Она широко и искренне улыбнулась и пожала мне руку, чуть не сломав пальцы.
— Называй меня просто Сэл, — сказала она. — Так делают все мои лучшие друзья.
Она чем-то напомнила мне Джойс Гренфелл, актрису: немного мужеподобная в движениях, но в других отношениях определенно женственная.
— Мой «ферги» заглох, — сказала она, указывая на трактор. — Должно быть, поломка в зажигании. Иногда с ними такое случается, знаешь ли, перегреваются, и цепь размыкается. Ничего не остается, кроме как ждать, чтобы чертова штука остыла.
Поскольку моторы — не моя сильная сторона, я с умным видом кивнула, держа рот на замке.
— Что ты здесь делаешь?
— Просто гуляю, — ответила я. — Я люблю временами уходить куда-нибудь погулять. Пройтись, что-то вроде этого.
— Везет тебе, — сказала она. — Я никогда не хожу гулять. Ну почти никогда. Дитер водил меня пару раз в «Тринадцать селезней» выпить пинту чего-нибудь, но из-за этого поднимался жуткий шум. Военнопленным это не разрешается, знаешь ли. По крайней мере во время войны нельзя было. Дитер сказал мне, что твоя сестра Офелия пригласила его на чай вчера, — добавила она несколько сдержанно. Я сразу же поняла, куда она клонит.
— Да, — сказала я, беззаботно пиная комок грязи, глядя вдаль и притворяясь, что меня это все ни капельки не интересует. Друзья мы или нет, но, если она хочет посплетничать, это будет по принципу «ты мне — я тебе». — Я видела вас на кукольном спектакле. В церкви в субботу вечером. Разве это не кошмар? Имею в виду мистера Порсона.
— Ужасно, — ответила она.
— Вы его знали?
Возможно, это нечестный вопрос, и я выстрелила им в нее без предупреждения.
Выражение лица Салли сразу же стало настороженным, и она слишком долго колебалась, перед тем как ответить.
— Я… мне доводилось его видеть. — Ее ложь была очевидной.
— Может, по телевизору? — спросила я, наверное, чересчур невинно. — В «Волшебном королевстве»? Белка Снодди?
Как только я это произнесла, сразу поняла, что зашла слишком далеко.
— Ладно, — сказала она, — к чему ты клонишь? Давай, ну же.
Она положила руки на бедра и уставилась на меня немигающим взглядом.
— Не знаю, что вы имеете в виду, — ответила я.
— Ой, ну не надо. Не вешай мне лапшу на уши. На пятьдесят миль в округе все знают, что Флавия де Люс не ходит гулять в леса лишь ради своих розовых щечек.
Это правда? На пятьдесят миль? Ее ответ весьма удивил меня, я полагала, что на сотню.
— Гордон сдерет с тебя шкуру, если поймает в этом лесу, — сказала она, указывая на табличку.
Я нацепила свое лучшее глуповатое выражение лица, но ничего не сказала.
— Что ты об этом всем знаешь? — спросила Салли, обводя рукой широкий полукруг, включающий ферму. Смысл ее слов был ясен.
Я сделала глубокий вдох. Придется довериться ей.
— Я знаю, что Руперт уже давно приходит сюда за марихуаной. Я знаю, что Гордон выращивает ее в огороде в лесу Джиббет, недалеко от того места, где нашли повешенного Робина.
— И ты думаешь, мы с Дитером как-то замешаны в этом?
— Я не знаю, — ответила я. — Надеюсь, нет.
— Я тоже, — сказала Салли. — Я тоже.
19
— Руперт был дамским угодником, — медленно начала Салли, как будто не желая облекать мысли в слова, — но, вероятно, ты это уже сама выяснила.
Я кивнула, стараясь не перебивать ее. Наблюдая за инспектором Хьюиттом, я узнала, что молчание — лучшее побуждение к разговору.
— Он наезжал на ферму «Голубятня» много лет — еще до войны. И Руперт не единственный, знаешь ли. У Гордона есть регулярная маленькая армия других таких же. Он снабжает их средством, помогающим утишить боль.
— Гашишем, — сказала я. Не смогла удержаться. — Индийской коноплей, анашой.
Она взглянула на меня прищуренными глазами и продолжила:
— Некоторые, вроде Руперта, приходят только потому, что перенесли детский паралич — полиомиелит, как это теперь называют, другие, что ж, одному богу известно почему. Ты знаешь, Гордон считает себя кем-то вроде знахаря: человека, который помогает избавиться от страданий, от которых не могут или не хотят излечить доктора. Он очень осмотрителен, но ему приходится, не так ли? Не думаю, что, кроме тебя, в Бишоп-Лейси кто-нибудь когда-нибудь догадывался, что случайные путники, останавливающиеся на ферме «Голубятня», не просто заблудились и не продают сельскохозяйственные товары. Я здесь уже восемь лет, — продолжала Салли. — И даже не спрашивай, ответ — нет, я не принадлежу к числу курильщиков Гордона.
— Я так и не думала, — сказала я, подлизываясь. Сработало.
— Я выросла в хорошем доме, — рассказывала она, теперь чуть более охотно. — Мои родители были, как писали в старых романах, «бедные, но честные». Мама все время болела, но никогда не говорила нам, что с ней не так. Даже отец не знал. Тем временем я корпела в школе, получила кое-какое образование, и тут началась война.
Конечно, я хотела помочь с медицинскими счетами, поэтому я вступила в «Сельскохозяйственную женскую армию». Звучит просто, не так ли? Так оно и было — ничего более. Я была просто девушка из Кента, которая хотела сражаться против Адольфа Гитлера и снова увидеть свою мать здоровой.
Меня расквартировали вместе с сорока другими девушками в казарме «Сельскохозяйственной армии» между здешними краями и Хинли, и там я впервые увидела Руперта. Словно пчела на мед, вот каким он был, никаких сомнений. Каждое лето он странствовал по селам с кукольным театром — возвращался к корням, как он это называл, — и, когда бы я ни видела его, каждый раз у него была новая ассистентка. И всегда сногсшибательная, если ты понимаешь, о чем я.
Вскоре после того, как я пришла работать на ферму «Голубятня», Руперт явился за очередной порцией курева. Я сразу же узнала хромого коротышку, который вечно болтал с нами около казармы, в пабе, по выходным.
Я с самого начала поклялась себе, что не стану с ним связываться; пусть другие девушки ставят себе зарубку-другую. Но потом…
Ее взгляд уплыл куда-то в прошлое.
Значит, Ниалла была права! Руперт действительно уходил с Салли в тот день, когда они приехали. Части головоломки начинали складываться в целое.
Хотя туман теперь немного поредел, он все еще оставался довольно густым, окутывая Салли и меня нечетким коконом странно обнадеживающего молчания. Если на нас не натолкнутся случайно, никто не узнает, что мы были здесь, в верхней части поля Джубили. Никто не может нас подслушать, разве что придут с низу поля или тихо подкрадутся сверху из леса.
— О, Руперт был чародеем, в этом можно не сомневаться, — продолжала Салли. — Он мог очаровать… Нет, я не должна произносить это в приличном обществе, не так ли? Он мог выманить цыплят из курятника, а особенно курочек. Начинал он с Шекспира, затем переходил к вещам, которые слышал в мюзик-холлах. Если «Ромео и Джульетта» не срабатывали, он пробовал рискованные стишки. И он получал, что хотел, — во всяком случае большей частью. Пока не совершил попытку с женой Гордона.
Грейс Ингльби? Я невольно присвистнула.
— Должно быть, это было давным-давно, — сказала я. Я знаю, это прозвучало черство, хотя я не хотела.
— Давно, — подтвердила Салли. — До того как Робин умер. До того как она стала совсем странной. Хотя ты не подумаешь так, глядя на нее сейчас, когда-то она была красоткой.
— Она выглядит очень грустной, — сказала я.
— Грустной? Грустная — неподходящее слово, Флавия. Сломанная — скорее так. Этот малыш был для нее всем миром, и в день, когда он погиб, солнце погасло.
— Вы были там тогда? — спросила я осторожно. — Должно быть, для вас это было трудно.
Она продолжила, будто не слыша меня:
— Гордон и Грейс не раз рассказывали Робину об их идиллическом медовом месяце у моря, и он всегда мечтал об этом — о песке, морских ракушках, ведерке, лопатке, замках из песка, мороженом, кабинках для переодевания.
Ему снилось все это. «Мне снился прилив, Салли, — однажды он мне рассказывал, — и я плескался в море, словно розовый мячик!» Бедный малыш!
Она утерла слезинку грубым рукавом комбинезона.
— Боже! Почему я тебе это все рассказываю? Должно быть, я спятила.
В качестве знака доброй воли я без слов изобразила вот-те-крест-никому-не-скажу.
Бросив на меня быстрый и странно застенчивый взгляд, Салли продолжила свой рассказ:
— Как-то они умудрились отложить немного на день рождения Робина. Поскольку на носу был урожай, Гордон не мог уехать, и они договорились, что Грейс свозит Робина к морю на несколько дней. Это был первый раз, когда они оказались вдвоем, мать и сын, без Гордона, и первые каникулы Грейс с тех пор, как она была девочкой.
Погода была жаркой, даже для конца августа. Грейс арендовала шезлонг и купила журнал. Она наблюдала, как Робин с маленьким ведерком копается в мокром песке у воды. Он был в безопасности, знала она. Она предупредила его об опасности приливов, а Робин был очень послушным маленьким мальчиком.
Она уснула и проспала долго, потому что была измучена. Когда проснулась, увидела, как далеко ушло солнце. Был отлив, и Робина нигде не было видно. Он не послушался, и его унесло в море? Наверняка кто-то спас бы его. Наверняка кто-то бы ее разбудил.
— Это Грейс вам рассказала? — поинтересовалась я.
— Бог мой, нет! Это все выяснилось на следствии. Им пришлось вытягивать из нее это по капле. Ее нервы пришли в расстройство.
Она потратила слишком много времени, сказала она, бегая по пляжу и зовя Робина. Она подбежала к краю воды, надеясь заметить его красный купальный костюм, надеясь увидеть его среди детей, плескавшихся около берега.
Затем она снова понеслась по пляжу туда и обратно, умоляя купавшихся сказать, видели ли они мальчика со светлыми волосами. Безнадежно, конечно же. На пляже было много мальчиков, соответствовавших ее описанию.
И затем ослепленными солнцем глазами она заметила это: толпу, собравшуюся в тени под променадом. Она разрыдалась и пошла к ним, зная, что обнаружит: Робин утонул и эти люди собрались, чтобы поглазеть. Она уже начинала их ненавидеть.
Но, когда она приблизилась, раздался взрыв смеха, и она протолкалась в середину толпы, не заботясь о том, что о ней подумают.
Это был кукольный спектакль «Панч и Джуди». И там, сидя на песке, в слезах от смеха, текущих по лицу, был ее Робин. Она схватила его и сжала в объятиях, не доверяя тому, что могла сказать. В конце концов, это была ее вина, она уснула, и Робин увлекся «Панчем и Джуди», как любой другой ребенок на его месте.
Она понесла его вдоль пляжа и купила ему мороженое, потом еще одно. Затем она побежала с ним к маленькой палатке, чтобы посмотреть следующий спектакль, и присоединилась к нему, когда он захохотал, и кричала с ним: «Нет! Нет!», когда Панч схватил жезл полицейского, чтобы ударить Джуди по голове.
Они смеялись вместе с остальной толпой, когда Панч обхитрил Джека Кетча, палача, уговорив того засунуть голову в петлю, и…
Я смотрела традиционное представление «Панч и Джуди» почти каждый год на церковном празднике и была более чем знакома с сюжетом.
— «Я не хочу, чтобы меня повесили, — сказала я, цитируя знаменитые слова Панча. — Ты должен показать мне, и я сделаю это сам».
— «Я не хочу, чтобы меня повесили, — эхом повторила Салли. — Ты должен показать мне». Вот что Грейс потом сказала присяжным, когда начался допрос по поводу смерти Робина, и это были, судя по всему, ее последние разумные слова.
Хуже того, на допросе она повторила эти слова тем ужасным, придушенным, дрожащим голосом, каким кукольники озвучивают Панча: «Я не знаю, как повеситься. Ты должен показать мне».
Это было ужасно. Коронер попросил стакан воды, кто-то среди присяжных не совладал с нервами и засмеялся. Грейс совсем сломалась. Доктор настоял, чтобы ее избавили от дальнейших расспросов.
Остальные события, произошедшие в тот жуткий день на пляже и позже на ферме, пришлось собирать по крупинкам; каждый из нас мало что знал. Я видела, как Робин тащит длиннющую веревку, найденную в гараже. Позже Гордон видел, как он играл в ковбоя на краю поля Джубили. Это Дитер нашел его на виселице в лесу Джиббет.
— Дитер? Я думала, это Безумная Мэг. — Слова выскользнули до того, как я успела их удержать.
Салли тут же отвела взгляд, и я поняла, что это именно тот случай, когда мне следует заткнуться и ждать.
Внезапно она, кажется, решилась.
— Ты должна помнить, — сказала она, — что только что закончилась война. Если бы в Бишоп-Лейси узнали, что тело Робина нашел висящим в лесу немецкий военнопленный… Что ж, сама подумай.
— Могло получиться, как во «Франкенштейне»: разъяренные сельские жители с факелами и так далее.
— Точно, — сказала она. — Кроме того, полиция считала, что Мэг действительно была там до Дитера, но никому ничего не сказала.
— Откуда вы знаете? — спросила я. — Что полиция так считала, имею в виду.
Не сознавая, что делает, она вдруг распушила волосы.
— Там был некий юный констебль, — сказала она, — чье имя я не вольна открыть, который, бывало, по вечерам водил меня полюбоваться, как луна всходит над холмом Гуджер.
— Ясно, — сказала я. — Они не хотели, чтобы Мэг вызвали на допрос.
— Забавно, не так ли, — заметила она, — сколь мягок бывает закон? Нет, кто-то видел ее в деревне в то время, когда исчез Робин, так что ее не подозревали. Так решили, потому что у нее… потому что она… что ж, чтобы не заострять на этом внимание, что Мэг лучше не втягивать в это дело, и так и было сделано.
— Так, значит, это Дитер нашел тело.
— Да. Он рассказал мне об этом в тот же вечер. Он был все еще в шоке, едва соображал, рассказывая, как примчался из леса Джиббет с хриплыми воплями… перепрыгивая через заборы, поскальзываясь в грязи… вбежал во двор, всматриваясь в пустые окна. Словно слепые глаза, такими они были, повторял он, словно окна дома Бронте. Но, как я сказала, бедный Дитер был в шоке. Не ведал, что говорит.
Я почувствовала слабое движение в животе, но отнесла его на счет пирожного миссис Мюллет.
— А где в это время был Руперт?
— Странно, что ты спрашиваешь. Никто вроде бы не помнит. Руперт приходил и уходил, часто ночью. Со временем он, казалось, становился все более зависимым от зелья, которым его обеспечивал Гордон, и его визиты происходили все чаще. Если он не был здесь, когда погиб Робин, он был где-то неподалеку.
— Уверена, полиция тут везде кишела.
— Еще бы! В начале они не знали, это несчастный случай или убийство.
— Убийство? — Эта мысль не приходила мне в голову. — Кто же мог убить маленького мальчика?
— Такое случалось прежде, — печально ответила Салли. — Детей всегда убивают без хороших причин.
— А Робин?
— В итоге они решили, что нет улик, подтверждающих эту идею. Помимо Гордона, Дитера и меня — и Безумной Мэг, конечно, — никого больше не было в лесу Джиббет. Следы Робина, ведущие на поле Джубили и к старой виселице, четко прояснили, что он ушел туда один.
— И играл на виселице в сцену из «Панча и Джуди», — сказала я. — Сначала притворяясь, что он Панч, а затем — что палач.
— Да. Так они и подумали.
— Тем не менее, — сказала я, — полиция, должно быть, как следует обыскала лес.
— Только что не перекопала, — ответила она. — Мерные ленты, гипсовые слепки, фотографии, пакетики того-сего.
— Разве не странно, — заметила я, — что они не нашли делянку с коноплей? Трудно поверить, что инспектор Хьюитт пропустил ее.
— Должно быть, это было до его появления, — ответила Салли. — Если память мне не изменяет, в то время следствие вел инспектор Галли.
Ага! Вот, значит, кто решил хранить молчание по поводу Мэг. Несмотря на нехватку бдительности, у этого человека, должно быть, хотя бы были зачатки сердечности.
— И что в итоге? — спросила я. — Имею в виду допрос.
Я знала, что могу прочитать позже в газетном архиве в библиотеке, но сейчас я хотела услышать слова Салли. В конце концов, она присутствовала при этом.
— Коронер сказал присяжным, что им следует вынести одно из трех решений: смерть по причине убийства, смерть от несчастного случая и открытый вердикт.[76]
— И?
— Они остановились на смерти от несчастного случая, хотя им потребовалось чертовски много времени, чтобы достичь соглашения.
Внезапно я осознала, что туман поднимается, и Салли тоже обратила на это внимание. Хотя легкая дымка еще скрывала верхушки деревьев, река и весь склон поля Джубили, словно раскрашенная вручную фотография с аэросъемки, простирались перед нами в слабом солнечном свете.
Нас легко увидеть из фермерского дома.
Не говоря больше ни слова, Салли забралась на водительское место в трактор и включила зажигание. Двигатель сразу же завелся, коротко рыкнув, и ровно загудел.
— Я разболтала слишком много, — сказала она мне. — Не знаю, о чем я думала. Помни о своем обещании, Флавия. Мне надо, чтобы ты его сдержала.
Ее глаза встретились с моими, и я прочитала в них что-то вроде мольбы.
— У меня может быть куча неприятностей, знаешь ли, — добавила она.
Я наклонила голову, но на самом деле не сказала да. Если мне повезет, я смогу втиснуть еще один вопрос.
— Что, по-вашему, произошло с Робином и Рупертом?
Дернув головой, Салли стиснула челюсти, выжала сцепление и укатила по полю, комья черной грязи вылетали из-под гусениц трактора, перед тем как упасть обратно на землю, словно подстреленные птицы.
20
Я извлекла «Глэдис» из-за изгороди, где ее оставила, вытащила огуречные сэндвичи из багажника и уселась на зеленом берегу, чтобы поесть и подумать о мертвых.
Я достала записную книжку из кармана и открыла ее на рисунке Мэг, где Робин висел на искривленных деревяшках старой виселицы. Выражение его лица было выражением мирно спящего ребенка, с легкой улыбкой в уголках губ.