Я зашла в магазин и купила мобильный. Славка, должно быть, теряется в догадках, почему я не отвечаю на звонки. И, конечно, переживает. Его хлебом не корми, только дай побеспокоиться. Предупредив, что у меня сменился номер, я отправилась домой. Славка обещал приехать через час, а я в целях успокоения нервной системы решила принять ванну, но и в этом не преуспела. Зазвонил телефон в прихожей, и я бросилась к нему в одной тапке и наспех наброшенном халате, хотя могла бы на звонок наплевать. Добрых вестей я не ждала, а плохие подождут, но к телефону все-таки спешила. Звонила мать Милки. По тому, как звучал ее голос, стало ясно: испытания еще впереди.
– Фенечка, хорошо, что я тебя застала, – заговорила она. – Неудобно тебя беспокоить, но…
– Что случилось? – перебила я, решив не церемониться.
– У нас несчастье. Оля погибла, Милочкина двоюродная сестра. Ты ведь ее знала?
– Да, конечно, – ошалело ответила я, силясь прийти в себя от этой новости.
– Оля уехала сразу после похорон Милы, потому что дочка оставалась с соседями, вот и торопилась, а моя сестра, Ксения Григорьевна, была здесь, со мной, уехала вчера вечером, вот сейчас позвонила… просто ужас какой-то… мне надо ехать к сестре, а голова ничего не соображает. Хотела позвонить Сереже, чтобы он меня отвез, но тут о тебе подумала. У тебя ведь есть машина?
– Да, конечно, – сказала я. – Я сейчас приеду.
Повесив трубку, я бестолково заметалась по квартире, пытаясь одновременно найти ключи от машины, одеться и позвонить Славке. Оделась за пять минут, ключи в конце концов тоже отыскались, хуже всего было со Славкой. Он тут же заявил, что поедет со мной.
– Скажи на милость, кому ты там нужен? – со вздохом спросила я, скатываясь по лестнице.
– Тебе не кажется подозрительным, что две сестры гибнут одна за другой? – сурово произнес он.
– Я даже не знаю, что случилось.
– Что бы ни случилось…
Мы продолжали препираться довольно долго. Я уже подъезжала к дому Эммы Григорьевны, когда Славка произнес с отчаянием:
– Держи телефон при себе, чтобы я мог дозвониться. Ты-то уж точно забудешь позвонить.
– А что я сейчас делаю? – возмутилась я и бросила мобильный в сумку.
Эмма Григорьевна стояла у кухонного окна. Увидев во дворе мою машину, поспешила навстречу. В результате мы столкнулись в подъезде.
– Что же это делается? – причитала женщина, ухватив меня за руку. – Сначала Мила, теперь вот Оленька… Где справедливость, Феня?
По этому поводу мне сказать было нечего, и я отделалась кивками и вздохами, помогла Эмме Григорьевне устроиться в машине и, немного выждав, задала вопрос:
– Что случилось с Олей?
– Сама толком не знаю, – покачала головой Эмма Григорьевна. – Феня, как думаешь, венок здесь купить или лучше там? Наверное, там. Что у них, венков нет?
– Уверена, что есть.
– Кажется, я деньги забыла… – Эмма Григорьевна схватила сумку с заднего сиденья и принялась в ней рыться, сказала с облегчением: – Нет, здесь они. У сестры сроду денег не было. Если честно, она ужасно неприспособленная. Все у нее не как у людей. Замуж и то не вышла. Связалась с женатым… О господи, о чем это я сейчас? Не знаю, как Ксюша все это переживет. Весь дом на Оле держался. А теперь Ксения с маленьким ребенком. Она же себе пенсию и ту не заработала, получает гроши… Не могла настоять, чтобы дочь образование получила, а девочка была талантливая… красавица. И что? Ольга замуж не вышла, ребенка родила неизвестно от кого, а теперь вот… Что Ксения будет делать с ребенком, ума не приложу. Придется забирать их к себе. Это ужасно, сестра совершенно невыносима, но теперь мы обе лишились детей и должны поддерживать друг друга. К тому же, если не вмешаться, она и из Светочки неизвестно кого воспитает. Ох, Феня, это просто божье наказание… Но за что? Разве я плохая мать?.. Будет еще покойник… Не зря в народе говорят: если до сорокового дня в семье второй покойник, быть и третьему…
Я продолжала кивать, но как только в бесконечном словесном потоке возникла пауза (Эмма Григорьевна искала носовой платок), я вновь спросила:
– Так что вам сказала сестра?
– Да ничего толком не понять, вроде бы Ольгу машина сбила, – махнула рукой Эмма Григорьевна и зарыдала. Выяснение этого вопроса пришлось оставить до лучших времен.
Ольга жила с матерью не в самом районном центре, а в поселке, который находился километрах в десяти. Милка с сестрой дружила. Не скажу, что виделись они часто, но не реже раза в месяц Милка ее навещала, как правило, для того, чтобы привезти продукты и игрушки для племянницы. Девочке четыре года, о ее отце ничего известно не было, по крайней мере мне. Вряд ли Милка о нем что-то знала. Учитывая ее словоохотливость, особенно если дело касалось чужих секретов, я понимала: она непременно поведала бы о своих догадках. Я иногда сопровождала ее в поездках. Подолгу она в квартире родственников не задерживалась, я предпочитала ждать ее в машине. Это являлось хорошим поводом сократить визит до минимума. Надо сказать, что свою тетку Милка терпеть не могла и называла не иначе как дурищей (страсть Милки давать всем прозвища была общеизвестна).
– Когда я вижу эту безмозглую курицу, у меня давление подскакивает, – неизменно повторяла она и добавляла: – Бедная Ольга, как она ее терпит?!
Навещая Ольгу, моя подруга не просто исполняла родственный долг, как это могло показаться, к Ольге она действительно была привязана. Любила вспоминать, как счастливо они проводили время на бабушкиной даче, доверяя друг другу свои секреты, как влюбились в одного парня. Он предпочел обеим девчонку из своего класса, и соперницами они не стали. Несчастная любовь сблизила их еще больше. Милка была старше на три года. Когда она поступила в институт, Ольга еще училась в школе. Окончив ее, при-ехала в наш город. Подала заявление в педагогический, экзамены сдала на тройки. В этом месте Милка обычно кривилась и поясняла: «Тяга к знаниям ей от мамаши досталась». На платное обучение денег не было. Однако домой Ольга не вернулась, нашла работу и стала жить у тетки, то есть у Эммы Григорьевны, решив попытать счастья на следующий год. Совместная жизнь дружбу сестер только укрепила. В то время они стали еще ближе, Милка везде ее с собой таскала, заявив как-то: «Надо ее поскорее замуж выдать, в институт она все равно не поступит, а мамаша и жена из нее выйдет просто загляденье». Ольга была невысокой блондинкой с кругленьким личиком и серыми глазами чуть навыкате. Особым умом и впрямь не блистала, как, впрочем, и красотой. Тихая, улыбчивая и услужливая. Глядя на нее, я была согласна с Милкой: пожалуй, роль матери семейства подойдет куда больше, чем тернистая стезя российского учителя. Чтобы успешно сеять разумное, доброе, вечное, надо обладать хоть каким-то характером. А с этим у Ольги проблемы. По крайней мере, в то время Милка взирала на нее с печалью и бормотала: «Нам бы паренька непьющего, тихого, а главное, работящего. Чтоб деньги в дом волок и супружницу не обижал. А она ему и детей родит, и котлет нажарит, и по сто банок огурцов на зиму закрутит. Одна беда, парней таких днем с огнем, а если и пасутся где, то в местах далеких и неизведанных».
Своих намерений пристроить сестру Милка не оставляла, пока та, ко всеобщему удивлению, не взяла свою судьбу в собственные руки. Уволившись из фирмочки, где подавала кофе немногочисленным сотрудникам и следила, чтобы в туалете всегда была бумага для известной надобности, Ольга вдруг подалась в официантки, и не куда-нибудь, а в ночной клуб «Бордо», который, по мнению граждан, мало чем отличался от борделя. Эмма Григорьевна пила капли, а Милка орала так, что я, как раз в тот момент приблизившись к их дому, слышала эти вопли, стоя во дворе. Само собой, я сочла за благо смыться и о причине семейного праздника узнала позднее. Капли и вопли привели вовсе не к тому результату, на который рассчитывали: Ольга не только осталась работать в «Бордо», но в тот же день покинула родственников и сняла квартиру на пару с двумя девицами, которые исполняли в клубе танцы у шеста.
– Вот уж подходящая компания, – свирепела Милка и собиралась проклясть сестру, но довольно быстро передумала. Встречи их в то время заканчивались громкими ссорами, то есть громкими они были благодаря моей подруге, которая все еще надеялась вразумить сестрицу. Та, повесив голову, покорно вздыхала и, подозреваю, мало что слышала из Милкиных увещеваний.
– Оставь ее в покое, – как-то посоветовала я, испытывая к Ольге нечто вроде симпатии. Может, бордель и не самое подходящее место, но человек рожден быть свободным, по крайней мере, мне это не раз внушали в школе, и идея мне приглянулась, оттого, должно быть, я в нее и поверила. Заслышав от меня подобное предложение, Милка пошла пятнами.
– Спятила, да? Она ж один в один мамаша. Та родила неизвестно от кого, и эта непременно отправится проторенной дорогой. Я для чего ей мужа искала? Сама она его ни в жизнь не найдет, зато свяжется с каким-нибудь козлом, который ее трахнет, в душу нагадит и смоется. А мне ей сопли вытирать.
– Оставь ее в покое, – как-то посоветовала я, испытывая к Ольге нечто вроде симпатии. Может, бордель и не самое подходящее место, но человек рожден быть свободным, по крайней мере, мне это не раз внушали в школе, и идея мне приглянулась, оттого, должно быть, я в нее и поверила. Заслышав от меня подобное предложение, Милка пошла пятнами.
– Спятила, да? Она ж один в один мамаша. Та родила неизвестно от кого, и эта непременно отправится проторенной дорогой. Я для чего ей мужа искала? Сама она его ни в жизнь не найдет, зато свяжется с каким-нибудь козлом, который ее трахнет, в душу нагадит и смоется. А мне ей сопли вытирать.
Как это ни печально, Милкины прогнозы оказались верными. За два года Ольга пережила три романа, два из которых закончились абортами, последний на приличном сроке. Милка замучилась с чужими соплями, и лишь убежденность в том, что она, как всегда, оказалась права, придавала ей силы. Ольга покинула клуб, вернулась к тетке и вновь стала заваривать кофе в ничем не примечательной фирме. Но радовалась Милка недолго. Через несколько месяцев Ольга покинула их с чемоданом, в котором уместилось все самое необходимое, оставив родне записку: «Уехала в Иваново, буду звонить». Эмма Григорьевна вновь пила капли, а Милка вознамерилась сломя голову лететь в Иваново, чтоб «убить эту дуру», но, на счастье, не знала, где «дуру» следует искать. Та звонила регулярно, но о своем точном местонахождении предусмотрительно помалкивала.
– Ну что ей делать в Иванове? – бушевала Милка. – Там своих дур девать некуда.
В славный «город невест» мы с ней все-таки съездили. Я согласилась сопровождать подругу, опасаясь, что, если отпущу ее одну, она даст волю своему темпераменту, и о ее визите там начнут слагать легенды. Скажу сразу, поездка успехом не увенчалась. Ольгу мы не нашли, в городе она жила без регистрации, что в общем-то не удивило. В наше время на такие вещи особого внимания не обращают.
– Я ожидаю самого худшего, – честно предупредила Милка, когда мы возвращались в родной город.
Не знаю, что она имела в виду, но через пять месяцев Ольга вернулась к матери с ребенком на руках, прелестной дочкой, которую назвала Светланой.
– Ну, что я говорила? – качала головой Милка. – О папаше ни слуху ни духу, об алиментах можно забыть.
Как ни старалась Милка узнать, кто отец ребенка и чем занималась пять месяцев ее сестра, ничего не вышло. Ольга по обыкновению, свесив голову, молчала, время от времени вздыхая. Милка, добрая душа, вознамерилась поселить ее у себя, то есть у Эммы Григорьевны, чтобы «рядом с ребенком были нормальные люди и дурь по наследству не передавалась». Но Ольга ответила решительным отказом. В своем ребенке она души не чаяла, мать ей помогала, как могла, и семейство можно быль назвать вполне счастливым. По выходным, если у Милки выдавался свободный день, Ольга с дочкой приезжала в наш город, втроем они отправлялись то в зоопарк, то в кукольный театр. Милка давно уже успокоилась и решила, что нет худа без добра.
– Никого путного все равно бы не нашла, а чем с алкашом мучиться, лучше уж одной, – вынесла она вердикт, но время от времени все-таки задавалась вопросом: – Кого она там подобрала, в этом Иванове?
Однажды я, устав от ее затяжных монологов, заявила с некоторой долей язвительности:
– Какое, на хрен, Иваново? Твоя племянница что, пятимесячной родилась?
Это повергло Милку в долгие раздумья.
– А ведь точно, – сказала она, придя в себя. – Ребенок абсолютно нормальный, то есть родился вовремя. Я медицинскую карточку видела, когда ее на прививку возила. Так зачем она в Иваново поперлась?
– Должно быть, не хотела, чтобы кто-то узнал раньше времени о ее интересном положении.
– Думаешь, она от этого козла пряталась? Он был против, а она хотела сохранить ребенка? Что ж за гад такой? Пока она у нас жила, у нее вроде никого не было… И что ты по этому поводу думаешь?
– А на фига мне думать? – искренне удивилась я, а Милка кивнула:
– Знаешь, что я тебе скажу? Она туда уехала для того, чтоб никто ничего не знал. Ага. Собиралась родить и оставить ребенка в роддоме. Но потом… не смогла. Она хоть и дура, но человек хороший.
Это было похоже на правду, по крайней мере, объясняло внезапность отъезда Ольги в другой город и нежелание видеться с родней. К тому моменту вся эта история мне успела здорово надоесть, тем более что, по большому счету, закончилась она хорошо: у Ольги и ее матери появился смысл в жизни (которого, кстати, нет у меня), а Милка могла себя поздравить, что, как всегда, оказалась права.
Мои размышления были прерваны Эммой Григорьевной.
– Фенечка, притормози, что-то мне нехорошо.
Я остановилась, Эмма Григорьевна немного прошлась, обмахиваясь платочком. Движение на дороге особо оживленным не назовешь, и все-таки я забеспокоилась, оттого и присоединилась к ней. Эмма Григорьевна, обняв меня, положила голову мне на плечо и прошептала:
– Не дай бог, Фенечка, пережить собственных детей. Врагу не пожелаешь. За что нам с сестрой такое? У нее хоть внучка осталась, а у меня…
Кое-как успокоив женщину, я повела ее к машине.
Через двадцать минут мы въехали в ничем не примечательный райцентр. Обветшалые дома, построенные еще в середине прошлого века, сменили многоэтажки, площадь с памятником Ленину, напротив дом с колоннами, с развевающимся на ветру трехцветным флагом. Восемьдесят тысяч жителей, две фабрики, хлебозавод. Вот, пожалуй, все, что я знала об этом городе. Поселок Красноармейский находился километрах в десяти западнее. Дорога шла через лес. Сразу за поселком река, мост отсутствовал, поселок оказался конечной точкой маршрута, может, по этой причине за дорогой здесь особо не следили, решив, что и так хороша. Сплошные рытвины, кое-как засыпанные щебенкой. Нас то и дело подбрасывало на очередной колдобине, и это направило мысли Эммы Григорьевны с собственных горестей на проблемы государственные. Она начала сетовать на бесхозяйственность и никчемность местных властей.
Наконец показался поселок. Ольга жила в двухэтажном панельном доме, который с пятью точно такими же собратьями стоял вдоль дороги. Возле первого подъезда собрались соседи. Заметив нашу машину, дружно замолчали, хотя до этого разговор шел оживленный. Я помогла Эмме Григорьевне выйти, при виде импровизированной демонстрации у подъезда она разрыдалась.
– Горе-то какое, – послышалось со всех сторон, толпа расступилась, пропуская нас.
Дверь в квартиру была приоткрыта, я слышала женские голоса, сливающиеся в ровный гул. В просторную комнату набилось человек десять, должно быть, соседки, в кресле возле телевизора сидела Ксения Григорьевна, разглаживая на коленях юбку с таким сосредоточенным видом, как будто это было делом всей ее жизни. Возле ее ног примостилась Света, что-то конструируя из разноцветных кубиков. Оглядев собравшихся, Эмма Григорьевна произнесла сурово:
– Дайте побыть с сестрой.
Тетки неохотно поднялись и друг за другом покинули комнату. Эмма Григорьевна подошла к сестре, та неловко приподнялась и сказала:
– Жить не хочу, хоть руки на себя накладывай.
– Ты что, спятила? – прикрикнула Эмма Григорьевна. – Тебе о внучке думать надо. Надеюсь, у тебя хватило ума не пугать ребенка?
Ксения Григорьевна сестру побаивалась, вот и сейчас она торопливо вытерла слезы и сказала:
– Светочка, кровиночка моя… ничего я ей не сказала. Но ведь как-то надо… ведь…
– Нельзя травмировать ребенка. Отправим ее к Розе в город, а потом… что-нибудь придумаем.
– Что придумаешь, когда соседи все равно скажут…
– Будете жить у меня.
Вряд ли это сестру обрадовало. Пока они препирались, я присела рядом со Светой и сказала:
– Привет.
Девочка повернулась, и от ее взгляда мне вдруг стало не по себе. Она поднялась и обняла меня, шепнув:
– Здравствуй, Феня. Почему все плачут?
– Я еще сама не знаю.
– А моя мама где?
– Уехала ненадолго, – малодушно ответила я. – Ты что собираешь? Хочешь, помогу тебе?
– Лучше включи мне мультики.
Она открыла тумбочку, где лежали диски, и мы принялись их перебирать.
Эмма Григорьевна с сестрой отправились в кухню. Девочка переместилась на диван, теперь ее интересовали только любимые мультяшки. Убедившись в этом, я присоединилась к сестрам. Они сидели за столом напротив друг друга.
– Рассказывай, что случилось, – потребовала Эмма Григорьевна, обращаясь к сестре.
– Лучше б я умерла, чем до такого дожить, – горестно вздохнула Ксения Григорьевна.
– Это я уже слышала. Ты должна держать себя в руках. Ради Светочки.
– Да… я уж и так… – Она высморкалась и стала рассказывать. – Оля вчера днем в город поехала.
– В областной центр? – вмешалась я.
– Нет, в районный. Светочку с соседями оставила. Сказала, часов в семь вернется. Но не вернулась. Я приехала, Свету от соседей забрала, ждала часов до десяти, думала, может, она… ну, в общем, задержалась, – с некоторым смущением произнесла Ксения Григорьевна, это смущение не замеченным мною не осталось. – Я позвонила ей на мобильный. Она не ответила. Я еще несколько раз звонила. Конечно, беспокоиться начала. Не спала всю ночь. Утром звоню, опять никакого ответа. Я позвонила… знакомому Оли, он в райцентре живет, Оля у него убиралась. Подумала, может быть… Но и там ее нет. Я извелась вся, не знаю, что и делать. Соседка сказала: в милицию звони. Я позвонила, а мне говорят: ждите, мало ли что, может, у кого-то остановилась. А у кого она могла остановиться? Чуяло мое сердце, беда пришла… А потом… – В этом месте она зарыдала, и нам стоило больших трудов ее успокоить.