«Ага, из-за чего все и происходит…» — отметил Щуплов.
— В общаге я жил, Министерства Внутренних Дел, а напротив как раз стояла женская общага. И одна фифа там жила… да, поди, и сейчас живет…
Виктор желчно сплюнул в окно и продолжал:
— Ну вот, я к ней и так и эдак, а ей как бы и все равно. Другая бы на ее месте сама бы ко мне прибежала и стала просить: «Витя, ну трахни меня!», а эта… Ну вот по-пьяни и зло меня взяло… А еще дружки эти хреновы, нет, чтоб унять, так ведь нет, стали подзуживать: пойдем да пойдем в бабскую общагу. У одного там баба жила, так вот он все бахвалился, что баба — золото, всегда дает…
Хотя Александр и немало наслушался подобных откровений, тем более, что сам недавно жил в общаге, но от стража порядка такого слышать ему еще не приходилось…
— Эта егойная баба меня и добила. Как же, ему дает когда хошь, а мне — так шиш. А Ванька-то этот, мелкий, как ты (не обижайся, не хотел обидеть), так еще и рябой да горбатый. Баба у него тоже не Джулия Робертс, но все равно… Ну и решил я провентилировать ситуацию…
Мент помолчал. Щуплов задумчиво смотрел на открывавшиеся его взору зеленые луга по обоим сторонам дороги и слушал Виктора с пятого на десятое, а тот будто бы не замечая этого продолжал:
— А там вахтерша дежурила такая, бабка Авдотья, старая дева, как рассказывали; ох и сука, мать ее… Много от нее мужики пострадали. Так вот, как увидела нашу честную компанию, так сразу заголосила: «Куда! Куда! А ну убирайтесь! Не пущу!» Ну мы, как люди выпимшие прем, и не слушаем особенно-то, а она все не унимается. Там вертушка на входе и проход узкий, так она встала в этом проходе и вопит: «Не пущу! Сейчас милицию вызову!» Я ей и отвечаю: «Какая, к черту, милиция, я сам милиция!» Ну и толкнул ее… Тихо так… А она на спину упала отчего-то, да как завопит: «Убивают! Убивают! Спасите! Спасите!» Как выяснилось потом, старуха ногу поломала. Уж и не знаю как… Потом народ понабежал, схватили нас, повязали… То-то пацаны ржали, когда меня эдак под руки притащили в ментовку… Правда, мне-то совсем не до смеху было, если бы не доброе ко мне отношение полковника, то еще и статью могли пришить какую-нибудь, а так… Ну еще дочка полковника… корова такая, дуреха, вся из себя в меня влюбленная ходила. Несмотря на то, что я ей тогда денег на аборт не дал… Вот и она папашу попросила за меня, дескать, не будь строг с Витенькой! Ну и сделал папаша все, что мог: и из ментов не выперли — куда бы я пошел бы, и ничего похуже… Только вот беда: сослали в эту глушь, сказали: или сюда или — из органов… Ну я и выбрал — сюда. В конце концов, пооколачиваюсь тут годик-другой, а потом как-нибудь обратно переберусь… В конце-то концов…
На всем протяжении ментовского рассказа Щуплов согласно кивал, изображая на лице понимающую улыбку, а про себя думал:
«Ну ты и скотина! Это ж какой надо быть свиньей…»
— Жить-то где будешь? — прервал его мысли вопрос Виктора.
— Я? — Щуплов растеряно улыбнулся. — Не знаю еще. Я же тут ни разу не был, никого не знаю… Может, ты подскажешь?
— А я тебя к Алевтине Филипповне, или, как у нас ее зовут, бабке Филипьевне отвезу. Она как раз при случае на постой пускает. И берет недорого и кормит хорошо. В прошлом году тут студент из сельхозинститута приезжал, на практику, на твою, кстати МТС, так у нее жил. Вот только спился, поди, паря, с непривычки-то в нашей-то деревне!
Мент захохотал. Александр засмеялся тоже, хотя ничего смешного в словах блюстителя порядка не видел.
IX
МТС, или, иными словами, машинно-тракторная станция, на которой предстояло хозяйствовать Щуплову разительно отличалась по своему состоянию от той, какой она должна была быть согласно Большой Советской Энциклопедии.
МТС в поселке Ясино представляла собой большой двор, обнесенный забором, который скорее служил для обозначения границ предприятия, чем для защиты от воров материально-технических ценностей, находящихся на его территории. По случаю сухой погоды двор был так же сух, более того, достаточно утоптан, но характер грунта не оставлял никаких сомнений в том, что в дождливую погоду тут стоит непролазная грязь. В дальнем конце двора располагалось большое здание из потемневшего красного кирпича, в котором размещались и управление и мастерские. Во дворе стояло с десяток комбайнов, несколько тракторов и грузовиков, причем больше половины машин, очевидно, уже с год, если не более, не выезжали со двора, судя по бросавшейся в глаза разукомплектованости и спущенным колесам.
…Иван Фомич, заменить которого на должности начальника МТС должен был Щуплов, сидел в своем кабинете, если грязную берлогу, заваленную запчастями к машинам, а так же каким-то хламом непонятного происхождения, можно было назвать таковым, и, видимо, с нетерпением ожидал своего преемника. Был он высок, худ и благородно-сед, напоминая какого-нибудь хозяина американского ранчо времен рабовладельчества, сошедшего со страниц книг Майн-Рида. И только, казалось бы, потрепанная одежда однозначно совковско-деревенского покроя и заскорузлые мозолистые руки с въевшейся грязью выдавали в нем не заокеанского аристократа-рабовладельца, но советского колхозника-руководителя, который, проруководив незнамо сколько лет вверенным ему участком народного хозяйства, не нажил никаких богатств, кроме ломоты в суставах, и ждет не дождется ухода на пенсию. А именно туда-то Ивана Фомича никак районное начальство не отпускало: среди местных заменить его было некем, уж больно никчемный и пьющий народ проживал в Ясино; извне же никто в такую глушь по собственной воле ехать не хотел, а времена комсомольских путевок и энтузиастов, жаждущих принести пользу родной стране, давно прошли…
Поэтому старик несказанно обрадовался преемнику, которого и ждать-то отчаялся, предполагая, что и окочурится на должности, не вкусив безмятежной стариковской жизни.
— Ну, здравствуй, здравствуй, молодое поколение, — проговорил он, вставая из-за старинного облезлого письменного стола, заваленного пожелтевшими грязными бумагами, и протягивая руку вновь вошедшему Александру. — Давно я тебя ждал.
— Здрасте, — скромно отозвался тот.
— Да ты присаживайся, — хозяин кабинета смахнул с близлежащего стула лежавший на нем ворох каких-то бумаг с непонятными графиками и таблицами прямо на пол и кивнул на него Щуплову.
Тот сел.
— Как же, как же, молодое поколение, — не переставал говорить старик. — Нынче-то как: все в город да в город, нет, чтобы кто-нибудь из города… Ты, кстати, откуда?
— Из Н.
— Так это секретный город, там еще… — Иван Фомич изобразил руками нечто, напоминающее ядерный гриб.
Щуплов согласно кивнул.
— А что сюда тебя привело? Платили мало, ала проштрафился? У нас ведь все новые люди здесь — проштрафившиеся. Вон, милиционер Витька Пареев… Что-то там с бабами не поделил в городе и теперь — участковый у нас, едрит его… А важный-то, важный, будто сам Господь Бог…
— Да, я с ним уже познакомился, — скромно проговорил Щуплов.
— Ну ведь сволочь же, правда?
Александр попал в щекотливую ситуацию.
«С одной стороны, скажешь, что сволочь, так дед, пожалуй и брякнет кому-нибудь, что я об их участковом думаю, а там и до Витьки дойдет… А скажу, что клевый чувак — так еще дед этот обидится, тоже нехорошо… Хотя, в натуре сволочь…»
— Да я не так чтобы уж очень, — промямлил он. — Может, и сволочь, с первого раза и не разглядишь.
— Тоже верно, — легко согласился Иван Фомич. — Так что тебя-то занесло сюда? Да, и кстати, совсем позабыл спросить, как звать-то тебя?
— Александр.
— А я — Иван Фомич.
Они повторно пожали друг другу руки.
— Так ты тоже проштрафился? — снова повторил свой вопрос старик.
«Вот пристал,» — раздраженно подумал Щуплов.
— Да воздух там плохой, — сказал он вслух. — Эти все радиоактивные производства и все такое… И еще что-то мне как-то тесно в городе. И воздуха не хватает. А у вас тут воздух свежий…
— Да уж, — вздохнул Иван Фомич. — Воздух-то у нас свежий… Да только что толку: глухомань, одно слово… Нам-то, старикам, что: жизнь прожили, привыкли, а молодежь… Кто еще в город не удрал, работать не хотят, да и так делать-то нечего, вот и спиваются… Драки каженный день…
Старик вздохнул. Щуплов грустно покачал головой.
— Да, печально, — проговорил он.
— Ладно, пойдем, покажу тебе твои владения, — Иван Фомич резко встал со стула. — Эх, Иосифа Виссарионовича нету, он бы уж порядок навел. При нем-то как было: и тракторов и прочей техники… И все в образцовом порядке, все на ходу. А теперь что: если три трактора ездят — и то хорошо. Да и то, заведется, выйдет за ворота и встанет… И запчастей нет, а что и было путевого, так разворовали давно и пропили… Вон, у себя в кабинете хранить приходится.
Иван Фомич кивнул на кучу запчастей в углу.
Иван Фомич кивнул на кучу запчастей в углу.
— А как же техника во дворе? — поинтересовался Александр. — Там же и не огорожено почти что.
— Так у нас тут сторож есть, Михалыч. Единственный на всю деревню непьющий человек. Если бы не он — никакой МТС и не было бы: давно бы все растащили. Он с ружьем, заряженным солью с щетиной тут и караулит. Одному несуну так влепил пониже спины, что тот месяц сидеть не мог.
— Да, действенный метод, — согласился Щуплов.
— Да, его побаиваются и сюда не суются. Разве что, когда уж слишком выпить захочется… Я тебя с ним к вечеру познакомлю, сейчас-то он отсыпается…
Все, что увидел Щуплов во время экскурсии, устроенной Иваном Фомичом, произвело на него самое что ни на есть гнетущее впечатление: повсеместно абсолютный развал и полнейший беспорядок. Несмотря на то, что было что ни на есть самое рабочее время, Щуплов не заметил никого из работников, кроме одного, остервенело мучившего в мастерской с помощью газового ключа какой-то агрегат.
— А где люди? — спросил Александр.
— Кто в отгуле, кто на больничном… Ну и в отпусках. Да и народу-то у нас семнадцать человек. То ли дело в старые времена было… Полторы сотни работников… А нынче кто более-менее путящий — так фермерами заделались, плевать им на народное хозяйство.
И старик в досаде сплюнул…
…Описываемые события происходили на следующий день после прибытия Щуплова в Ясино. Как мент Витька и обещал, он доставил Александра прямо к бабке Филипьевне и, надо отдать ему должное, отрекомендовал потенциального квартиранта как спокойного и глубоко порядочного человека. Бабка Филипьевна, высокая и крепкая еще старуха семидесяти с небольшим лет, окинула фигуру Александра критическим взглядом и задала один единственный вопрос:
— Пьешь?
— Немного, — в тон ей отозвался Щуплов.
— Это хорошо, что немного, — отвечала старуха. — А то пьющих мне не надо.
Впрочем, ее суровость в значительной мере схлынула, когда Виктор удалился.
— Вот ведь аспид, — обратилась она чуть позже к Александру. — Девкам совсем прохода не дает и пользуется этим… как его, служебным положением…
Бабка Филипьевна выделила Александру маленькую комнатку, в которой из обстановке и были только кровать, стол, старое кресло, платяной шкаф да пара стульев, хлипкий вид которых совершенно не внушал никакого доверия. Что больше всего понравилось Щуплову, так это довольно большое окно, выходившее на задний двор, за которым, отделенные почерневшим деревянным забором, следовали огороды, дальний конец которых упирался в обрыв ближайшего к Ясину карьера. Во дворе громыхал цепью огромный кудлатый пес. Когда хозяйка повела нового постояльца, чтобы показать ему свои владения, тот, увидев Филипьевну, сначала завилял хвостом, но потом, принюхавшись и словно что-то учуяв, а затем и обнаружив, что хозяйка не одна, вдруг поджал хвост и, зарычав как-то трусливо, спрятался в конуру.
— Эй, Тузик, ты это чего? — с удивлением крикнула Филипьевна. — Тузик, ну-ка иди ко мне!
Однако пес не показывался.
— Странно, — проговорила хозяйка. — Охранник из него, конечно, дрянной, не злой он совсем, но и чтобы так… Интересно, что же он учуял?
— Не знаю, — отозвался Александр. — Может, у вас тут волки?
— Ха, волки, средь бела дня, летом в деревне, — Филипьевна искренне расхохоталась. — Сразу видно городского человека — несет всякую ерунду… Ты уж не обижайся на меня, старую…
Чуть позже прогуливаясь по огороду уже без Филипьевны (когда он проходил через двор, Тузик из конуры так и не выходил), Щуплов обнаружил в конце его, в ограде из жердей большую прореху, через которую он выбрался наружу, к обрыву. Чуть поодаль от дыры в заборе, вниз, на дно карьера спускалась узенькая тропинка. Там и сям, цепляясь упрямыми тонкими корнями за малейшие трещины в выветрившемся обрыве, росли или, вернее, пытались расти скрюченные донельзя березки. Хватаясь за них, Александр спустился вниз. Дно карьера поросло кустами. Часть из них засохла, так как болотина с дурно пахнущей водой на середине карьера наступала и уже затопила корни многих из них. Пройдя немного по извивавшейся меж кустов едва заметной тропке, Щуплов вышел на полянку, образованную расступившимися кустами. Посередине ее, между тремя большими валунами, виднелись свежие следы кострища. Там и сям, поблескивая в молодой траве, виднелись осколки стекла, видимо некогда бывшие бутылками, а также окурки и обрывки жирной бумаги, в которую, очевидно, заворачивали закусь.
Постояв в раздумьи, Щуплов двинулся дальше, вглубь кустов. Тропка, огибавшая дурно пахнущую болотину, вскоре вывела его к противоположному концу карьера, что был гораздо более пологим, чем тот, по которому он сюда спустился. Выбравшись наверх и оглядев окрестности, Щуплов прежней дорогой вернулся обратно…
В ночь перед своим первым трудовым днем он спал спокойно, без сновидений и поползновений к тому, чтобы перевоплотиться… Да в общем-то зверь в нем спал уже довольно давно: с тех пор, как Щуплов покинул Н. Нигде в дороге, ни все те две недели, что он провел у родителей, он никак себя не проявлял, словно был чувствителен к перемене места. И сначала было обрадовавшийся этому Александр вдруг с ужасом понял, что ему чего-то не хватает. Как если бы все время ел, но никогда не наедался. С этим можно было жить, но с каждым днем он испытывал все больший и больший дискомфорт.
…Возвращаясь вечером с работы по центральной улице Ясина, он стал свидетелем такой сцены: парень ругался с девушкой. Причем не просто ругался, а дело, казалось бы, приближалось к рукоприкладству. И еще он заметил, что парень был не просто на девушку зол, а зол как-то отчаянно, и во всех его криках и угрозах чувствовалась непонятная безысходность и отчаяние.
— Сволочь ты, Анька! — говорил он, хватая ее за руку. — Зачем ты так со мной?
— Отвяжись, больно! — отвечала Анька, пытаясь вырваться. Но парень держал крепко.
— И как ты могла? С ним, ну и что, что он в форме? подумаешь, мент!
— А я вот нажалуюсь Витьке, он тебя упечет в каталажку!
— Ах ты, дрянь! Так ты еще и угрожать мне будешь! И кем же? Им!
Парень занес руку, чтобы залепить девушке пощечину, но его рука оказалась перехваченной в воздухе. Тот с удивлением оглянулся и встретился взглядом с Щупловым. Для этого ему пришлось сильно наклониться, ибо роста обидчик девушек был прямо-таки баскетбольного. Не лишенное приятности лицо его, если честно, отнюдь не было отмечено печатью интеллекта.
— Шел бы ты паря, что ли, — довольно спокойно проговорил высокий. — Не видишь, что ли, люди разговаривают…
— Да уж как не видеть? — усмехнулся Щуплов.
Вообще-то он поначалу и не думал вмешиваться в ссору, придерживаясь, с одной стороны, поговорки: «Милые бранятся — только тешатся,» а, с другой, соразмерив свой рост с ростом баскетболиста и сделав выводы отнюдь не в свою пользу. Услышав же имя мента, он и вовсе хотел ускорить шаг и приготовился отвернуться, чтобы потом, если что, ни парень ни девушка не смогли бы сказать, что он проходил здесь, но, кидая последний взгляд на ссорящихся, он вдруг как следует рассмотрел девушку. А рассмотрев, встал как вкопанный. Вся его жизнь, как человеческая, так и звериная, пронеслась перед ним, и он понял, что не будет проходить мимо, трусливо отворачиваясь. И на бабника-мента ему в общем-то плевать. И только эта девушка, что, раскрасневшись, пытается вырваться из цепких лап переросшего дубины имеет значение…
«Да что это со мной?» — еще думал он, когда ноги сами несли его к спорящим… Но зверь, довольно взрыкнув где-то внутри его, не внял доводам человеческого рассудка…
— Ну ты это, шел бы своей дорогой все-таки, — продолжал баскетболист. — И без тебя разберутся люди.
— Где это ты людей видишь? — насмешливо переспросил Щуплов. — Одного человека я вижу, — он кивнул в сторону девушки. — Но она-то ведь в единственном числе. А ты-то тут при чем? Так что зачем говоришь «люди»?
Если парень и понял, что его оскорбили, то совсем не сразу. Он, словно баран на новые ворота, смотрел на этого неизвестно откуда взявшегося недомерка и долго не мог понять, о чем же это он говорит. Зато девушка поняла сразу и захохотала. Это-то и навело верзилу на мысль, что он попал в смешное положение. Выпустив руку девушки, он всем корпусом повернулся к Александру и прорычал:
— Ну-ка, что это ты тут сказал? Повтори!
— А что повторять? — Щуплов откровенно кривлялся. — Все равно не поймешь. Эвон какой дылда вымахал, а мозгов с горошинку. Как у Памелы Андерсон!
Все-таки Щуплов выражался слишком аллегорически и вычурно для того, чтобы быть до конца понятым баскетболистом. Однако общую суть тот все же уловил, а то, что его унижают перед лицом пусть и бросившей его, но все еще любимой девушки, и вовсе привело его в неистовство. Он схватил Щуплова за грудки и притянул к себе.