лавку - по удержавшимся в затуманенных мозгах клочкам памяти - и загрызть Оанууг... Не хотелось мне загадывать наперед. И пора было бы уже поразмыслить, как всего этого избежать.
- Над каждым из нас - своя высшая воля, - сказал я уклончиво.
- И она велит тебе посещать меня? - осторожно спросила Оанууг.
Я кивнул.
- Почему же ты смеешься над моим предназначением?
- Вовсе нет! - воскликнул я. - Всякое предназначение священно. Не хватало еще, чтобы я чем-то оскорбил тебя. Да с чего ты это взяла?!
- Но ведь я - женщина, - промолвила она удивленно. - А ты ведешь себя так, словно я - человек. Мое предназначение не в этом... Быть может, ты, ниллган, не знаешь, как обращаться с женщиной?
- Я бы так не утверждал...
Не отрывая от меня горящих морской синевой глаз, она медленно распустила тесемки своего наряда. Грубая ткань сползла по ее смуглым бедрам на землю.
- Не смейся больше надо мной, - стыдливо сказала Оанууг, дочь гончара.
21
...падаю в лифте сквозь бессчетные этажи "Саратова-12". Где, на каком из них покидаю кабину - не ведомо. По указателям нахожу платформу магнара. Вокруг ни души. Это мне на руку. Без единого звука из темноты туннеля выныривает акулий нос ярко освещенного изнутри вагона. С шорохом распахиваются створки дверей, зазывают, заманивают. Одолев некоторое борение чувства с долгом, переступаю заботливо скругленный порожек.
Я - беглец. Возможно, меня ищут, Не исключено, что с собаками. За все время не видел тут ни одной собаки. Вымерли, заодно с крысами?.. Я удрал из лаборатории. Наплевал на очередной сеанс гипнопедии. Пропустил семинары. Наклал три кучи вонючи на их дела.
В вагоне тоже никого. Заботливый голос негромко объявляет остановки. Как в старом добром метро. Куда я еду? Зачем? И что я могу сделать в этом мире один... Бунтовщик из меня - как из рыбы летчик. Я не в состоянии раздобыть себе даже куска хлеба, тем более с маслом. Я даже не знаю, кого взять за лацканы и потребовать, чтобы меня вернули домой.
Кусая губы от унижения, выхожу на неведомой станции с диковинным названием "Архетип". Бреду по безлюдному перрону, следуя светящимся стрелкам, на которых монотонно повторяется это совершенно неуместное здесь слово.
И лбом упираюсь в бронированную стену.
От пола до потолка, из конца в конец, в мощных, рассчитанных на динозавра заклепках. Бестолково шарю по ней в поисках защелки. Какая, к черту, защелка? У них и замков-то отродясь не было...
Случайно натыкаюсь на запертое окошко. Как на наших контрольно-пропускных пунктах. Стучусь. Ни малейшей реакции. Понемногу меня начинает пробирать озноб. Мне здесь не нравится. То есть, мне вообще не нравится в моем будущем, ничегошеньки я в нем не понимаю, но перед этим нелепым железным занавесом мне делается попросту жутко. Бью кулаком в оконную створку. Она с лязгом откидывается.
В лицо мне вонзается струя ледяного воздуха. А если быть точным, невыносимого зловония. Концентрированные выхлопные газы в сочетании с полусгнившей падалью и застарелым дерьмом. Зажимая нос, приникаю к окошку, до боли в глазах вглядываюсь в клубы тумана по ту сторону стены.
Случайно натыкаюсь на запертое окошко. Как на наших контрольно-пропускных пунктах. Стучусь. Ни малейшей реакции. Понемногу меня начинает пробирать озноб. Мне здесь не нравится. То есть, мне вообще не нравится в моем будущем, ничегошеньки я в нем не понимаю, но перед этим нелепым железным занавесом мне делается попросту жутко. Бью кулаком в оконную створку. Она с лязгом откидывается.
В лицо мне вонзается струя ледяного воздуха. А если быть точным, невыносимого зловония. Концентрированные выхлопные газы в сочетании с полусгнившей падалью и застарелым дерьмом. Зажимая нос, приникаю к окошку, до боли в глазах вглядываюсь в клубы тумана по ту сторону стены.
Корявые, изломанные скелеты, не похожие ни на что на свете. Скульптура в стиле "авангард"? А может быть, деревья? Заповедник живой природы над могильником отходов ядерной энергетики, экологически самой чистой в мире? Или мы всю планету превратили в могильник?..
Я скребу пальцами по металлу, пытаясь зацепить створку и вернуть ее на место. Она не дается, а вонь заволакивает платформу, вышибает слезу, разъедает слизистую оболочку, еще минута такого балдежа - и я уйду в отруб.
Но, будто смилостивившись, створка сама по себе закрывается.
Что, что стряслось с нашим миром?! Или это уже не наш мир? Господи, дай мне силы не задавать вопросов, ибо я страшусь выслушать ответ!..
22
Я сел на травку, откинул капюшон жреческого балахона, подставив лицо жарким лучам полуденного солнца. Отвязал меч и положил рядом. Вургр не последовал моему примеру. Он продолжал торчать сбоку и чуть поодаль серым огородным пугалом, раскорячив тощие руки. Словно ждал подвоха. Например, что я вдруг ни с того ни с сего наброшусь.
- Очень нужно... - пробормотал я.
- Зачем мы здесь? - осторожно спросил вургр.
- Свежий воздух. Зеленая травка. Полное успокоение для души.
- Разве у ниллганов есть душа? - хмыкнул он. - Конечно же, нет. Я пошутил.
Вургр осторожно подобрал под себя ноги и угнездился на почтительном расстоянии. Это он в гончарне, при Оанууг, мог хорохориться. Оставаться наедине со мной было ему не по сердцу.
- Я не люблю всего этого, - сказал он. - От свежего воздуха у меня кружится голова. Отвык, наверное. Раньше мог спать на голой земле, укрывшись какой-нибудь шкурой. Теперь мне спокойнее зарыться в звериную нору. Я открою тебе секрет. Запомни, еще пригодится - я у тебя не последний вургр. Ночью мы беспомощны, как дети. Чтобы найти жертву, нам нужно вылезть из норы, войти в город, долго рыскать по его улицам. И все это время - на открытом воздухе. От этого разламывается голова, плавятся и каплют из ушей остатки мозгов. Если бы дозорные не трусили, ни один человек не погиб бы от рук вургра... И солнце я ненавижу. От его света у меня чешется тело.
Я покосился на его серое лицо в обрамлении добротной, ухоженной бороды. И в самом деле, по меньшей мере полгода этой кожи не касались прямые солнечные лучи.
- Извини, - сказал я. - Хотелось сделать тебе приятное. - Ты измучил меня, ниллган. Мой слабый разум когда-нибудь лопнет от твоих загадок... Зачем тебе делать мне приятное? Жаль, что той ночью ты не прикончил меня. Это было бы приятно всем. И твоей женщине, которая ночами не спит от страха передо мной, что бы мы оба ей ни толковали, ибо слова мужчины всегда недоступны пониманию женщины. Она трясется, как желтый лист на умирающем дереве, и шлет молитвы первоматери Эрдаадд, чтобы та наутро привела тебя к ее порогу. Было бы приятно и тебе, которому претит добывать для меня свежую человеческую кровь в подземельях Эйолудзугг. И твоему хозяину Луолруйгюнру, который надеется, что я оставил его в покое...
- Разве ты не отступился от своего?
- Это невозможно, ниллган. Подумай сам: что мне еще нужно от жизни? Здоровье? Его я утратил навек, едва только вауу сомкнул свои челюсти на моем теле. Богатство? Оно никогда не значило много для меня. Все, что нужно, я и так возьму у этих рабов на рыночной площади. Обмотаю шею тряпкой и возьму... Дети? Открою тебе второй секрет: вургру не интересны утехи с женщинами. Поэтому я никогда не посягну на лоно твоей горшечницы.
- Я не так страшусь за ее лоно...
- Выслушай тогда секрет третий: сытый вургр никому не страшен. В нем пробуждается человек, ему противно даже думать о своем промысле. И вдолби эту мысль горшечнице. Я принесу тебе подходящую палку, если она не разумеет человеческих слов... Что же тогда мне остается? Только одно власть.
- Престол империи?
- Он самый, ниллган. Но если ты думаешь, что я сколько-нибудь серьезно способен домогаться самой большой кровати в Эйолияме, то ты и вправду безмозгл. Даже если произойдет чудо, Солнцеликий издохнет, а я опережу всех... того же Одуйн-Донгре... Я не проживу и дня, как меня загрызут юруйаги. Они - те же вургры, только их алчность не зависит от голоса желудка. Эта свора выпьет кровь из всякого, кто окажется на престоле. Пока все они согнаны в одну казарму Эйолудзугг - они заодно. Но каждый, кто возвысится над ними, обречен отныне быть их добычей. Ты, должно быть, не знаешь, что Элмайенруд даже во сне не расстается с мечом. Он потому и удержался во главе своры, что умеет спать с открытыми глазами и стрелять из арбалета на любой шорох прежде, чем разглядеть, кто же там шуршит... О! Кажется, я придумал, что могло быть мне особенно приятно.
- Что же? - полюбопытствовал я. - Давай захватим Эйолияме!
Я расхохотался. Серые губы вургра тоже дрогнули в слабой улыбке.
- Как это?
- Чего проще! Ты берешь на себя юруйагов, прежде указав мне дорогу в покои Солнцеликого. Поверь, мне даже меч не понадобится: Луолруйгюнр от страха захлебнется в собственном жидком говне, когда увидит перед собой живого вургра... И престол будет моим. Ты повергнешь свой меч к моим ногам. У нас хорошо получится.
- Хорошо - для кого?
- Для меня. Мне не нужно будет жить среди рабов, самому прикидываться рабом, чтобы сохранить мою драгоценную жизнь. Ведь я - тоже сын императора! Потом - для тебя. Что ты теряешь? Бездарного, слабовольного сумасброда, обуреваемого причудами и капризами. А что обретаешь? Мудрого и сильного вождя. К тому же, я сделаю тебя не просто ниллганом, но и верховным жрецом.
- И сбудется мечта идиота, - фыркнул я. - Что? - не понял вургр.
- А еще для кого?
- Разве мало? Я не помню случая, чтобы юруйаг, домогаясь трона, думал о ком-то помимо себя.
- Я тоже... Хорошо, что дальше?
- Дальше? - он смутился, почесал бороду. - Дальше я еще не придумал.
- Дальше вот что, - сказал я. - Все наемные убийцы со всех сторон света сговорятся и накинутся на тебя. Это сейчас каждый прорубает дорогу к престолу только для своего повелителя. Но когда на престоле окажется вургр, сначала они захотят очистить святое место от скверны. А уж потом станут разбираться между собой... Узнав о смерти Луолруйгюнра, на дворец приступом пойдет войско во главе с Эойзембеа-Беспалым, потому что никого другого над собой этот убийца не признает. Во всяком случае, пока ему не отсыплют больше, чем покойный. У тебя есть чем вознаградить Беспалого? И, между прочим, всех его сотников?.. Одновременно с юга и востока сюда ринутся бешеные племена буммзигган, потому что некому будет стеречь рубежи, а в мутной воде можно выловить крупную рыбу, и вожди этих людоедов не так глупы, чтобы того не понять. А ведь я ни слова еще не сказал о верховном жреце Дзеолл-Гуадзе...
Вургр нагреб в пригоршню земли вместе с травой, поднес к лицу.
- Странно, - промолвил он задумчиво. - Это не вино, не мускус, не драгоценный камень. Всего лишь чья-то невесть когда перегнившая плоть. Что в ней особенного? Отчего все рвутся обладать ею? Ведь одному только жадному никчемному сорняку есть корысть в том обладании... Ты задал мне задачу, ниллган. Трудную задачу. Но поверь, скоро я сообщу тебе решение.
- О чем ты? - спросил я рассеянно.
- О приятном, - помедлив, ответил вургр.
23
"...Сказал Гзуогуам, вытирая меч о шкуру медведя: "Здесь поставлю свой шатер, разведу свои костры,
Выгоню свои стада, выкую новый наконечник своему копью. Здесь пошлю врагов своих сеять зерно в землю,
Чтобы взрастили они пропитание мне и моим воинам, А что останется пусть возьмут себе,
Ибо голодный раб все равно что голодный шакал, Он смотрит не в глаза хозяину, а на горло его,
Он не боится кнута, над ним нет закона предков".
Так сказал Гзуогуам, обезглавив последнего вождя недругов, Содрав лицо его с костей и бросив собакам,
А черепом украсив древко копья своего вместо наконечника. И все, кто слышал, сказали: "Пусть это свершится".
Пятеро верных слуг срубили самое старое дерево,
Лишили его сучьев и коры, выкопали яму и воздвигли столб, Натянули шатер из медвежьих шкур и закрепили от ветра.
Вошел Гзуогуам, развел костер и позвал вождей. И был день, когда они веселились, ели и пили.
Никто не мешал им, ибо не осталось их врагов на этой земле. Только череп смотрел на них с высоты копья, тоскуя о теле,