– Не хотите искупаться? – спросила она с дразнящей улыбкой. – Вода не холодная!
– Да и была бы холодная, – пробормотал он, – она вскипит вокруг меня!
Он посмотрел на хитро улыбающихся женщин, никто не думает отвернуться, напротив, хихикают и смотрят так, словно он сейчас застесняется и откажется лезть в воду.
– Ну ладно же, – пробормотал он, – как хотите…
Он торопливо разделся, все-таки чувствуя со стыдом и неловкостью, что на нем в самом деле слишком много одежд, словно, как правоверный христианин, стыдится тела вообще и прячет его так, чтобы забыть о нем даже самому.
Берта рассматривала его с дразнящей улыбкой, но потом, ощутив, что рыцарь может стесняться, отвернулась и медленно поплыла по чистейшей прозрачной воде над песчаным дном.
Тангейзер наконец вбежал в воду, чувствуя себя немного не по себе. Даже в Палестине не раздевались донага, но там христианство с его законами, а здесь язычество, уже понятно, а у язычников, как с гневом говорил святой отец, нет таких понятий, как стыдливость.
Он догнал ее, и они плыли некоторое время рядом, почти задевая друг друга локтями.
– Вот там грот, – прошептала она таинственно. – Хотите посмотреть?
Он ответил с восторгом:
– Еще бы!
Они переплыли на ту сторону, он нарочито задержался и с вожделением смотрел, как она выходит из воды, с узкими плечами, но широкими бедрами и огромными приподнятыми ягодицами.
Грот оказался невелик, но прекрасен в своей дикости. Там низвергается водопад, разбившись на две струи, в каменном ложе выбил небольшой бассейн, там как раз резвятся мелкие рыбки, блестя чешуей. Они не испугались и продолжали играть, пока Тангейзер не попытался их поймать, только лишь вильнули хвостами и уплыли, попрятавшись за пенистыми струями.
У Берты загадочно мерцают глаза, полные губы приглашающе полуоткрыты, на щеках проступил стыдливый румянец.
Тангейзер молча любовался ею, затем властно притянул ее к себе и молча впился в губы, такие горячие и податливые, покорные, подвластные его воле и желаниям.
Они вернулись к накрытому столу, Берта сказала, что пойдет за фруктами, а возле него села незнакомая девушка, назвавшаяся Изеллой.
У нее крупные глаза, густо подведенные сверху и снизу сурьмой, из-за чего кажутся еще крупнее, а когда она распустила волосы и они свободно заструились по ее плечам, спине и груди, у Тангейзера дрогнуло сердце, настолько она чувственна и прекрасна.
– Давай я за тобой поухаживаю, – сказала она нежно и начала накладывать в его тарелку тонкие куски мяса, крохотных зажаренных птичек, затем придвинула медовые пироги. – Мужчина должен насыщаться чаще…
Он пробормотал:
– У меня аппетит разгорается не только на эти блюда.
Она наклонилась и прошептала ему на ухо:
– Только позови…
Он ел быстро, едва не давился, как голодный волк, что торопится перерезать все стадо, а потом она молча встала, посмотрела на него и пошла по берегу этой подземной, если это подземный мир, реки.
Дальше небольшая роща, Тангейзер ожидал, что Изелла углубится дальше, однако она прижалась всем телом к стволу первого же дерева, голову чуть повернула и посмотрела на него искоса, словно боится его, ищет защиты у дерева, но понимает, что против этого всемогущего и всесильного рыцаря защиты нет и не будет, нужно покориться его воле и отдаться ему со всей покорностью.
Он подошел сзади, обнял ее вместе с деревом, с наслаждением чувствуя, как вминается ее теплое покорное тело.
Потом Изелла тоже ушла, сославшись на какие-то дела, а он, возвращаясь, увидел в сочной траве среди цветов лежащую навзничь Кугинду с венком на голове и в красном длинном платье.
Когда Тангейзер появился, она лишь перевела на него взгляд удивительно прекрасных голубых глаз, сильно подведенных красным, а с боков еще и слегка размазана эта краснота, создавая впечатление, что недавно плакала.
Она покорно смотрела на него, в руках цветы, глаза чистые, как и лицо, нежное, никогда не видавшее солнца, тем ярче на нем цветут пурпуром губы, и Тангейзер понимал, что краски на них нет, все в ней могло бы обойтись без краски.
Он молча снял пояс и уронил его на траву. Она взялась обеими руками за край подола и начала поднимать его выше, одновременно раздвигая ноги, и все время смотрела ему в лицо.
Он опустился к ней и овладел просто и грубо, как язычник, как хозяин, которого не интересуют слова или желания его покорной рабыни.
Она покорно улавливала его желания и делала все, чтобы он остался доволен, он и был доволен, еще как доволен, все женщины принадлежат ему, это ли не мечта мужчин, и он свободен, впервые свободен в своих желаниях и поступках.
И никто ему ни в чем не отказывает, не перечит. Более того, во всем идут навстречу его желаниям и прихотям.
Когда он вернулся, оставив Кугинду распластанной, как рыба-камбала, там же на берегу в траве, столы накрыли уже другой скатертью, нежно-зеленой, а задорная Агая быстро и с удовольствием расставляла блюда из серебра и золота.
Тангейзер засмотрелся, бесподобны огненно-красные волосы, обрамляющие лицо, красные брови, густые красные тени вокруг глаз, и ярко-красные губы на безукоризненно чистом светлом лице.
И только блестящие и сияющие собственным светом глаза, ярко-зеленые, с крупной широкой радужкой, неожиданно нарушают эту гармонию цвета, но как дивно нарушают!
Тангейзер смотрел с сильно бьющимся сердцем и не мог насмотреться.
Она оглянулась через плечо, поймав его взгляд, засмеялась весело и звонко.
– Что так смотришь? Хочешь меня?
– Хочу, – ответил Тангейзер честно.
– Сперва подкрепи силы, – сказала она со смешком, – я не хочу, чтобы ты потерял сознание…
– Не потеряю, – ответил он с вызовом и тут же добавил: – Но ты права, я в самом деле захотел есть просто зверски. Тем более что здесь просто необыкновенные вещи… Откуда такое?
Она пожала плечами.
– Не знаю. Мне все равно. Говорят, с какого-то Олимпа.
Он невольно вздрогнул, попытался сообразить, так ли понял или же послышалось что-то иное, пробормотал:
– Ну, тогда да… тогда должно быть… вкусно…
Она странно посмотрела на него, но ничего не сказала, а он ел в самом деле, как голодный волк, чувствуя, как усталое тело снова наливается молодой гремящей силой.
Девушки потихоньку разбрелись, он допил вино и намеревался отправиться поискать их, чувствуя жар в крови, но когда начал вылезать из-за стола, вздрогнул и подобрался.
К нему неторопливо приближалась та женщина с властными манерами, что встретила его первой, она сдержанно улыбнулась ему и проговорила приветливо:
– Присматриваетесь? Нравится?
Он поклонился.
– Да, в полном восторге… Простите, как мне вас называть? Прекрасная незнакомка?
Она улыбнулась.
– Можете… просто Хозяйка.
Он развел руками и учтиво поклонился.
– С удовольствием. Мужчине всегда приятнее подчиняться женщине, чем другому мужчине.
– Тогда отдыхайте, – велела она строго-ласково. – Я вернусь.
– Когда?
– Когда подойдет время.
Он потянулся за лютней, а когда повернулся, ее уже не было на прежнем месте. Разочарованный, он сел там же на лавку, поудобнее взял инструмент в руки, поэт – везде поэт…
Он довольно долго подбирал новую мелодию, делая ее еще более чувственной, время от времени отхлебывал вино из дивно украшенного рубинами кубка. Теперь он предпочитал крепкое, терпкое, сразу бьющее в голову и разогревающее кровь. Мышление нарушается, зато открываются некие двери в душе, и оттуда… или туда?.. в общем, он ловит возникающие слова и звуки, торопится их вплести в причудливую канву новой мелодии, что потрясет мир…
Затем появились весело щебечущие женщины, он отложил лютню, а они, уложив его на роскошное ложе, со смехом наливали в кубки и чаши вина, отважно пили и сами, беспечно хохотали. Он все время думал, что их сочли бы в его землях бесстыжими, но что бесстыжего в том, что свободно держатся, не позволяют ложной скромности или притворному стыду сковывать слова и движения, что они не лгут, а совершенно… искренни?
– Я люблю вас, – заявил он счастливо, – как здесь хорошо… И какой прекрасный мир мы потеряли!
Рядом с ним села молодая сочная женщина, Тангейзер, теряя над собой всякий контроль, сдернул с нее легкую ткань, прикрывающую грудь, и женщина, охнув от неожиданности, тут же весело расхохоталась над собственным испугом, и другие тоже засмеялись и начали подшучивать, а она, поддерживая тяжелые полные груди ладонями, вскрикнула задорно:
– Перестаньте завидовать! Мне их прятать?
– Надо! – закричала одна весело.
– Обязательно! – крикнула вторая.
– Нечего хвастаться, – крикнула третья, – у меня не мельче!..
– А ну покажи!
– Не дождешься!..
Тангейзер крикнул весело:
– Сейчас я вас помирю…
Дотянувшись до второй спорщицы, он сдернул и с нее полоску ткани, сам ахнул при виде крупной груди с изумительно чистой безукоризненной кожей и ярко-красными вытянутыми сосками.
Остальные хихикали, но свои груди прикрывали ладонями, то ли стыдливо, то ли игра такая, а эти двое начали шумно сравнивать прямо перед Тангейзером, а потом обратились к нему, чтобы он рассудил, чья грудь лучше.
Он воскликнул:
– Вы настолько обе совершенны, что это не мне решать! Я вижу только божественное великолепие, милые мои вакханки…
Одна спросила сердитым голосом:
– Так тебе моя грудь нравится или нет?
– Очень, – заверил Тангейзер.
– Тогда эту ночь я сплю с тобой! – заявила она.
Вторая вскрикнула с возмущением:
– Какая ты… нет, это просто невероятно! Всю ночь?.. Тогда я возлягу с ним прямо сейчас!.. Мой герой, ты же не откажешься?
Тангейзер воскликнул ошалело:
– Я? Я что, похож на последнего дурака?.. Да что угодно, только бы вот так с вами, как же я счастлив!.. Как же мне повезло!..
Эту ночь он провел с Гизеллой, милой и очень хорошенькой девчушкой, молоденькой, как ребенок, но с большими грудями, так сильно расставленными в стороны, что он то и дело брал их в руки и сводил вместе, и широким вздернутым задом, пухленькая и сочная, на редкость живая, глупая и веселая, постоянно хихикала и с готовностью выполняла все его желания, счастливая, что он взял сегодня в постель ее, а не кого-то из подруг.
Наивная и глупая, еще в постели неопытная, но с детским любопытством все вбирающая, как губка, она ему нравилась некоторое время, пока не увидел еще одну.
Она участвовала во всех увеселениях, танцах, но никогда не пела и почти не танцевала, даже не хохотала весело и беспечно, как все, только улыбалась сдержанно, но и это выглядело как вспыхивающая молния на ее красивом мрачном лице.
Глава 12
Вообще она показалась ему отличающейся несколько иной красотой: длинные черные волосы всегда заплетены в косу, а та не болтается по спине, а убрана в кольцо на голове, как носят и графини, и простолюдинки, разница с ними лишь в том, что не укрывает все это еще и платком, и хищная красота иссиня-черных волос видна издали.
Он поймал себя на том, что с великим интересом посматривает на ее сильное крепкое тело в коротком платье вакханки, что больше подходит амазонке, чем вечно развлекающейся беспечной женщине, живущей одним днем…
Когда она покинула круг веселящихся, он потихоньку пошел за нею, заинтригованный, мимо проплыла стена, изрезанная старыми трещинами, а дальше открылся грот с прелестным большим бассейном, куда с высоты падает небольшой поток воды тонкой такой пленкой, Тангейзер ощутил, что сам бы залюбовался, если бы не шел за такой удивительной женщиной.
Воздух казался ему накаленным, и когда она свернула к этому гроту, он понял, что дальше идти не придется. Она остановилась у самого края воды, небрежным движением сбросила прикрывающую грудь тонкую ткань, затем там же на камнях оставила ту часть, что прикрывает бедра, и, оставшись в чем мать родила, подошла к воде.
Он смотрел и не мог насмотреться на ее сильное крепкое тело, белое и нежное, но без той беззащитности, какую он привык видеть у здешних женщин, заглядывающих ему в глаза и вопрошающих, что господин пожелает и как пожелает.
Даже зад, похожий на половинки огромных круто сваренных и очищенных от скорлупы яиц, не подрагивает на ходу, эти вздутости тугие и цельные, и все тело сильное и крепкое, хотя чувствуется в нем хищная гибкость.
Он с волнением наблюдал, как она вошла в воду по щиколотки, остановилась, приподняв плечи, он догадался, что вода холодная, затем решилась и вбежала в этот естественный бассейн, подав грудь вперед и откидывая плечи. Вода взлетела серебряными струями, а она присела, окунувшись по самый подбородок, затем легла на воду и поплыла красиво и мощно, как он и предполагал, не по-жабьи, как те немногие женщины, что каким-то чудом научились плавать, а размашисто и стремительно.
Затем, сделав круг, вернулась, вышла из воды, у него замерло дыхание от ее сильной звериной красоты дикого существа, легла спиной на камни и закрыла глаза.
Он тихонько поднялся, начал приближаться, стараясь не выдавать себя, но под подошвой хрустнул камешек, она тут же повернула голову в его сторону и распахнула глаза, большие и строгие.
Он сказал издали поспешно:
– Не пугайтесь, я просто любовался вами.
Она внимательно осмотрела его с головы до ног, голос ее прозвучал ровно, без интонации:
– Я не пугаюсь.
– Вот и прекрасно, – сказал он с облегчением. – Можно я тут с вами присяду?
Она коротко усмехнулась.
– Можете даже прилечь, если ваши кости вытерпят эти камни.
– Смогут, – заверил он. – Я не комнатный рыцарь, я много воевал, приходилось спать на голой земле, а когда рядом был костер, уже счастье.
Она проговорила, словно не слыша:
– Вы пришли сюда сами по себе… или…
– Нет, – признался он. – Я давно заметил вас.
– Я чем-то отличаюсь?
– Да.
– Чем же?
– Не знаю, – ответил он. – В вас много силы, чувствуется характер. Вы больше амазонка, чем вакханка… Вас как зовут?
– Эльза.
– Эльза, – повторил он. – Это же германское имя!
Она спросила с иронией:
– И как вы догадались?
– Простите, – сказал он, – все-таки это весьма необычно. Откуда среди эллинских… или римских, неважно, вакханок германская женщина?
Она смотрела на него с усмешкой.
– А догадаться трудно?
Он сказал с неловкостью:
– Вы правы, мне теперь такое трудно… Я миннезингер, здесь у меня очень хорошо получаются новые песни, а старые обретают иное звучание, но вот сообразительность что-то у меня просела, как мартовский снег…
– И все-таки?
В ее голосе звучала насмешка, он сказал с трудом:
– Не слишком дико будет предположить, что вас тоже сюда загнала Дикая Охота?
Она покачала головой.
– Нет, но близко, близко.
– А что еще может, – спросил он в недоверии, – кроме этого ужаса?
– Может, может, – заверила она.
Он всмотрелся в нее внимательно.
– Неужто вы пришли сами?
– А вот представьте себе, – ответила она. – Была несчастная любовь, в мои четырнадцать лет меня хотели выдать за богатого старика, и я решила, что лучше погибну, чем позволю сотворить с собой такое…
– И прибежали сюда?
– Как видите.
Он покрутил головой.
– Я думал, я такой один сюда попал…
– Сюда легко прийти, – ответила она, – выйти невозможно.
Он ощутил холодок по всему телу, такая мысль как-то вообще не приходила в голову, спросил настороженно:
– Не выпускают?
Она покачала головой.
– Почему?
– Но…
– Нет-нет, – пояснила она, – никто не уходит. Там холодный и голодный мир, даже королей настигают болезни и смерть. А здесь вечное лето, всегда тепло и ясно. О еде, питье и прочем думать не приходится – все всегда есть, можно веселиться и жить беспечно, как нам всегда хотелось по ту сторону врат этой горы…
Он вздохнул с облегчением.
– Ну… тогда все проще…
Она посмотрела на него со странной улыбкой.
– Да?
– Конечно, – ответил он с убеждением. – Главное, что уйти можно так же просто, как и выйти!
Она вздохнула, взгляд ее был полон сочувствия.
– Да, но…
– Что-то мешает?
Она кивнула.
– Да. Но ничего нового, только то, что здесь есть все, к чему вы стремились. А от этого не уходят.
Он подумал, сказал с неуверенностью:
– Ну не знаю, не знаю… Я – человек искусства, потому во мне горит страсть заставить весь мир слушать мои песни! А когда услышит мир, чтобы услышали и ангелы на небе! И ад, и звезды, и горы!..
Она произнесла с некоторым сомнением в голосе:
– Хорошо-хорошо… Но сперва вы должны создать эти песни?
– Я их уже почти создал, – ответил он гордо. – Почти! Столько новых мотивов отыскалось, поверить не могу! Это просто счастье для музыканта, правда-правда!.. Так что для меня здесь не только вино… Вы позволите вас поцеловать?
– Да, – ответила она, – конечно же, что за странный вопрос…
Хозяйка подошла неслышно, он вскинул голову и уставился на нее несколько отстраненно, еще видя шумные толпы восторженного народа, что несут его на руках по улицам.
– Ох, – сказал он наконец, – простите…
Теперь она так сильно и широко положила красные тени вокруг глаз, что те поднялись до бровей, а внизу захватили скулы, слившись в одно целое на переносице, так что все это великолепие выглядит карнавальной маской.
Губы для контраста остались неподкрашенными, и Тангейзер то и дело переводил на них взгляд, верхняя губа красиво вздернута, обнажая зубки, справа над уголком рта посажена настолько кокетливая темная мушка, что то и дело поглядываешь на нее и сразу видишь призывно приоткрытый рот…