Губы для контраста остались неподкрашенными, и Тангейзер то и дело переводил на них взгляд, верхняя губа красиво вздернута, обнажая зубки, справа над уголком рта посажена настолько кокетливая темная мушка, что то и дело поглядываешь на нее и сразу видишь призывно приоткрытый рот…
Она спросила с задорной улыбкой:
– За что просите прощения?
– Я должен был учуять ваше появление, – ответил он, – как собаки чуют приближение рассвета!
– Да? – спросила она с интересом. – Я думала, рассвет чуют петухи… и прочие птички.
– И поэты!
– Да-да, – произнесла она загадочным голосом. – Вижу, складыванию песен наш уют не мешает?
– Еще как не мешает, – подтвердил он с восторгом. – У меня получается нечто совсем новое, чего не встречал ни в суровой Германии, ни на знойном Востоке!
– Поздравляю, – сказала она.
Он посмотрел на нее с надеждой.
– Я полностью освоился в вашем волшебном мире! Теперь вы удостоите меня вашим высоким вниманием?
Она сочно улыбнулась.
– Удостою, удостою.
Он подвинул для нее скамью, замер в сладостном ожидании, однако она покачала головой.
– Нет…
Он спросил упавшим голосом:
– Но почему?
В ее дивных глазах появился внутренний свет, он не мог оторвать зачарованного взгляда, сразу начал подбирать слова, чтобы выразить эту дивную красоту, а она произнесла медленно:
– На этот раз… я приглашу вас к своему столу…
– Ох, – сказал он.
– Идите за мной.
Через несколько шагов у него остановилось дыхание, мир распахнулся такой красоты, что он и представить себе не мог: высокие деревья с пышными кронами уходят в темную высь, по ветвям прыгают огненно-рыжие белки, а внизу расставлены столы с изысканнейшими яствами, драгоценными кубками и чашами. Воздух наполнен сладостными ароматами волшебных цветов, прямо на земле дремлют огромные бабочки, красоту не описать, он даже остановился в восторге. Но бабочки взлетели, когда хозяйка едва не наступила, однако не разлетелись, а опустились тут же на траву и цветы.
Он церемонно выждал, пока она повернется к нему и сядет на широкий диван, спросил с легким поклоном:
– Теперь я могу узнать ваше благородное имя?
Она чуть раздвинула в улыбке губы, но глаза оставались серьезными.
– Можете.
– Так… как ваше имя?
Она ответила медленно:
– В древние времена меня звали Афродитой, потом Венерой… Даже это место раньше называли Венериной горой… а теперь я больше известна под именем Голды. Или фрау Хильды, как называют в некоторых землях.
– Волшебница Голда, – ахнул он. – Я и представить себе не мог…
Она не сводила с него внимательного взгляда.
– Вижу, вы не очень испугались.
– Вообще-то есть, – признался он, – но… наверное, чересчур пьян? Почему-то не страшно… Или что-то другое?
Она кивнула:
– Другое.
– Что?
– Вы рассказывали, – проговорила она неспешно, – что бывали и в других странах. Это расширило ваш кругозор. А еще вы недавно с Востока, где совсем другой мир… Так ведь?
Он наклонил голову.
– Так.
– Потому вы другой человек, – пояснила она. – Любой уже вопил бы в ужасе, а вы – человек не только отважный, но повидавший многое. А это значит, уже мудрый… вы не боитесь, как другие, только потому, что это незнакомо… Позвольте, я вам налью вот этого вина. Его вы еще не пробовали…
– Сочту за честь, – пробормотал он, – и за счастье… Чтобы сама волшебница Голда наливала, кто мог бы мечтать…
Она сказала нежно:
– Дорогой фрайхерр, но и вы не простой человек! Вы сами творите волшебство своими песнями.
Он посмотрел несколько растерянно.
– Вообще-то и мне иногда что-то чудилось…
– Вот-вот, – сказала она настойчиво. – Мы сродни. Для простых людей одни законы и правила, а для таких, как мы, – все другое… Как вино?
– Волшебное, – признался он.
– По нам и вино, – произнесла она.
– Я просто не могу поверить, что может существовать такое вино!
– Прекрасно, – произнесла она с улыбкой. – Значит, в остальное вы верите легко, потому что… это так естественно! Поэты и должны жить в несколько иной… да почему несколько? Что за осторожность?.. В совершенно ином мире, чем простые лавочники, простолюдины, рыцари или даже короли!.. Потому что они все простые и с простыми желаниями, что не могут не то что перепрыгнуть, но даже заглянуть за окружающий их забор предрассудков, ограничений и запретов.
Он сказал с пьяной веселостью:
– Долой запреты!
– Долой, – согласилась она.
– Долой все ограничения, – сказал он отважно. – Все!.. Человек должен быть свободным!.. Человек должен сам определять себе границы… А если это кто-то делает за него – это насилие над личностью!.. Ик!.. Мы должны быть против… ик!.. такого… ик!
– Запей, – сказала она, – икота пройдет сразу.
В его кубок полилось такое густое вино, что почти как масло, он сделал первый глоток, во рту как будто наступило Царство Небесное, даже сознание очистилось, он с нежностью смотрел на волшебницу и видел, насколько она хороша и прелестна, насколько нежна ее кожа и как приподнимается ее полная грудь при каждом вздохе…
– Голда, – повторил он сиплым голосом, – она же Афродита…
Она засмеялась.
– Поверить трудно?
– Еще бы…
– Афродита, Венера, – сказала она, – и еще сотни имен… Когда-то я правила миром, но пришли новые боги, старые уничтожены или прячутся среди немногих, что не приняли новых богов… У многих из нас уже другие имена.
Тангейзер сказал осторожно:
– Господь один…
Она отмахнулась.
– Тем более! Как можно уступать одному?.. Но я знаю, что однажды люди устанут от непомерной для них ноши и снова возжелают плотских наслаждений так сильно, что отвернутся от этого вашего Господа, и в мире возродится культ плотских утех. Снова это станет важным… важнее, чем читать книги или тратить жизнь в философских диспутах о смысле жизни. Люди начнут наслаждаться, милый Тангейзер!..
Она хлопнула в ладоши, к ним подбежали девушки с большими чашами в руках и медными кувшинами.
– Какого тебе вина? – спросила Голда. – В прошлый раз тебе нравилось фалернское?.. Хочешь попробовать кипрского? У него совсем другой вкус…
– Хочу, – ответил Тангейзер. – Я все хочу попробовать. И всем насладиться!
Голда победно улыбнулась.
Приближающиеся звуки музыки услышал не сразу, из темного прохода вышли, пританцовывая на ходу, очень легко одетые женщины в масках, в германских землях их вообще бы сочли голыми, несмотря на те легкие куски ткани на бедрах и груди, что не столько одежда, как украшение.
За ними появились сопровождающие их музыканты: все как на подбор молоденькие юноши и девушки, тоже в масках, но если женщины в масках из золота и с богатыми украшениями, то у музыкантов маски серебряные и закрывают почти все лицо, а у женщин маски начинаются чуть выше бровей и опускаются до носа, оставив рот открытым.
Голда сказала весело:
– Бал-маскарад!.. Думаю, тебе это знакомо?
– Чуточку, – признался он. – Пришлось видеть… издали.
– Что так?
– Тогда я еще не был так близок ко двору.
Она кивнула.
– Они сами потеряли больше, чем ты. На этом маскараде ты самый знатный гость!.. Идите, веселитесь!
Он с пьяной отвагой смотрел на нее откровенным взглядом.
– Госпожа Голда, а вы… участвуете?
Она расхохоталась.
– Зачем тебе, отважный рыцарь?
– Я хотел бы, – сказал он, сам поражаясь своей пьяной наглости, – прильнуть своими устами к вашим персям… таким роскошным, если откровенно…
Она засмеялась, ничуть не рассердившись, погрозила пальчиком.
– Всему свое время. Возможно, когда-нибудь…
Он вскрикнул пламенно:
– Как мне приблизить этот миг?
– Сам догадаешься, – произнесла она. – Идите же, вот и вам маска… впрочем, зачем она вам?
Он спросил в удивлении:
– А как же без маски?
– Вы уникальны, – сказала она со смехом, – вам не скрыться ни под одной личиной!.. Идите же…
Он сделал несколько шагов к танцующим, а когда оглянулся в сторону волшебницы, там уже было пусто. Он лихо тряхнул головой, расправил плечи и пошел на звуки музыки, что становились все громче. Кровь в ответ начинала разогреваться, сердце участило удары, а он ощутил, как тело наливается удалой и задиристой силой.
Глава 13
Несколько дней он просто насыщался, перебирая молодых женщин со страстным упоением, занимался с ними любовью в воде, на траве, на столах, сразу с двумя-тремя, а когда показалось, что начинает повторяться, отправился разыскивать хозяйку Голду.
Он отыскал ее только в Лазурном гроте, она сидела с ровной спиной перед огромным зеркалом, а две девушки старательно укладывают ей в прическу массу золотых волос, закалывают шпильками с янтарными головками.
– Госпожа, – произнес Тангейзер церемонно и учтиво поклонился. – Счастлив лицезреть вас.
Она скосила в его сторону глаза, не двигая головой.
– А, милый миннезингер!.. Как продвигаются ваши песни?
– Прекрасно, – ответил он. – Я счастлив, что вы спросили о самом главном.
Она ответила с легкой насмешкой:
– Обожаю мужчин, у которых дело важнее их наслаждений.
– Мы все такие, – заметил он скромно.
Ее красиво изогнутые дуги бровей приподнялись.
– Разве?
– Все, – уточнил он, – у кого есть дело. А кто работает только для пропитания, тех не считаем.
– А это кто? – поинтересовалась она. – Простолюдины?
Ему показалось, что она произнесла эти слова с пренебрежением, и хотя простолюдины иного и не заслуживают, он автоматически встал на их защиту.
– Простолюдин, – сказал он с нажимом, – может с удовольствием копаться в своем огороде, стараясь, чтобы у него было лучше, чем у других. Это и будет его делом! Но иной музыкант всего лишь зарабатывает на жизнь игрой, не стараясь создать новые песни…
Девушки поглядывали на него искоса, но улыбались заигрывающе только у хозяйки за спиной, не соображают, дуры, что в зеркало все равно видно.
– Тогда мне повезло, – произнесла она со странной улыбкой. – Хорошо, девочки, идите играйте.
Они ушли, опуская головы и тихонько улыбаясь ему украдкой, одна даже ухитрилась на ходу приоткрыть ему на краткий миг грудь с огромным красным ореолом вокруг сильно вытянутого, как мизинец, соска, и когда обе исчезли, Тангейзер сказал с чувством:
– Это не повезло.
– Что оказались здесь?
– Что я сейчас с вами.
Она сдержанно улыбнулась.
– Вы еще не со мной, не заблуждайтесь…
Он воскликнул пылко:
– А что нужно, чтобы быть с вами, госпожа? Только скажите!
Она рассматривала его с улыбкой, что манила его и тревожила. Что-то в ней и обещающее такое, чего еще не дала ни одна из женщин, и в то же время нечто опасное, словно находится в пещере с могучим и опасным животным.
– А вы как думаете, дорогой миннезингер?
Он ответил откровенно:
– Моя госпожа, когда я с вами, я ни о чем не могу думать! Я только чувствую.
– А что чувствуете?
– Счастье, – сказал он немедленно. – Счастье и радость.
– Это же главное, – произнесла она медленно, – или еще нет?.. Но я имела в виду, что вы сложите песнь лично для меня.
Он вскрикнул:
– Это будет моя лучшая песнь!
Он самозабвенно подбирал слова, словно терпеливый гном, что прорывает гору норами и пещерами, чтобы отыскать драгоценный камешек, затем, как ювелир, прилаживал одно к одному, создавая из них соцветия, наконец подбирал нужные звуки, слагая в мелодию, и здесь приходилось то отказываться от даже самых лучших звуков, что не влезают в стройный ряд, то выбрасывать жемчужины слов, заменяя менее яркими, но точнее попадающими в нужное гнездо.
Голда появилась, когда он был не просто уверен, что это его лучшая песнь, но абсолютно уверен. Но отыскать хозяйку этой волшебной горы не удавалось, пока вдруг она не предстала перед ним, выйдя из темной щели в каменной стене.
Он торопливо поклонился.
– Госпожа Голда!
– Миннезингер, – ответила она.
– Господа Голда, – сказал он пылко, – я прошу вашего разрешения исполнить песню в вашу честь!
Она ответила в своей обычной легкой манере:
– Уже готово?
– Да, госпожа Голда!
– Так быстро? – спросила она. – Я слышала, хорошие вещи обтачиваются долго.
– Это если слагают ремесленники, – ответил он, сильно покривив душой, но кто проверит, – а когда за дело берется настоящий поэт… то слова и мелодии рождаются сами, питаемые богами!
Она смотрела, хитро прищурившись, словно понимает, как на самом деле творятся песни, медленно наклонила голову.
– Я выслушаю с удовольствием. Думаю, даже с большим удовольствием.
– Спасибо, госпожа!
Он перекинул со спины лютню, настраивать не стал, только что играл, проверяя заключительные аккорды, взглянул на нее и широко ударил по струнам.
Она слушала внимательно, он запел, чувствуя, как его сильный голос задрожал от страсти с первой же строфы, все тело отозвалось, жар пошел от сердца и воспламенил слова.
Голда опустила веки, взгляд затуманился, однажды вздохнула так тяжело, что Тангейзер едва не прервал песнь, но она тут же устремила на него требовательный взор, и он продолжил, в каждой строфе воспевая свою любовь к ней, свою страсть и желание овладеть ею со всем пылом неудержимой любви.
Оборвав песнь на высокой ноте, он поклонился и застыл так в ожидании, после долгой паузы раздался ее измененный голос:
– Милый мой миннезингер… мне кажется, я ничего не слышала более совершенного…
Он вскрикнул:
– Моя госпожа!
– Это чудесно, – продолжила она.
– Моя госпожа?
– Это настоящая поэзия, – сказала она. – Слышала подобных песен много, но это… лучшая.
Он приблизился к ней и, отбросив лютню за спину, протянул руки.
– Моя госпожа!
Она покачала головой.
– Погоди. Это лучшая из песен, но все-таки в ней заметны крохотные изъяны. Я вижу и, думаю, даже ты видишь. Давай сделаем так… Ты исправишь и снова исполнишь, уже улучшенный вариант!.. И тогда уже не я, а ты станешь моим господином.
Он чувствовал гнев и досаду, мысленно уже срывал в жадном нетерпении ее одежду и бросал на ложе, но… с другой стороны… если он отточит все в хвалебной песне, то… станет ее господином? Ради этого стоит постараться.
– Моя госпожа, – произнес он с поклоном, – я все сделаю. Обещаю, окончательный вариант будет намного лучше этого!
– Он должен быть совершенством, – сказала она.
– Он будет совершенством, – пообещал он. – И тогда вы не уйдете от моих объятий!
Голда смотрела на него с веселой насмешкой.
– Узнаю поэта, – произнесла она глубоким волнующим голосом. – Все вы полагаете, что мир должен лежать у ваших ног, и очень удивляетесь, когда он почему-то не ложится…
Тангейзер поинтересовался:
– А в самом деле, почему не ложится?.. Хотя мир меня не так сейчас интересует, как нечто более значительное…
– Ну-ну?
– Почему не ложитесь вы?
Она засмеялась.
– Хорошо сказано! Грубо, откровенно, но на всякий случай с юмором, чтобы можно было сказать, что это только шутка.
Тангейзер с самым скромнейшим видом развел руками.
– Рад, что вам понравилось. Но вы не ответили…
Она высоко приподняла красивые дуги ровных соболиных бровей.
– Вы хотите спросить, как меня уложить в свою постель? Или просто уложить под себя? Меня же и спросить?
Он ответил бодро:
– Разве самая прямая дорога не сама короткая?
– Короткие дороги, – сказала она медленно, – не самые лучшие… Когда вы едете окольной, вроде бы теряете больше времени, но сколько увидите по дороге, сколько услышите, с какими людьми и существами пообщаетесь!..
– Верно, – согласился он, – но когда сжигает нетерпение, то выбираем короткий путь. Это потом, да, наверное… можно к дому ездить и самой длинной…
– Останавливаясь у других женщин, – произнесла она понимающим тоном. – Ну да, а как же… Только я не зря дала вам возможность ехать окольной дорогой. И все еще даю.
– Почему?
Она улыбнулась несколько печально.
– Кто удостаивается моей любви, тот уже не ездит окольными путями. Тот вообще старается не отходить от меня ни на шаг.
Он воскликнул бодро:
– Так это же здорово!
– Разве?
– Это прекрасно, – сказал он с жаром.
Она покачала головой.
– Что ж, вы сами выбрали этот путь… Нет-нет, не протягивайте руки… и вообще не подходите близко. Я не одна из вакханок, что всего лишь мои служанки. Я волшебница Голда! Хотите насладиться моим телом? Тогда завоюйте меня!
Он спросил с сильно бьющимся сердцем:
– Как?
– Вы должны знать…
Он покачал головой.
– Пока не соображаю.
– Вы же поэт, – напомнила она. – Пишите мне стихи! Сочиняйте песни. Исполняйте в мою честь.
Он пробормотал:
– Но я так редко вас вижу. И вы тут же исчезаете.
Она сказала покровительственным тоном:
– В моих владениях я знаю все и слышу все. Пойте, я услышу. Читайте стихи – ни слова не проскользнет мимо меня.
Он спросил угрюмо:
– И как я узнаю, что мои песни наконец-то подействовали?
Она чарующе улыбнулась.
– Обещаю, вы это узнаете! И ни с чем не спутаете.
– Ну, – сказал он с сомнением, но уже загораясь самой идей сразить песнями саму Афродиту, – хорошо, я принимаю вызов! Что касается песен, я еще не терпел поражений.
Она сказала с обольстительной улыбкой:
– Хорошо, герой! Посмотрим, насколько ты силен в песнях!