20
Я извлекла «Глэдис» из-за изгороди, где ее оставила, вытащила огуречные сэндвичи из багажника и уселась на зеленом берегу, чтобы поесть и подумать о мертвых.
Я достала записную книжку из кармана и открыла ее на рисунке Мэг, где Робин висел на искривленных деревяшках старой виселицы. Выражение его лица было выражением мирно спящего ребенка, с легкой улыбкой в уголках губ.
Что-то в моем мозгу щелкнуло, и я поняла, что больше не могу откладывать, мне надо нанести визит в сельскую библиотеку — или хотя бы в ремонтный гараж, строение, где хранились старые выпуски газет.
Ремонтный гараж был давно не используемой по назначению мастерской по ремонту автомобилей, находившейся в окружении сорняков в Коровьем переулке, короткой и заброшенной тропинке, соединявшей главную улицу Бишоп-Лейси с рекой. Неожиданное воспоминание о моем недавнем заключении в этом разрушающемся мавзолее вызвало у меня мурашки по всему телу.
Часть меня (более рассудительный голос) говорил: «Брось это дело. Не вмешивайся. Иди домой и побудь с семьей». Но другая часть была более настойчива. «Библиотека закрыта до четверга, — шептала она. — Никто тебя не увидит».
— Но замок, — произнесла я вслух. — Гараж закрыт.
«С каких это пор тебя останавливают запертые двери?» — ответил голос.
До ремонтного гаража, как я уже говорила, можно легко добраться со стороны реки. Я снова пересекла воду по каменной дорожке позади церкви (до сих пор никаких признаков полицейских машин) и пошла по старому бечевнику, который быстро и незаметно привел меня к Коровьему переулку.
Никого не было в поле зрения, пока я, изображая невозмутимость, шла по дорожке ко входу.
Я тряхнула дверь, но, как я и ожидала, она была заперта. Недавно поставили новый замок — йельского образца — и на окно повесили написанную от руки табличку: «Запрещено входить без сопровождения библиотекаря». И табличку, и замок, подумала я, вероятнее всего, повесили из-за моих недавних эскапад.
Хотя Доггер дал мне несколько консультаций по искусству взлома замков, внутренности йельского замка требовали особых инструментов, которых при мне не имелось.
Дверные петли были внутри, значит, шурупы не вывинтить. Даже если бы это было возможно, было бы необдуманной смелостью предпринимать такую попытку на виду у любого прохожего.
Я обошла дом. В высокой траве, прямо под окном лежал чудовищный кусок ржавого металлолома, по виду которого можно было предположить, что он знал лучшие времена в качестве мотора в «даймлере». Я забралась на него и посмотрела сквозь покрытое грязью стекло.
Газеты лежали на деревянных стеллажах, как было тысячу лет; помещение привели в порядок после катастрофы, причиненной моим последним посещением.
Пока я стояла на цыпочках, нога поскользнулась, и я чуть не влетела головой прямо в оконное стекло. Когда я схватилась за подоконник, чтобы устоять, что-то хрустнуло под пальцами и поток крошечных песчинок посыпался на землю.
Древесная труха, подумала я. Но постойте! Минуточку, древесная труха ведь не серая. Это сгнившая оконная замазка!
Я спрыгнула на землю и через несколько секунд снова была у окна с гаечным ключом из набора инструментов «Глэдис» в руках. Когда я поковыряла у краев стекла, твердый клин замазки выскочил почти без усилий. Почти слишком легко!
Отковыряв шпатлевку вокруг окна, я прижалась ртом к стеклу и всосала в себя воздух, чтобы создать вакуум. Затем медленно отклонила голову назад.
Успех! Когда оконное стекло вышло из рамы и наклонилось ко мне, я схватила его за грубые края и осторожно опустила на землю. Мигом я пролезла в окно и приземлилась на полу внутри.
Хотя разбитое стекло после моего недавнего спасения убрали, от этого места у меня все равно по телу бежали мурашки. Я быстро нашла выпуски «Хроник Хинли» за вторую половину 1945 года.
Хотя точные даты жизни Робина не были вырезаны на его надгробии, рассказ Салли указал, что он погиб где-то после сбора урожая. «Хроники Хинли» публиковались еженедельно — и до сих пор так издаются — по пятницам. Следовательно, время с конца июня и до конца года покрывают пара дюжин выпусков. Я знала, однако, что, вероятнее всего, найду эту историю не в самой последней газете. Так оно и оказалось: пятница, 7 сентября 1945 года.
Сегодня в зале органов социального обеспечения в Бишоп-Лейси проводился допрос по поводу смерти Робина Ингльби, пяти лет от роду, тело которого было найдено в понедельник в лесу Джиббет, поблизости от деревни. Инспектор Джосия Галли из полицейского участка в Хинли в настоящее время отказывается от комментариев, однако настоятельно просит любого человека, у которого может быть информация о гибели этого ребенка, немедленно связаться с полицейскими властями в Хинли по телефону 5272.
Прямо под этой заметкой была напечатана еще одна:
Постоянных покупателей информируют, что почта и кондитерская лавка на главной улице Бишоп-Лейси закрываются сегодня (в пятницу, 7 сентября) в полдень. Обе будут открыты, как обычно, в субботу утром. Мы ценим ваше постоянство. Летиция Кул, владелица.
Мисс Кул была почтмейстершей и продавщицей сладостей в нашей деревне, и я могла представить только одну причину, по которой она могла бы закрыть свой магазин в пятницу.
Я жадно обратилась к следующей неделе, выпуску от 14 сентября.
Дознание, проведенное по поводу гибели Робина Ингльби, пяти лет от роду, фермы «Голубятня» около Бишоп-Лейси, было закрыто в пятницу в 15:15 после сорокаминутного обсуждения. Коронер зафиксировал приговор — смерть из-за несчастного случая — и выразил соболезнования понесшим утрату родителям.
Вот и все. Казалось очевидным, что деревня хотела избавить родителей Робина от горя увидеть ужасные подробности в печати.
Быстрый просмотр оставшихся газет не дал ничего, кроме краткой заметки о похоронах, на которых гроб несли Гордон Ингльби, Бертрам Теннисон (дедушка Робина, приехавший из Лондона), Дитер Шранц и Кларенс Мунди, владелец такси. Имя Руперта не упоминалось.
Я вернула газеты на место и без особого ущерба для себя, если не считать поцарапанное колено, выбралась наружу через окно.
Проклятье! Начинается дождь. Черное облако наплыло на солнце, принеся в воздух внезапную прохладу.
Я побежала по заросшему сорняками участку к реке, где жирные капли уже испещряли воду идеальными маленькими кратерами. Спустилась со склона и голыми руками набрала комок липкой глины, образующей берег.
Вернувшись к ремонтному гаражу, я навалила грязь кучкой на подоконник. Стараясь не запачкать одежду, я раскатала пригоршни этой гадости между ладонями, формируя длинные тонкие серые змейки. Затем, снова забравшись на проржавевший мотор, я взялась за края оконного стекла и осторожно установила его на место. Используя указательный палец в качестве импровизированного шпателя, я вдавила глину по краям стекла, изобразив подобие плотной прочной замазки.
Насколько ее хватит — неизвестно. Если дождь не смоет ее, вполне может продержаться вечно. Не то чтобы мне это требовалось: при первой возможности, подумала я, заменю ее на настоящую шпатлевку, позаимствовав ее вместе со шпателем из Букшоу, где Доггер вечно укрепляет шатающиеся окна в старой оранжерее.
«Безумный маньяк со шпателем нанес новый удар!» — будут шептаться жители деревни.
После быстрого рывка к реке, чтобы отчистить прилипшую глину с ладоней, я была, если не считать того, что промокла до нитки, почти в презентабельном виде.
Я подняла «Глэдис» с травы и беззаботно направилась по Коровьему переулку к главной улице, изображая святую невинность.
Кондитерская лавка мисс Кул, совмещенная с деревенской почтой, являла собой реликт георгианской эпохи, зажатый между чайной и похоронным бюро на востоке и рыбным магазином на западе. Засиженные мухами витрины были скудно уставлены выцветшими коробками конфет, на крышках которых изображены пухлые леди в полосатых чулках и перьях, бесстыдно улыбавшиеся, сидя верхом на громоздких трехколесных велосипедах.
Это здесь Нед купил конфеты, которые оставил у нас на крыльце. Я была в этом уверена, потому что справа осталось темное прямоугольное пятно в том месте, где коробка покоилась с тех пор, как по центральной улице разъезжали шарабаны, запряженные лошадьми.
На скоротечный миг я задумалась, отведала ли Фели уже мое рукоделие, но я тут же запретила себе размышлять об этом. Подобным удовольствиям придется подождать.
Колокольчик над дверью звякнул, объявляя о моем приходе, и мисс Кул подняла взгляд из-за почтового прилавка.
— Флавия, деточка! — сказала она. — Какой приятный сюрприз! О, да ты вся промокла! Я как раз думала о тебе не далее как десять минут назад, и вот она ты. На самом деле я думала о твоем отце, но разве это не одно и то же? У меня есть лента марок, которые могут его заинтересовать: четыре Георга с дополнительной перфорацией прямо по лицу. Не очень правильно, верно? Как неуважительно. Мисс Рейнольдс купила их в прошлую пятницу и в субботу вернула. «В них слишком много дырок! — сказала она. — Я не хочу, чтобы мои письма к Ханне (это ее племянница из Шропшира, детка) задержали за нарушение устава почтовой связи».
Она протянула мне конверт из папиросной бумаги.
— Спасибо, мисс Кул, — произнесла я. — Уверена, отец с удовольствием добавит их в свою коллекцию, и знаю, что он хотел бы, чтобы я поблагодарила вас за заботу.
— Ты такая славная девочка, Флавия, — сказала она, краснея. — Должно быть, он очень гордится тобой.
— Да, — ответила я, — гордится. Очень.
В действительности мысль об этом никогда не приходила мне в голову.
— Тебе правда не стоит стоять в мокрой одежде, детка. Пойдем в маленькую комнатку в задней части дома, ты там разденешься. Я повешу твои вещи на кухне сохнуть. Под кроватью ты найдешь лоскутное одеяло, завернись в него, и мы мило поболтаем.
Пять минут спустя мы снова были в магазине, я — словно закутанный в плед индеец из племени черноногих, и мисс Кул в миниатюрных очках, смотревшая на весь мир, словно торговый агент из фактории в Гудзонском заливе.
Она уже шла по магазину в сторону высокой банки с мятными пластинками.
— Сколько ты сегодня хочешь, детка?
— Спасибо, не надо, мисс Кул. Сегодня я ушла из дома второпях и забыла кошелек.
— Все равно возьми одну, — сказала она, протягивая банку. — Я, думаю, тоже съем штучку. Мятные пластинки сделаны для того, чтобы делиться с друзьями, не так ли?
Она чертовски ошибалась на этот счет: мятные пластинки созданы для того, чтобы пожирать их в единоличном приступе обжорства, предпочтительно в запертой комнате, но я не осмелилась это сказать. Я была слишком занята, расставляя западню.
Несколько минут мы просидели в дружеском молчании, посасывая сладости. Серый водянистый свет из окна сочился в лавку, освещая изнутри ряды стеклянных банок с конфетами и придавая им бледное нездоровое свечение. Должно быть, мы выглядим, подумала я, со стороны как парочка алхимиков, планирующих очередную атаку на стихии.
— Робин Ингльби любил мятные пластинки, мисс Кул?
— О, что за странный вопрос! Почему ты вдруг об этом подумала?
— Не знаю, — беззаботно сказала я, проводя пальцем по краю стеклянной витрины. — Думаю, дело в том, что я видела лицо бедного Робина у той куклы в спектакле. Такой шок. Я не могла выбросить его из головы.
Довольно правдиво, кстати.
— О, бедняжечка! — произнесла она. — Уверена, никто из нас не может, но никто об этом не упоминает. Это было почти… как это сказать? — непристойно. И этот бедный человек! Какая трагедия! Я не могла уснуть после того, что случилось. Но, полагаю, это всех выбило из колеи, верно?
— Вы были на дознании по поводу смерти Робина, да?
Я становлюсь довольно хороша по этой части. Из нее как будто сразу же выпустили воздух.
— Что… что… Да, была. Но откуда же ты знаешь?
— Наверное, отец упоминал об этом как-то. Он вас очень уважает, мисс Кул. Но наверняка вы и сами знаете.
— Это уважение абсолютно взаимно, уверяю тебя, — сказала она. — Да, я входила в число присяжных. Почему ты спрашиваешь?
— Ну, честно говоря, моя сестра Офелия и я поспорили на эту тему. Она говорила, что одно время думали, что Робина убили. Я не согласилась. Это же был несчастный случай, верно?
— Не уверена, что могу обсуждать этот вопрос, детка, — ответила она. — Но это было много лет назад, не так ли? Думаю, могу рассказать тебе — как друг другу, — что полиция рассматривала эту версию. Но ничего на нашла. Ни единой ниточки. Мальчик ушел в лес один и сам себя повесил. Это был несчастный случай. Мы сказали так в нашем вердикте — смерть из-за несчастного случая, как это называется.
— Но как вы узнали, что он был один? Должно быть, вы ужасно умны, раз определили это!
— Как, по отпечаткам ног, милая! Из-за его следов! Около старой виселицы не было других. Он пошел в лес один.
Мой взгляд переместился на окно. Ливень начинал слабеть.
— Тогда шел дождь? — спросила я в приступе неожиданного вдохновения. — Перед тем, как его нашли?
— Да, — ответила она. — Лило как из ведра.
— А, — уклончиво произнесла я. — Мистер Матт Уилмотт заходил забрать почту? Вероятно, ему приходило до востребования.
Я сразу же поняла, что зашла слишком далеко.
— Прости, детка, — сказала мисс Кул с едва слышимым фырканьем. — Нам не позволено давать подобную информацию.
— Он продюсер с «Би-би-си», — сказала я, нацепив свой лучший подавленный вид. — Довольно известный, кстати. Он отвечает — во всяком случае раньше отвечал — за телепрограмму мистера Порсона, «Волшебное королевство». Я надеялась взять у него автограф.
— Если он зайдет, я передам ему, что ты просила, — сказала мисс Кул, смягчаясь. — Не думаю, что мне уже доводилось видеть этого джентльмена.
— О, благодарю вас, мисс Кул, — пролепетала я. — Я ужасно хочу добавить парочку личностей с «Би-би-си» к своей маленькой коллекции.
Иногда я ненавижу себя. Но недолго.
— Что ж, похоже, дождь закончился, — сказала я. — Мне правда надо идти. Думаю, моя одежда достаточно высохла, чтобы я могла добраться домой, и я не хочу, чтобы отец беспокоился. У него и без того есть о чем думать.
Я хорошо понимала, что каждый в Бишоп-Лейси знает о финансовых затруднениях отца. Задержки в оплате счетов в деревне — все равно что сигнальная ракета ночью. Я вполне могла записать еще пару очков на свой счет за хорошее поведение.
— Ты такой внимательный ребенок, Флавия, — сказала она. — Возьми еще одну мятную пластинку.
Через несколько минут я была одета и стояла в дверях. На улице выглянуло солнце, и идеальная радуга выгнулась в небе дугой.
— Спасибо за приятную беседу, мисс Кул, и за угощение. В следующий раз я вас угощаю, я настаиваю.
— Езжай домой осторожно, — сказала она мне. — Осторожно, лужи. И не проболтайся — имею в виду о марках. Нам не разрешается пускать в оборот марки с дефектами.
Я заговорщицки подмигнула ей и сделала знак пальцами.
Она не ответила на вопрос, любил ли Робин мятные пластинки, но это не важно, не так ли?
21
Я хорошенько встряхнула «Глэдис», и капли дождя слетели с ее рамы, как с косматой собаки. Я собралась было ехать домой, как что-то в окне похоронного бюро привлекло мое внимание: на самом деле, не более чем легкое движение.
Хотя «Соубелл и сыновья» были в этом бизнесе на этом самом месте со времен Георга III, лавка на центральной улице стояла скромно и отстраненно, как будто ждала автобуса. Правда, довольно необычно видеть кого-то входящего или выходящего отсюда.
Я неторопливо чуть-чуть приблизилась, чтобы присмотреться, изображая сильную заинтересованность в окаймленных черной рамкой некрологах, выставленных в зеркальной витрине. Хотя я не знала ни единого человека из тех, что упоминались (Дэннисон Чатфильд, Артур Бронсон-Уиллоус, Маргарет Беатрис Педдль), я внимательно вглядывалась в их имена, каждый раз удрученно покачивая головой.
Двигая глазами слева направо, как будто читаю мелкие надписи на некрологах, и фокусируя взгляд на темном интерьере бюро, я смогла рассмотреть, что внутри кто-то говорит, размахивая руками. Это его желтая рубашка и розовато-лиловый галстук зацепили мой взгляд. Матт Уилмотт!
Не успел здравый смысл ударить по тормозам, как я вломилась в лавку.
— О, здравствуйте, мистер Соубелл, — сказала я. — Надеюсь, я не помешала. Я просто хотела зайти и сообщить, что наш маленький химический эксперимент в итоге прекрасно сработал.
Боюсь, я слегка приукрасила факты. Правда заключалась в том, что однажды в воскресенье после утренней молитвы я прицепилась к нему на кладбище Святого Танкреда, интересуясь его профессиональным мнением — как эксперта по консервантам, так сказать, — насчет того, можно ли дешево и сердито добыть действенную бальзамическую жидкость путем сбора, вымачивания, кипячения и дистилляции муравьиной кислоты из большого количества красных муравьев (formica rufa).
Он потрогал пальцем свою длинную челюсть, почесал голову и некоторое время рассматривал ветки тисов, перед тем как ответить, что никогда не думал об этом.
«Надо поискать информацию, мисс Флавия», — сказал он.
Но я знала, что он не будет этим заниматься, и оказалась права. Старые ремесленники бывают ужасно скрытными, когда дело доходит до обсуждения тонкостей их ремесла.
Сейчас он стоял около темной, обшитой панелями двери, ведущей в некую, без сомнения, вызывающую суеверный ужас комнату, за возможность попасть в которую я заплатила бы гинею.
— Флавия. — Он кивнул — несколько осторожно, как я заметила. — Боюсь, ты должна нас извинить, — сказал он. — Мы…
— Ну-ну, — вмешался Матт Уилмотт, — я полагаю, это вездесущая протеже Руперта, мисс…
— …де Люс, — ответила я.
— Да, конечно, де Люс. — Он покровительственно улыбнулся, как будто все знал и просто поддразнивал.