– И никаких гамбургеров? – насмешливо спросила я.
– Ну уж нет! Это еда для детей, – презрительно ответил Пепе.
То лето было одним из самых жарких на моей памяти. Со всех градом катил пот – даже на вилле Бадольо, несмотря на мраморные полы и высокие потолки. Пепе в подвале приходилось особенно тяжко, хотя он почти не жаловался. Иногда он выходил в сад и стоял под деревьями, утирая лицо старым полотенцем, но чаще трудился на кухне, готовя пиршество за пиршеством для бесчисленных гостей, которых приглашали на виллу познакомиться с семьей Марио. Были там и огромные подносы с запеченной пастой, и большие тарелки с капонатой, и нежные рыбные супы, и мясо краба, поданное в панцире, и кальмары, тушенные в собственных чернилах.
Вечеринки следовали одна за другой, гостеприимством Марио наслаждались знаменитости и важные персоны всех сортов. Однажды на виллу заявился даже мафиози Счастливчик Лучано, хотя Бетти, будь ее воля, и на порог бы его не пустила.
Мать Марио, маленькая, но волевая женщина, не привыкла скрывать свое мнение.
– Зачем ты связался с этими людьми, Фредди? – спросила она, услышав приглушенные жалобы Бетти. – В Калифорнии мы всегда старались держаться от них подальше.
– Не волнуйся, мама, ничего они нам не сделают, – отвечал Марио. – А этому парню просто нравится мой голос, вот он и приходит.
В любом обществе Марио требовал, чтобы к деду Сальваторе относились как к главе семьи. За обедом никто не поднимал вилку и не вставал из-за стола прежде него. Он был стар, но все еще горделив и осанист, с густой шапкой седых волос и аккуратными усиками. «Наверное, когда-нибудь таким же будет и Марио», – думала я.
Это было хлопотливое, однако удивительно спокойное время. При родственниках Марио не пил лишнего и не давал волю чувствам. Никаких разговоров на повышенных тонах или вспышек гнева – только не в присутствии матери, которая обращалась к нему не иначе как «дорогой Фредди». С ней он вел себя образцово и повсюду брал с собой – на студию, в любимые кафе. Марио с таким восторгом показывал ей Рим, как будто этот город принадлежал лично ему. Когда Мария Кокоцца собралась возвращаться в Америку, он ужасно расстроился и даже спрятал ее паспорт. Отпустить мать он согласился только при условии, что она оставит с ним деда Сальваторе и обязательно вернется к Рождеству.
Вместе с Марией Кокоцца Марио покинуло и хорошее настроение. Всего через несколько дней после ее отъезда он впал в уныние, недовольный своим голосом и измученный длинными сессиями звукозаписи. Он постоянно препирался с Костой и жаловался на качество оркестра и слишком плотный график. Конечно, больше всего страдала Бетти: именно ей приходилось терпеть его пьяные выходки и внезапные вспышки ярости. Слышать их ссоры было невыносимо. Мы все ходили по вилле на цыпочках, подавленные и незаметные, и ждали, когда они перестанут разрывать тишину своими криками.
Самая отвратительная сцена произошла в июле. Был уже вечер. Мы с Пепе хотели поискать спасения от жары на улицах города и уже собирались уйти, когда послышалась ругань. Как обычно, все началось с того, что Марио пил, а Бетти просила его остановиться. В ответ он принялся обвинять ее во всем, что было не так в его жизни, – это из-за нее он не стал оперным певцом, соглашался сниматься в никудышных фильмах, вгонял себя в гроб бесконечными турне и записью пластинок, выступал, даже когда болело горло. Чем больше он кричал, тем сильнее она повышала голос. Наконец я услышала, как он с яростью и отчаянием ударил кулаком по двери.
– Давай немного подождем, – попросила я, опасаясь оставить Бетти одну в разгар ссоры.
– Нет, пойдем отсюда, – торопил Пепе. – Не желаю это слушать.
– Лучше останемся и убедимся, что все в порядке, – настаивала я.
– Зачем? Мы все это уже слышали и знаем, что будет дальше. Синьор Ланца что-нибудь разобьет, она начнет плакать и запрется в спальне. Полночи он будет пить, а утром пойдет к ней каяться с опущенной головой.
– Наверное, ты прав, – ответила я, хотя на душе у меня было неспокойно.
Мы сели в такси и поднялись на вершину Яникула как раз к началу представления кукольного театра «Пульчинелла». Мы собирались купить в ларьке фруктов и холодных напитков и найти свободную скамейку с видом на город, но тем вечером засуха кончилась, и полил холодный дождь. На холме стало ветрено, и вскоре нам пришлось вернуться в город в поисках укрытия. Пепе купил билеты на фильм с Марчелло Мастроянни, который мы оба уже видели. Мы сидели на самом заднем ряду и целовались в мерцающем свете, пока зрители смеялись над тем, что происходило на экране.
Мы просидели в кинотеатре два сеанса. Уже поздно ночью Пепе проводил меня обратно на виллу Бадольо, а сам пошел домой – он снимал маленькую комнату рядом с вокзалом Термини. На вилле было тихо. Я открыла дверь и осторожно пробралась к себе, стараясь никого не разбудить.
Ночью я несколько раз просыпалась и слышала, как летний дождь барабанит по стеклам. Я проснулась рано и быстро оделась, чтобы сразу заглянуть к Бетти. После ссор с Марио она часто впадала в уныние, и, возможно, ей нужно принести таблетки или открыть в спальне окна.
К моему удивлению, дверь оказалась приоткрыта, а не заперта. Я заглянула внутрь и увидела, что одеяло и простыни не смяты, а в спальне никого нет. Тогда я решила осмотреть комнаты для гостей и действительно нашла там Бетти – она лежала в постели, в которой еще недавно спала ее мать.
Я не стала ее будить и пошла вниз варить кофе. Снаружи по-прежнему шел дождь, и я на мгновение замерла посреди пустой кухни, глядя, как с магнолий капает вода. Медленно прихлебывая эспрессо, я перебирала в уме дела на сегодня. Надо помочь Бетти составить список гостей для очередной вечеринки, зашить порванное вечернее платье, забрать у ювелира браслет, который отдавали на починку… Дела все скучные, но пора начинать. Я допила кофе и направилась в комнату Бетти, чтобы отыскать порванное платье.
Роясь в шкафу, я шеей почувствовала порыв холодного воздуха и только тут заметила, что занавеска развевается на ветру, а дверь на террасу распахнута настежь. Я пошла ее закрыть и увидела на мраморном полу террасы какой-то большой темный предмет, по которому хлестал дождь. Я не сразу поняла, на что смотрю, а когда поняла, меня на мгновение сковал ужас.
Он лежал совершенно неподвижно – должно быть, напился, уснул и проспал так всю ночь. Губы у него посинели, кожа была холодна, а одежда промокла насквозь. Я даже не могла понять, дышит ли он.
– Синьор Ланца! – в ужасе вскрикнула я, боясь, что у него остановилось сердце, пока он без сознания лежал под холодным дождем. Я прижала пальцы к его шее, стараясь нащупать пульс. – Синьор Ланца, вы меня слышите?
В ответ он не пошевелился и не издал ни звука. В отчаянии я принялась хлопать его по лицу и щипать за щеки, громко зовя по имени. Я была уверена, что мы его потеряли.
– Серафина?..
Голос у Марио был слабый и дрожащий, но он был жив, и меня захлестнула волна облегчения.
– Да, синьоре, это я.
Марио с большим трудом открыл глаза.
– Что я тут делаю? – прохрипел он.
– Я не знаю. Давайте я помогу вам войти в дом. Вы можете сесть?
Марио был слишком слаб и сбит с толку, чтобы встать на ноги. Я тщетно пыталась приподнять его, а по волосам и лицу у меня текла дождевая вода.
– Помогите!.. – крикнула я в открытую дверь. – Пепе… Антонио… Лилиана… кто-нибудь…
Но никто не пришел. Я кое-как подхватила Марио под мышки и потащила к двери, а он стонал и трясся, как в лихорадке.
– Помогите! – не переставая кричала я. – Кто-нибудь! Помогите же!
На крики прибежала Бетти – бледная, с обезумевшим взглядом.
– Боже мой, Серафина, что случилось?
При виде Марио она с криком упала на колени и повалилась на него. Наверное, решила, что он мертв.
– Марио, Марио… Он дышит? Я не слышу. Боже, Марио, не покидай нас… Господи, пожалуйста, не надо…
– Он дышит, синьора, – поспешно успокоила ее я, – просто ужасно замерз. Нужно втащить его в дом и скорее переодеть.
Вдвоем нам удалось втащить Марио внутрь. Пока Бетти раздевала и кутала мужа в одеяла, я вызвала «Скорую помощь». Появились остальные слуги. Экономка побежала помогать Бетти, а Пепе поспешил на кухню – готовить горячее питье. Я стояла у парадного входа в ожидании врачей, а в животе у меня все переворачивалось от пережитого потрясения.
Марио немедленно отвезли обратно в клинику «Валле Джулия». Нам сказали, что у него пневмония, хотя, похоже, это была не вся правда. Бетти подолгу шепталась с врачами, но ничего мне не рассказывала.
– Главное, он вне опасности, – сказала мне она. – Слава богу, вы нашли его тогда, когда нашли. Слава богу, Серафина.
Глаза у Бетти постоянно были красные и опухшие, и я часто слышала, как она плачет. Думаю, Бетти чувствовала себя виноватой и не могла простить себе той ужасной ссоры. Каждый раз, возвращаясь из больницы, она подолгу отлеживалась со смоченным в холодной воде куском фланели на лбу. Бетти с удовольствием спала бы целыми днями, но я будила ее и заставляла есть – не хватало еще, чтобы она тоже заболела.
Однажды Коста съездил в клинику и вернулся на виллу, потрясенный до глубины души.
– Марио постарел лет на десять, однако по-прежнему собирается петь в Римском оперном театре и «Сан-Карло» в Неаполе, – сказал Коста Бетти. – Похоже, он считает себя бессмертным.
– Сможет он петь? – спросила Бетти.
– Это мы узнаем, только когда он снова начнет работать. Бетти, здоровье у Марио сильно подорвано. Даже если он и хочет петь в опере, не думаю, что у него хватит сил.
– Ты так ему и сказал?
– Я сказал, что это может его убить, – признался Коста.
– А он?
– Только рассмеялся и ответил: «Ну, Коста, никто не вечен». А потом, как обычно, обещал бросить пить, вести здоровый образ жизни, сесть на диету.
Синьор Ланца оставался в клинике до конца месяца. Его возвращения я ждала почти с ужасом. Мне часто вспоминалась темная фигура, неподвижно распростертая на террасе, и я невольно спрашивала себя, в каком состоянии найду Марио в следующий раз, если он не сдержит своих обещаний.
Снова накатила жара, и в доме стояла невыносимая духота. Как только выдавалась свободная минутка, я выходила в сад, садилась одна в тени деревьев и ждала, не подует ли ветерок. Часто я доставала из коробочки кольцо Пепе и надевала на палец.
Мне нравилось поворачивать кольцо и любоваться сверкающим камнем, ощущать его непривычный вес и мечтать о том, что оно сулило. Может быть, когда-нибудь я сумею рассказать Пепе, кто я на самом деле, и он не разлюбит меня? Тогда мы смогли бы пожениться.
The Lord’s Prayer[49]
Последней песней, которую я слышала в исполнении Марио, была молитва «Отче наш», положенная на музыку Альберта Хэя Малотта. Мы с Бетти вместе поехали на студию «Чинечитта» и теперь сидели в кабинке звукорежиссера, а они с Костой записывали песни, над которыми начали работать еще до того, как Марио попал в больницу.
Марио утверждал, что совершенно здоров. Он пытался сбросить вес для очередного фильма и жил практически на одной воде со льдом. Но он разительно изменился и выглядел гораздо старше своих тридцати восьми. Вид у него был разбитый и больной.
И только голос хранил прежний огонь. В тот день Марио собрал все силы и пел вдохновенно и страстно. Некоторые песни были записаны с первой попытки, и ни одна не потребовала больше двух дублей. К концу утра оставалось записать только «Отче наш».
Как же проникновенно звучали знакомые слова молитвы! Какая чистота была в этом голосе, совершенном и незабываемом! Закрыв глаза, я благодарила Бога за то, что он не отнял у Марио дар, несмотря ни на что.
Допев, Марио опустил голову и устало потер глаза, затем посмотрел на Косту, и тот улыбнулся и кивнул.
– Прекрасно.
– Может, сделать еще один дубль на всякий случай?
– Незачем. Еще никогда в жизни ты так не пел. У меня мурашки бежали по коже.
Марио рассмеялся, и в его глазах блеснул прежний озорной огонек:
– Мы двенадцать лет работаем вместе, а я все еще способен тебя удивить! Неплохо, а, дружище?
– Весьма неплохо, – согласился Коста.
– Без тебя я бы не справился. И не только сегодня.
Коста пожал плечами.
– Есть и другие дирижеры и аккомпаниаторы.
– Да, но только ты меня понимаешь, – ответил Марио. – Ты знаешь, как я вступаю, как дышу. Ты работаешь в одном со мной ритме. Спасибо тебе, друг. Спасибо за все.
Возможно, Марио был так сентиментален потому, что в тот же день Коста уезжал в Америку. Возвращаясь на виллу, все трое предавались воспоминаниям о дорогих им людях и местах, о человеке по имени Терри и о доме на Тойопа-драйв, куда обещал зайти Коста.
Пепе устроил великолепный прощальный обед и приготовил все любимые блюда Косты: макаронный тимбалло, морепродукты и зажаренное на рашпере мясо, салаты, заправленные лимонным соком и оливковым маслом. Выпив шампанского за новую пластинку, Марио, Бетти и Коста сели за стол. Я ходила туда-сюда с тарелками, прислушиваясь к их беседе. Они говорили о возвращении Косты, новых альбомах и всевозможных планах на будущее. Потом речь зашла о Рождестве.
– Это будет лучшее Рождество в моей жизни, – объявил Марио. – Хочу, чтобы приехала вся моя семья. Привези их с собой, Коста, – маму, папу и Терри. Пора бы ему завести себе заграничный паспорт.
– Я уж прослежу, чтобы они не передумали, – ответил Коста. – Но и ты пообещай мне кое-что. Поклянись как можно больше отдыхать. Хочу, чтобы мой друг стал похож на себя прежнего.
Марио только пожал плечами и рассмеялся.
– Не волнуйся ты так! Я прекрасно себя чувствую.
Мы все выстроились перед парадным входом, чтобы пожелать Косте счастливого пути, и махали ему вслед, пока такси не скрылось из виду. Я помогла убрать со стола и занялась обычными делами, уверенная, что время пролетит незаметно и скоро Коста будет, как прежде, обедать вместе с нами.
* * *Сентябрь стоял сухой и теплый, а на вилле кипела работа: синьор Ланца готовился к съемкам нового фильма. С утра до вечера приходили люди и проводились встречи. Несколько раз я слышала, как Марио жалуется Бетти на боли в груди.
– Вспомни своего друга Тайрона, – с беспокойством говорила Бетти. – Ты ведь не хочешь, чтобы с тобой произошло то же самое?
– Я-то собираюсь не фехтовать в тяжелом костюме, а просто петь. Не волнуйся.
Но всего через неделю он отказался ехать в Лондон из-за плохого самочувствия. Поход всей семьей в оперу тоже пришлось отменить после того, как толпа поклонников узнала его, несмотря на темные очки, и осадила, требуя автографов. Когда-то подобное внимание нравилось Марио; теперь оно стало слишком утомительным.
– Больше всего меня беспокоит правая нога, – говорил Марио как-то утром, полулежа в кресле у кровати. Рядом, прислоненная к подлокотнику, стояла его трость.
Я находилась тут же – снимала бигуди с волос Бетти, но, как обычно, они с Марио разговаривали так, словно были одни.
– Ты должен немедленно лечь в больницу, – с тревогой в голосе сказала Бетти. – Ты все время жалуешься то на ногу, то на боли в груди… С такими вещами не шутят, Марио. Нужно заняться своим здоровьем, иначе с тобой и правда произойдет то же, что с Тайроном.
– Ну хорошо, хорошо, – неохотно согласился Марио. – Вернусь в больницу сразу после благотворительного концерта в Неаполе.
– Нет, отмени концерт, – настаивала Бетти. – Ты не в состоянии петь.
– Не могу. Я и сам не хочу в нем участвовать, но… в общем, ты знаешь.
Внезапно вспомнив о моем присутствии, они обменялись многозначительным взглядом. Бетти нахмурилась.
– Мне не нравится, что Счастливчик Лучано и его дружки имеют над нами такую власть. Когда же наконец мы от них избавимся?
– Всего один концерт, а потом сразу в «Валле Джулию», – успокаивал ее Марио. – Стану слушаться врачей, соглашусь на любое лечение. Все будет хорошо, вот увидишь.
* * *Тем вечером я поехала в Трастевере. Последние несколько месяцев я заглядывала домой редко, и то только когда была уверена, что никого не встречу. С мамой и Кармелой мы виделись всего несколько раз. Я почти ничего не рассказывала им о себе, и в конце концов они перестали меня расспрашивать.
Теперь моим домом стала комната на вилле Бадольо. На столик рядом с кроватью я поставила фотографию Розалины, на спинку стула повесила малиновый шарф, который получила в подарок от мамы. Но в тот вечер меня почему-то тянуло к родным. Мне хотелось узнать, как дела у Розалины в школе, хотелось увидеть мамино лицо. Я тосковала по прежней беззаботной жизни. Поэтому после работы я не пошла с Пепе к фонтану Треви, а села на трамвай и поехала на другой берег реки.
Розалина сидела за кухонным столом и вместо того, чтобы делать уроки, рисовала на учебнике каракули. При виде меня она радостно вскочила со стула и тут же прижала палец к губам.
– Тише! Mamma отдыхает. У нее болит голова, а аспирин кончился. Она пытается заснуть.
– А где Кармела? Почему не сходит в аптеку?
– Не знаю. Она уже давным-давно куда-то ушла.
– Ну, тогда я сама схожу, – нетерпеливо сказала я.
– Принеси чего-нибудь вкусненького, – попросила Розалина, – шоколадку или пирожное.
– Может быть, посмотрим… Сначала сделай домашнее задание.
Розалина состроила недовольную гримасу, однако раскрыла книгу и даже, кажется, начала читать. День клонился к вечеру, и на улице царило оживление. Женщины возвращались домой с тяжелыми корзинами, чтобы приготовить ужин, мужчины собирались небольшими группами и обсуждали последние новости, перегораживая дорогу сигналящим автомобилям. Перед баром на углу грелись в лучах заходящего солнца мамины подруги. Кармела тоже сидела с ними. Ее губы были накрашены ярко-красной помадой, волосы коротко подстрижены и пышно взбиты. При виде меня она даже не прервала разговора и только кивнула.
– Кармела, что ты тут делаешь? Mamma больна, ей нужен аспирин, – с негодованием сказала я.
– Знаю, я уже его купила. – Она потянулась за сумочкой. – Просто заглянула на минутку в бар чего-нибудь выпить. Может, отнесешь таблетки сама, раз ты все равно здесь? А я останусь подольше.