Он пробормотал, избегая ее взгляда:
– Я сочинял и песни…
– По одной в год, – сказала она, – милый мой, я не знаю, что с тобой случилось… но все хорошо, твоя болезнь пройдет… не может не пройти!
Он пробормотал:
– Пройдет?
– Да!
– Разве это хорошо, – проговорил он так, словно сам еще не понимал, как отнестись к такому, как неожиданная и непонятная болезнь и возможность такого же исцеления, – если пройдет… или нехорошо?.. Не значит ли, что душа умерла?
Она вскрикнула:
– Но ты-то будешь жив!
– И даже здоров, – согласился он. – Еще как здоров… Ничто уже не будет тревожить… Но как хорошо и радостно будет… кому?
– Тебе, милый, тебе!
Он сказал тоскливо:
– Мне? Разве то буду я?.. Без души я разве я?
Она хотела уверить, что любое исцеление во благо, но он вдруг насторожился, отодвинулся от нее и воззрился с таким страхом и отвращением, что она вскрикнула в горе:
– Что с тобой снова?
Он пробормотал, не сводя с нее пристального взгляда:
– Я много слышал с детства страшилок о том, как дьявол покупает душу за мирские блага, за любовь женщин, за золото и власть… но считал это бабьими сказками. Но теперь я понимаю, что не все так просто. Я уже продал душу… и без всякого договора!.. Какой договор, все так ясно… Пока я тешу себя в разнузданной похоти, душа становится все меньше и меньше, пока наконец не заболеет и не умрет…
Ее лицо стало совсем растерянным, она взмолилась:
– О чем ты говоришь?
– Я из другого мира, – прошептал он. – Мы бунтуем против правил… мы мечтаем о мире без них… и вот я оказался в мире своей мечты! И что?.. Где мое бесконечное и незамутненное счастье?
– Оно будет, – заверила она, тут же поправила себя: – Оно вернется. Ты же был счастлив, забыл?
Он сказал с болью:
– Да где я только не бывал счастлив… Когда мне было четырнадцать, жена моего старшего брата затащила меня в свою постель, пока он гонялся в лесу за оленем… О, как я был счастлив! Да только всю мою жизнь и дальше у меня было именно такое счастье, что так не поднялось выше пояса…
– Выше пояса? – переспросила она. – А зачем выше?
– Душа находится выше, – объяснил он, поморщился, пережидая острый прилив боли, лицо стало серым, а губы посинели. – Неужели я тут издохну?.. Отпусти меня, Голда…
Она непреклонно покачала головой.
– Нет. Там жестокий и холодный мир. Там ты погибнешь очень быстро. Ты стал нежнее мотылька, что страшится не только зимы, но даже дождя и ветра…
Он поднялся, хватаясь за стену.
– Так тому и быть. Выпусти меня, прошу!
Ее лицо стало жестким, она произнесла ровно и холодно:
– Нет. Ты был хозяином моего тела, ты делал все, что желал, тебе было подвластно все!.. И чем ты отплатил? Ты останешься здесь навеки. Ты мой, только мой. Я не выпущу тебя из своей власти.
Он пал на колени и со слезами вскричал:
– Спаси меня, Матерь Божья!.. Защити!.. Да, я плохой христианин, я редко вспоминал имя Господа и забывал посещать церковь, о чем горько скорблю и сожалею, но я всегда поминал твое благословенное имя!
Голда дважды протягивала к нему руку, намереваясь тряхнуть за плечо и вырвать из этого сумасшествия, но отдергивала, то ли страшась чего-то непонятного, то ли в самом деле не желая вмешиваться, он должен сам переболеть и понять, что его счастье только с нею.
А Тангейзер сперва бормотал неумело молитвы, которые помнил с детства благодаря настырным родителям, потом голос его окреп, он говорил громко и страстно, а Голда заламывала руки, чувствуя, как ее любимый все больше уходит в странный и непонятный мир.
Голова его закружилась, он услышал ее далекий крик:
– Возвращайся ко мне… Тот мир не примет тебя… Возвращайся!.. Я буду ждать…
Часть III
Глава 1
В черепе грохотали молоты, его шатало и бросало в стороны, он шел, как тяжело пьяный, пока впереди не забрезжил свет.
Ему почудилось далеко впереди призывное конское ржание, ринулся туда, ударяясь о камни, дальше забрезжил свет, Тангейзер помчался со всех ног, страшась, что все исчезнет, но щель расширилась, выпустила его наружу под бездонное небо…
Он ускорил шаг, вывалился в огненный день, упал, а над головой страшно фыркнуло. Он в ужасе вскинул голову, но это его конь выступил из-под каменного козырька и потянулся к хозяину мордой.
Тангейзер не поверил глазам: у потертого седла слева приторочен его небольшой походный мешок, где его немногие сокровища, помимо тех камешков, что зашиты в седло, а у него самого на поясе висит тяжелый меч в расписных ножнах с золотыми накладками в виде стилизованных побегов винограда, а за спиной надежный щит с гербом Тангаузенов.
– Дорогой ты мой, – вскрикнул Тангейзер в удивлении. – Так сколько же времени прошло на самом деле?.. Годы, как говорит Голда, или только час?
Он погладил коня по широкой переносице, не удержался и расчувственно чмокнул в умную морду. Тот слегка фыркнул, но Тангейзер видел, что верный друг рад и счастлив.
Он вскарабкался в седло, старался не думать, как это конь простоял здесь столько без воды и овса, такое лучше не представлять, он перекрестился и вспомнил, что за все время в чертогах волшебницы Голды он так ни разу и не наложил на себя крест.
Быстро проверив мешок, Тангейзер убедился, что все сокровища на месте, как полновесные золотые монеты, так и драгоценные камни, упрятанные в седло.
– Нам повезло, – сказал он. – А теперь давай побыстрее отсюда!.. Ты, наверное, уже проголодался…
Невольно оглянулся, вот она, та трещина, в которую он тогда вбежал в последней отчаянной попытке избежать участи быть схваченным Дикой Охотой. Из недр горы поднимается сухой теплый воздух, Тангейзер уловил даже едва заметные ароматы розового масла и запахи цветов, что росли только в Элладе, да и то, наверное, на одном Олимпе…
Темное низкое небо, от которого уже отвык в мире, где небосвод всегда ярок и сверкает просто невыносимо, опустилось еще ниже, по нему двинулись тучи, тяжело и неприятно загремело.
Дождь сперва пошел по-германски ровный и упорный, но затем нечто изменилось в тучах, хлынули такие потоки, взбивающие грязь с земли, что ослеп не только он, но и конь, похоже, ничего не видел даже перед мордой.
Он крепко упирался подошвами высоких сапог в стремена, без необходимости перебирая озябшими руками скользкие ремни повода, из-под копыт вылетали целые фонтаны жидкой грязи.
Ему показалось, что между деревьями тянется тропка, торопил коня, наконец жидкий лес остался далеко позади, впереди в самом деле глубоко пробитая колея, что значит – село близко, но дождь перешел в такой остервенелый ливень, что колея исчезла в потоке мутной воды, та пошла широко поверху, волоча вместе с мусором трупы утопших мышей, опавшие листья и мелкие ветки.
Он втягивал голову в плечи, а над головой из черных громад туч резко и страшно вспыхивала лютая белая молния, страшно шипящая, а следом сразу же раздавался оглушающий удар, от которого вздрагивала земля и кричали в ужасе звери в глубоких норах.
На некоторое время сотрясающий землю и весь мир грохот начал стихать, хотя ливень льет по-прежнему, однако вокруг посветлело, а то словно поздний вечер, конь громко фыркает, копыта утопают уже не в грязи, а в вязкой глине.
Тангейзер оглядывался, напрягая глаза, наконец сквозь завесу ливня вроде бы рассмотрел в стороне нечто красное вроде черепичной крыши, обрадовался и сказал торопливо:
– Все-все, сейчас приедем под крышу, там отдохнем и переждем дождь!
Конь печально вздохнул, но повернул послушно и пошел через вспаханное поле, увязая в земле еще больше и вытаскивая на копытах по пуду черной земли.
Когда они подъехали к воротам, конь уже ронял пену с удил, бока в мыле, голову опустил, страшась и грозы, что повернулась и начала заходить другим краем, и размокшей земли, где, казалось, можно утонуть, как в болоте.
Тангейзер, не слезая с коня, постучал в створку ворот, никто не откликнулся, постучал громче, наконец сообразил, что за шумом ливня его не услышат, с седла перемахнул на ту сторону, снял запор и втащил за повод коня.
Когда закрывал ворота, на крыльцо выскочил толстый мужик с рогожным кулем на голове, прокричал всполошенно:
– Кто там? Чего надо?
– Не разбойники, – успокоил Тангейзер. – Где тут коня поставить?
Мужик суетливо сбежал с крыльца, быстро отворил двери длинного сарая.
– Сюда, господин. Туда, где мои лошади.
– Отлично, – сказал Тангейзер. – Вот тебе монета, накорми и напои. Мне кажется, он не ел и не пил семь лет.
Мужик ухватил коня за повод, а Тангейзер, уже пригибаясь под ливнем, раз спасение близко, взбежал на крыльцо. За домом грозно чернеет массивная туча, угольно-мрачная и злая, в ее недрах часто полыхает багровым, то будто затихает, а затем пугающе широко и страшно…
Мужик ухватил коня за повод, а Тангейзер, уже пригибаясь под ливнем, раз спасение близко, взбежал на крыльцо. За домом грозно чернеет массивная туча, угольно-мрачная и злая, в ее недрах часто полыхает багровым, то будто затихает, а затем пугающе широко и страшно…
Он прошел пустую просторную горницу, в большой комнате топится печь, на столе горит свеча, а от печи повернулась такая же массивная, как и хозяин, женщина.
– Здравствуйте, – сказал Тангейзер. – Жуткий дождь загнал меня в гости, но если бы я слышал, как здесь вкусно пахнет, я бы все равно свернул к вам.
Женщина заулыбалась во весь широкий рот.
– Ваша милость, вы угадали, готовить мы умеем!
Хлопнула дверь, мужик вошел, уже без куля на голове, но почти такой же мокрый, как и Тангейзер.
– Да мы и поесть любим, – добавил он. – Мы Гислеры, ваша милость. Меня зовут Фриц, это моя жена Марта. Еще у нас дочь Эльхен, она в соседней комнате мне свитер вяжет… Эльхен!
В комнату вошла широкая полная девочка, точная копия матери, только этой лет шестнадцать, если не меньше, с огромной грудью и таким же задом, толстые белые руки обнажены почти до плеч.
Она поклонилась и сказала детским голосом:
– Здравствуйте, господин. Налить вам молока? Я час назад подоила корову.
– Налей, – ответил Тангейзер. – Сколько лет уже не пил молока!
Хозяин сказал почтительно:
– Что же за земли, где нет молока?
Тангейзер отмахнулся.
– Я был в Святой земле, освобождал Гроб Господень. Правда, молоко иногда пробовал, но только овечье, козье, верблюжье… но я считаю молоком только коровье!
Хозяин довольно заулыбался.
– Да, только у коров настоящее. Я попробовал как-то кобыльего… как только варвары его пьют?
Потом они ужинали, Тангейзер рассказывал про Святую землю, Гроб Господень, сарацин, Вифлеем и другие города, в которых побывал, на него смотрели со священным испугом, как на святого человека, а бедная девочка вообще таращила глаза и раскрывала рот.
Они втроем потом пили кислое вино, Тангейзер щедро бросил на середину стола несколько серебряных монет, хозяйка деловито прибрала, и пир длился, а Эльхен то и дело поднималась, чтобы подать на стол новое блюдо или подлить всем вина.
Тангейзер поймал себя на том, что посматривает то на ее широкий зад, в воображении уже оголил его, любуясь чистой нежной кожей ребенка, что уже не ребенок, то чувствовал в своих ладонях горячую тяжесть ее грудей.
Она что-то уловила в его взгляде, жутко краснела, но и чаще посматривала на него уже с вопросом в крупных глупых глазах навыкате.
Дождь наконец-то стих, Фриц пошел в конюшню засыпать лошадям на ночь овса и подлить воды, Марта собрала посуду и вынесла на крыльцо, чтобы вымыть в бочке с водой, набежавшей с крыши.
Тангейзер вытащил золотую монету и показал Эльхен.
– Это твоя, – сказал он шепотом, – если придешь ко мне ночью.
Она ответить не успела, заскрипела дверь, Марта вдвинулась в комнату задом, волоча с собой корзину с отмытой репой, довольно вздохнула.
– Как чисто дождик вымыл!
Тангейзер зевнул с завыванием.
– Да, бывает и от такого ливня польза… Где мне постелили? Устал, засну как убитый.
Она всплеснула руками.
– Да еще не удосужились… Эльхен! Быстро возьми чистые одеяла и новую подушку, отнеси в комнату, что окнами в сад.
Девчушка сказала торопливо:
– Сейчас сделаю, мама!
Тангейзер сказал сонно:
– А я пока тут посижу. Негоже заходить вслед за молодой девушкой…
Хозяйка рассмеялась.
– Она еще совсем ребенок! Но скоро, вы правы, ваша милость, придется соблюдать правила, как взрослой девушке… Как быстро время летит!
– Увы, – сказал он. – Не успеешь оглянуться.
Вернулся хозяин, сообщил, что конь в порядке, сыт и напоен, Тангейзер и с ним поговорил о погоде и видах на урожай, за это время Эльхен вышла, скромно потупив глазки, и звонким детским голосом сообщила, что постель заправлена, подушки взбиты, а окно отворено, чтобы проветрить, а то душно было…
– Молодец, – сказала мать. – Иди заканчивай довязывать, а потом прочтем молитву и ляжем спать. Утром распогодится, нам много дел в огороде…
– Да, мама, – ответила Эльхен благовоспитанно и чинно удалилась в другую комнату.
Тангейзер вздохнул и, в самом деле чувствуя легкую усталость, потащился к двери комнаты, которую ему отвели, как спальню.
В комнате взаправду чувствуется духота, но в распахнутое окно вливается свежий воздух, простыни чистые, а громадная подушка из лебяжьего пуха взбита с германской тщательностью.
Он стащил сапоги, разделся, меч поставил у изголовья, ложе приняло его без протеста, он с наслаждением вытянулся, разминая суставы, как же все-таки хорошо снова оказаться в этом родном мире, пусть даже в нем дождь и ветер, но когда-то они заканчиваются, а жизнь продолжается!
Веки начали слипаться, он ощутил, что засыпает, укрылся одеялом и в самом деле заснул, но еще успел почувствовать, как дверь приоткрылась, хозяин заглянул тихонько и, убедившись, что благородный господин спит, тихо-тихо закрыл за собой и удалился, стараясь громко не топать.
Он в самом деле заснул и даже похрапывал, не видел, как зашла хозяйка и заботливо укрыла его сползшим одеялом, ночами в этих землях холодновато, очаг к утру точно погаснет, об этом позабыл благородный господин, так прожарившийся на далеком южном солнце, что если бы не светлые волосы и голубые глаза, самого можно бы принять за сарацина.
Ему снились, однако, не жаркие пески Святой земли, не Гроб Господень или Вифлеем, он снова очутился в жарких объятиях пламенной Айши, которую и сейчас жаждал всем сердцем.
Вынырнул из забытья он моментально, когда одеяло приподнялось, и его ноги коснулось горячее упругое бедро.
Эльхен легла рядом и застыла, а когда он повернулся к ней, она прошептала детским голоском:
– Мама и папа долго разговаривали в своей комнате. Только сейчас заснули…
Он ответил тоже шепотом:
– Пусть спят крепко. Это их не касается, пышечка. Ты такая сдобная нежная булочка, Эльхен, на тебя будут засматриваться все мужчины округи…
Она сказала со смешком в голосе:
– Уже начинают. Только я такая толстая…
– Ты не толстая, – заверил он. – Ты пышненькая и лакомая, все мужчины именно таких любят, и неважно, что говорят вслух. Мы все думаем и чувствуем одно, а говорим… то, что нужно говорить.
Он осторожно снял с нее рубашку и даже остановился в восторге, созерцая ее в самом деле нежное пышное тело, только-только созревающее, лакомое и призывающее мужчин, как распустившийся цветок призывает бабочек, пчел и шмелей.
«А я жук, – подумал он, сознание продолжает подбирать сравнения и метафоры, словно он и сейчас создает песню, – огромный жук, жучара…»
Она прошептала боязливо:
– Мне что-то делать надо?.. А то я еще девственница…
– Ничего, – успокоил он нежно. – Просто постарайся и ты получить радость…
– Ах, ваша милость, – шепнула она совсем тихо, – вы первый рыцарь, что остановился у нас… Мы в таком глухом месте, что вообще никого не видим, будто одни на свете… Отец хоть раз в год в город ездит, одежду и горшки привозит…
Он обнял ее горячее нежное тело, напомнил себе, что будет наслаждаться медленно и растягивая удовольствие, но уже чувствовал, что не получится, он предполагает, а животная суть Змея в нем говорит все громче и требовательнее, что все будет так, как она изволит…
Он поднялся на рассвете, как и собирался, заспанной Эльхен дал золотую монету и посоветовал тайком от родителей застирать кровавое пятно на простыне.
Сонный хозяин вышел, пошатываясь, на крыльцо, когда Тангейзер выводил коня из раскрытых ворот конюшни.
– Ваша милость, – вскрикнул он растерянно, – позавтракали бы… И в дорогу харчей бы не помешало…
Тангейзер весело помахал рукой.
– Я спешу, – сказал он бодро. – Так долго был в Святой земле и так соскучился о Германии!.. Через два-три часа уже въеду в городские врата Вартбурга, там и определюсь, где остановиться и позавтракать.
Хозяин сказал со вздохом:
– Тогда добрый путь, ваша милость! Надеюсь, вам у нас понравилось.
– Еще как, – заверил Тангейзер. – Вот возьми!
Он бросил ему золотую монету, оторопевший от неожиданного богатства Фриц едва успел поймать, а Тангейзер повернул коня и галопом вылетел через распахнутые ворота на дорогу.
Глава 2
Через три-четыре часа цветущая долина перед Вартбургским замком открылась во всей красе. Донесся мерный звон колокольчиков пасущегося стада, тут же Тангейзер уловил далекие звуки свирели, простые и бесхитростные, какие только и могут извлекать пастухи, присматривающие за стадами.