Я слушала, теряясь в догадках: зачем он врет?
— Кошмар какой-то, — прошептала я и достала платок из сумки, давая тем самым понять, что сейчас зареву.
— Уверяю тебя, бояться нечего. Ни тебе, ни Софе.
— Мне нужно выйти, — сказала я, поднимаясь.
Когда я вернулась из туалета, Рахматулин разговаривал по телефону. Он был в таком бешенстве, что даже не заметил меня. Я сочла за лучшее притормозить.
— Я сказал, свои деньги ты получишь.
Дай мне время, — пауза, а потом:
— Кому ты грозишь?
К моменту моего появления за столом Рахматулин уже пришел в себя, но дышал еще тяжело, а взгляд его блуждал. Кто-то явно не давал ему жить спокойно. Его интерес ко мне заметно угас, все, что он хотел сказать, уже было сказано, а продолжать светскую беседу ему что-то мешало, мыслями он был далеко. Сославшись на усталость, я попросила отвезти меня домой, что он и сделал весьма охотно. Но домой я не торопилась, кое-что не давало мне покоя, и я решила потратиться. Взяла такси и поехала на дачу, дача интересовала меня мало, а вот кладбище — чрезвычайно. Таксист слегка обалдел, и было с чего — кому придет в голову заявляться на кладбище в такое время.
Я рассказала совершенно идиотскую историю о дурных снах и срочной необходимости навестить могилу бабушки. Я и в самом деле постояла минут пять возле одной могилы , но занимало меня место по соседству.
Крапива продолжала расти, никем не потревоженная. Удовлетворив свое любопытство, я вернулась домой.
В кухне сидела Сонька.
— Ждать замучилась. С Витькой развлекалась?
— А ты откуда знаешь?
— На работу звонила. Тетя Клава сказала, что тебя встречал обалденно красивый мужик на шикарной тачке.
— Что, прямо так и сказала?
— Нет. Но те слова я уже забыла. В общем, дурак поймет, кто тебя посетил. Что, плохи дела?
— Может, бывают и хуже.
— Чай пей, мозги на место встанут.
За чаем я передала разговор с Рахматулиным и о своем путешествии на кладбище сообщила.
— Вот гад, — выругалась Сонька, — а ведь влюблен был. Чтоб ему в тюрьме сгнить! — Немного отдышавшись, она спросила:
— Но если могилу не раскапывали, откуда он знает, что там пусто? Может, есть какой прибор, чтоб определить, есть ли что в земле?
— Чепуха это, Софочка, может, и есть такой прибор, только откуда он у Рахматулина? Витька поступил бы проще: сунул в лапы мартышкам по лопате и велел: «Копайте».
— Но не копали. А он знает, что в могиле пусто. Нет, моих извилин на это не хватает.
А твоих?
— Моих тоже.
— А кто должен появиться в нашем окружении?
— Думаю, те, кто Славку увел.
— И он их не знает? Да что ж это за бандит такой, коли не ведает, что у него под носом творится?
— Он, может, и ведает, а вот мы — нет.
Ладно, ложимся спать. Устала я, еле на ногах стою.
Однако спать не получалось, мы продолжали изводить друг друга бессмысленными вопросами. После часа ночи в дверь позвонили. Мы вздрогнули и уставились друг на дружку.
— Не открывай, — зашептала Сонька.
Я подошла к двери и робко спросила:
— Кто там?
— Маргарита, открой, это я, Игорь.
Я облегченно вздохнула и открыла дверь.
Гоша выглядел так, словно встретил привидение.
— Ты чего? — опять испугалась я.
— Разговор есть.
Тут вышла перепуганная Сонька, тараща глаза.
— Чего по ночам людей пугаешь?
— Просто так не пришел бы. В общем, дело такое. Я сегодня с Брауном ездил, сопровождал то есть. Встретился он с каким-то мужиком. Такой солидный, и разговор у него… короче, не из наших. Они с Брауном о Рахматулине говорили. Тут такое дело: убийство заказное…
— Ну и что? — взъелась Сонька. — Мыто здесь при чем? Стоило людей будить, чтоб страшные сказки рассказывать.
— Потому и бужу, что все это вас напрямую касается. Рахматулин киллера нанял, чтоб с одним мужиком разделаться, из какой-то фирмы мужик, и дела там, нам не разобраться. Так вот, киллер заказ выполнил. Человек он серьезный, о нем прямо легенды ходят, вроде никто и никогда его не видел, а кто видел, тот уж не расскажет.
Кличка у него Оборотень. И связаться с ним можно было только через одного человека:
Илью Большакова. Смекаете, куда ветер дует? Этот самый Большаков должен был киллеру деньги передать, плату за убийство и то есть. Большие деньги. Только сгинул он вместе с большими деньгами, и ни одна живая душа не знает, что с ним. Рахматулин должен с киллером расплатиться, а чем?
— Что ж, у него денег нет? — удивилась Сонька.
— Таких, может, и нет. Их ведь собрать надо, а деньги в деле. И Оборотень на него зуб поимел, потому как оплата задержалась и человек Витькин сгинул. Хотя, может, сам Оборотень его и пришил, поди разбери. Короче, Браун решил во всем этом поучаствовать, уж очень ему хочется, чтобы Оборотень его от Витьки вашего избавил.
— Дела, — сказала Сонька, — еще б понять чего-нибудь.
— Только это еще не самое паршивое.
Браун сказал, слух прошел, что две какие-то девки убийц Большакова видели собственными глазами, видели, как труп его на деревенском кладбище зарывали, и сами потом к Рахматулину пришли и в доказательство большаковский медальон показали.
— Вот гад! — ахнула Сонька. — Выходит, мы вроде приманки.
— Точно. Найти вас проще простого.
Брауну на это много времени не понадобится. И не только Брауну. Если Оборотень Большакова не убивал, ему тоже интересно будет на убийц взглянуть. А теперь вы мне скажите: что на кладбище видели?
— Ничего. Максимыч, может, и видел, но нам не сказал, — прервала я затяжное молчание.
— Маргарита, мотать вам надо. Убьют вас ни за что ни про что, и понять ничего не успеете.
— Куда нам бежать? — вздохнула я. — Прятаться? Не найдут, так от тоски свихнешься, много ли напрячешься. Нет, прятаться я не буду. Ты как? спросила я Соньку.
— Я — как ты. Скажешь прятаться — спрячусь, нет — значит, нет. Беженцев и без нас хватает, может, побираться начать на старости лет?
— Дуры вы, вот схлопочете пулю…
— Ты нас не пугай, сбежать всегда успеем, может, как-нибудь и выкрутимся.
— Ага, давайте.
— Они что же, при тебе говорили? — спросила я.
— Как же… по нужде пошел, а они по аллее прогуливаются, вот я, точно индеец, за ними…
— Ты, Гош, поаккуратней.
— Поучи… Уезжаете или нет?
— Не-а, — ответила Сонька, выдав лихую улыбку. — Гретка умная, что-нибудь придумает. Что мы, дуры какие, квартиры бросить и без штанов бежать, нет уж, мне наш город нравится, пусть другие бегут.
— Отважная очень, — съязвил Гоша. У меня не было Сонькиного оптимизма, но как-то так выходило, что бежать нам некуда.
Проводив Гошу, мы легли спать, только уснуть оказалось делом нелегким.
Сонька глаза в потолок таращила, потом ко мне полезла:
— Гретка…
— Помолчи.
— Может, нам правда сбежать. Страшно.
— Будет совсем страшно, сбежим. А сейчас заткнись.
— Ты подумать хочешь? Думай, думай… — Сонька затихла и лежала, не шевелясь. А я пыталась думать. Первый стопроцентный факт — Большаков зарыт у амбара. Но знаем об этом только мы, для остальных это совсем не факт. Второй: убийца — парень на «восьмерке», его я видела в ту ночь. Номер машины имеется, и установить владельца нетрудно. Здесь сразу два «но»: во-первых, это опасно, во-вторых, машина может быть ворованной. Кто-то схватил связного, то есть Илью Большакова, и зверски пытал. С какой целью? Хотел узнать, где деньги? Сомнительно: деньги должны были находится у него. Хотел узнать, кто такой Оборотень?
Зачем? Допустим, он просто любопытный.
Или имел на Оборотня зуб. Или смертельно боялся его. Большаков мог рассказать о киллере, а мог и не рассказать, хотя очень сомнительно, что человек смог вынести такие пытки и промолчать. У Рахматулина сейчас требуют деньги. Кто? Оборотень, пожалуй, это тоже факт, именно он Витьку звонками в тоску вгоняет. А Витька распускает слух, что мы видели убийц. Для чего?
Для того, чтобы их выманить. Их или Оборотня. Может, он решил деньги сэкономить и с ним разделаться? Рахматулин врет, что проверял могилу. Почему? Объяснений этому я не нахожу. Теперь во все это еще и Браун вмешивается, пылая желанием разделаться с конкурентом. И мы умудрились влезть во всю эту кашу. Пора бежать! Я вздохнула, Сонька сразу заворочалась.
— Злиться не будешь, если спрошу: чего надумала?
— Спи, несчастная.
— Мысли одолевают. Чего делать-то будем?
— Будем ждать гостей.
Будильник зазвенел в половине седьмого. Сонька делала вид, что его не слышит.
На работу мне сегодня к десяти, но по средам, а сегодня среда, я хожу за молоком.
Тяжко вздохнув, накинула халат. Мир с утра выглядел серым и скучным.
— Гретка, молочка бы, — пробубнила Сонька.
— Убить бы тебя! — в сердцах ответила я и пошла в ванную. Душ придал бодрости, в однообразной серости мира стали проглядывать розовые пятна. Я попробовала продолжить вечерние размышления, так сказать, на свежую голову, но то ли голова не была свежей, то ли рефлексы еще дремали, только вчерашние умозаключения казались чепухой, сюжетом для третьеразрядного фильма.
— Нельзя постоянно думать об одном и том же, — мудро рассудила я, взяла бидон и вышла из дома.
До троллейбусной остановки, где размещался импровизированный рынок, метров пятьсот. Через дорогу, вдоль сквера и направо. Я сошла с тротуара, сделала шаг и тут… дико заскрипели тормоза, заревел сигнал, и я схлопотала такой удар по бедру, что грохнулась спиной на асфальт и взвыла от боли. Мой бидончик, весело громыхая, покатился по дороге. Тут я заметила в нескольких сантиметрах от себя колеса машины и хотела заорать, но крика не получилось. Волосы вроде бы встали дыбом, а вот язык — отсох. Расстояние между мной и колесами не уменьшалось, и я с трудом сообразила, что машина стоит на месте, а я, как ни странно, жива. Правда, не совсем.
Возвращение к жизни процесс медленный.
Его слегка ускорил тип, выскочивший из машины.
— Идиотка несчастная! — заорал он. — Тебе что, жить надоело? Смотреть надо, куда идешь.
Это было обидно, я смогла приподняться и проорать в ответ:
— Правила учи, придурок. Здесь одностороннее движение. Глаза протри и увидишь «кирпич».
— Где здесь знак, где? Покажи.
— Как только встану, — ответила я. Тут он перестал орать и начал проявлять беспокойство, а потом и заботу, прямо-таки отеческую.
— Здорово задел?
— Испугал здорово. Пока больше ничего сказать не могу.
Он присел рядом, ощупал мои ноги и с видимым облегчением сообщил:
— Переломов нет. Встать сможешь?
— Попробую, — я пошевелилась и для начала села поудобнее. Получалось неплохо.
— Головой ударилась?
— Нет. Спиной.
— Больно?
— Конечно, больно. — Он подал мне руку, и я встала. На мой белый плащ смотреть не хотелось. Вокруг собрались несколько любопытных. Тип, минуту назад посягавший на мою жизнь, подобрал бидон с крышкой и вернулся ко мне.
— Давайте я отвезу вас в больницу, — перешел он на «вы», видимо, решив, что с потерпевшей следует быть вежливым.
— Провались ты… — ответила я, ища глазами место, куда можно сесть.
Он подхватил меня под руки и усадил в машину. Полминуты мы сидели молча. Чувствовала я себя неплохо. Меня только слегка трясло, наверное, от пережитого страха.
Посидев немного с закрытыми глазами, я повернулась к хозяину машины и заявила:
— Будем считать, что я в полном порядке. Привет!
— Эй, подождите, думаю, нам в травмпункт надо.
— А я не думаю. Если мне захочется в травмпункт, я найду другого водителя, потому что с таким психом можно ездить только на кладбище.
— Извините, — произнес он очень серьезно, — и за то, что наорал на вас, тоже.
Это я с перепугу.
Тут я наконец посмотрела на него, так сказать, другими глазами. До сей минуты он был психом, покушавшимся на мою жизнь, теперь же приобрел черты высокого блондина лет тридцати пяти, красавцем не назовешь, но что-то в нем было. Светлые глаза за стеклами очков взирали на меня умоляюще. Очкарики всегда казались мне беззащитными.
— Давайте все-таки в травмпункт, — тихо сказал он, — чтоб не беспокоиться потом.
— И не буду. Я отлично себя чувствую.
Кстати, «кирпич» на въезде вполне краснобелый, взгляните из любопытства.
Я хотела выйти, но он вдруг проявил чудеса ловкости, быстро захлопнул дверь, завел машину и с места тронулся.
— Мне это не нравится, — сурово сказала я.
— Пожалуйста, не будем спорить, до больницы езды десять минут, и я сразу же доставлю вас домой.
— Я не успею купить молока.
— Успеете. Клянусь, молоко к завтраку у вас будет.
Я отвернулась и стала смотреть в окно.
Интересно, как я сейчас выгляжу? Скверно, надо полагать. Даже сумки нет, чтобы привести себя в порядок. Я на него покосилась, а он на меня. Улыбнулся и сказал:
— Меня зовут Глеб. А вас?
— Я не спрашивала, как вас зовут.
— Послушайте, я, конечно, понимаю, что вы на меня сердитесь, но… может, вы все-таки простите меня?
— Может быть. Кстати, вот еще «кирпич», вы их что, принципиально не замечаете?
— Я просто тороплюсь доставить вас к врачу.
— Вы потенциальная угроза не только для пешеходов, но и для транспорта.
Тут мы въехали во двор больницы, и он начал обращаться со мной, как с тяжелобольной: помог выйти из машины и всю дорогу до кабинета трогательно поддерживал под руку.
— Слушайте, — разозлилась я, — перестаньте прикидываться. Чувствую я себя нормально, заявлять на вас никуда не собираюсь, так что не надо лишних телодвижений.
Он никак не отреагировал на мои слова и был по-прежнему настойчив. Приемная, к счастью, была пуста. Дежурил молодой парень, которому явно нравились блондинки.
Из одних заботливых рук я перекочевала в другие. Через пятнадцать минут врач вынужден был признать, что, кроме синяков, никаких увечий у меня не наблюдается.
В отличие от него, я порадовалась этому.
И покинула кабинет. Тип по имени Глеб сидел на скамье в коридоре и терпеливо ждал известий.
— Как дела? — спросил он.
— Нормально. Вам не удалось сломать мне ни одной косточки. Расстроились?
— Вы всегда такая сердитая?
— Нет. Раз в неделю. Чаще меня машины не сбивают.
— Если все закончилось не так уж плохо, может, вы перестанете злиться и скажете, как вас зовут?
— Не скажу.
— Почему?
— не знаю. Может, из вредности.
— Такая красивая девушка не может быть вредной.
— Может! Особенно если ее слегка зацепят бампером.
Мы сели в машину и направились к моему дому.
— Где молоко покупаем? — спросил он.
— На остановке, возле гастронома. Вот здесь сверните.
Он свернул и остановил машину. Последняя бабулька сворачивала сумки.
— Ну вот, — вздохнула я. Глеб выскочил из машины и кинулся к старушке.
— Все продали? — прямо-таки с отчаянием спросил он.
— Все, сынок.
— Ну, ничего. Где-то ведь еще молоко продают. Верно?
— Верно, — кивнула я, взяла из его рук бидон и пошла к дому. Он бросился за мной.
— Подождите, давайте съездим.
— Перестань суетиться! — разозлилась я. — У меня нет к тебе никаких претензий.
Всего доброго.
— Здорово, что мы опять на «ты».
— Милицию позвать или так отцепишься?
— Да здесь ни одного милиционера.
— Хорошо, шагай рядом, только заткнись.
— Может, все-таки познакомимся?
— Не имею желания.
— Почему?
— Я что, отвечать должна?
— Слушай, я понимаю, по-дурацки все получилось, извини ради Бога, хочешь, на колени встану?
— Обожаю клоунов.
— Просто у тебя некрасивое имя и ты стесняешься.
— Точно. А вот мой некрасивый дом. До свидания.
— А как же молоко к завтраку?
— Муж купит.
— Муж? Черт, как не повезло. А он точно есть?
— Еще бы, и в придачу к нему двое детей.
Не оборачиваясь, я сделала ручкой и вошла в подъезд.
— Кто это рядом с тобой бежал, похожий на московскую сторожевую? удивилась Сонька, таг щась в кухонное окно.
— Один подслеповатый псих. Он не заметил «кирпич» и пытался сбить меня машиной.
— Это он зря. Машина денег стоит.
— Именно это я ему и сказала.
— Слушай, а он очень даже ничего. Высокий, блондинистый. Одет прилично.
Тачка путевая?
— «Восьмерка».
— Во… Светку Сафронову Вовка сбил — поженились.
— То-то она двенадцать лет мучается.
— Так он ее велосипедом сбил, а не «восьмеркой». Молоко где?
— Ушло. Вместе с бабулями.
— А ты где была?
— В травмпункте. — Я поведала историю о наезде и продемонстрировала плащ. Сонька сочувствовала и по молоку тосковала.
Тут в дверь позвонили, я пошла открывать: на пороге стоял Глеб с трехлитровой банкой молока в руках и сиял, как новенькая монетка.
— Привет! — лучисто улыбнулся он. — Завтракать еще не сели?
— Уже поужинали.
— А войти можно?
— Войти нельзя. Моему мужу это не понравится. Он сейчас в ванной с опасной бритвой в руках.
— Цивилизованные люди пользуются электрической.
— А он не цивилизованный. Если в три секунды не исчезнешь, сам в этом убедишься.
— Да брось, ты не замужем.
— Серьезно?
— Я у пацанов во дворе спросил. Клялись. И потом, не может мне так чертовски не везти. Это ж нечестно. Банка тяжелая, держать неудобно, можно я ее на тумбочку поставлю?
— Зря старался. Я покупаю молоко у знакомой старушки, у других не беру. Спасибо за заботу. Очень тронута. До свидания.
Я попыталась закрыть дверь. Из-за моей спины возникла Сонька и ласково замурлыкала:
— А вот и молочко, как славненько. Чего человека в дверях держишь? Человек услужливый…
— Скройся с глаз, — зло проворчала я.
— И чего ты взъелась? А вы проходите.
Давайте мне банку.
— Ты чего в моем доме хозяйничаешь?
— Она вообще-то ласковая, — ухмыльнулась Сонька, — это сегодня на нее накатило, видать, шибко вы ей по кумполу съездили.
— Уйди, убогая, — прошипела я.
— Да ладно, пойдемте в кухню. Глянь, мужик какой, росту почти два метра, косая сажень в плечах. Мужик нынче редкость, по весне и то не отловишь, а этот сам явился.