Настя перебралась на пассажирское сиденье. Озабоченный Сологуб уселся за руль, рванул с места. По выражению его лица она видела: происходит нечто до крайности неприятное.
– Эжен, что случилось? – вопросила она.
Молчание было ей ответом. А бывший супруг гнал по пустынным улицам ночной столицы. Только тормоза завизжали перед поворотом на Садовое кольцо. И гонка теперь была не показушной, как в тот раз, когда они отрывались от реального или мифического наружного наблюдения. Сейчас Эжен спешил всерьез.
– Объясни. Куда? Мы? Летим? – раздельно, с металлом в голосе произнесла Настя.
– Я не знаю, что там было, в той коробочке, – спокойным тоном, до чрезвычайности контрастирующим с резкой манерой вождения, пояснил Сологуб, – но лучше перестраховаться, верно?
– А что там может быть?
– Представления не имею.
– Ты врешь.
На полном ходу они выскочили на Яузскую набережную. Гаишник, стоявший на повороте, лишь проводил глазами несущийся «Мерседес» и растерянно свистнул вслед – однако Эжен не обратил на него никакого внимания. Они понеслись во весь опор по извилистой набережной, и ощутимая перегрузка вдавливала Настю в кожу сиденья.
У спутника зазвонил телефон. Эжен произнес в него всего два слова:
– Да? – И после паузы: – Хорошо. – И отключился.
Потом они съехали с набережной – в этой части Москвы Настя бывала всего пару раз в жизни и давным-давно, поэтому не узнавала окружающего пейзажа. Сотовый Сологуба зазвонил снова. И опять ее спутник был немногословным: в трубке долго ему что-то рассказывали, а в заключение он произнес всего два слова: «Понял вас». Капитоновой показалось, что он помрачнел – или это лишь ее мнительность?
Вскоре они подъехали к решетчатым воротам. За ними виднелись старинные здания. Ворота медленно раскрылись перед «мерсом», и он рванул на территорию. Настя лишь успела заметить на решетке ворот чашу со змеей – медицинскую эмблему.
– Настя, – произнес Эжен размеренно и спокойно (в этом спокойствии таился, показалось ей, ужас), – мне сообщили, что в той коробочке, у тебя дома, находятся радиоактивные материалы. Мощность излучения, слава Богу, небольшая – но показаться врачам нам не помешает.
– О господи! – выдохнула Настя. Она почувствовала, как внутри у нее словно разверзается ледяная пустота.
Машина притормозила у подъезда. Над старинным фасадом поверх чугунного козырька горела бессонная надпись: ПРИЕМНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ. Сологуб вышел, помог выбраться из салона Насте.
А в приемном покое их уже ждали два странных существа: в длинных, до самого пола, халатах, высоких бахилах, перчатках, шапочках, марлевых повязках и очках. Ни единого кусочка кожи не было открыто у этих чудищ, и сие обстоятельство внушало страх.
– Давайте-ка быстренько проверимся! – воскликнула одна из персон даже весело, и из-за слоя марли Настя не поняла даже, кто говорит: мужчина или женщина.
Особа поднесла к ней дозиметр. Приборчик весело затрещал. Человек коснулся им головы, рук Насти. Интенсивность треска усилилась.
Второй встречающий то же самое проделал с Эженом. Его прибор тоже щелкал, однако намного медленней.
– Ну и чудненько! – бодро воскликнул человек, обслуживающий Настю, и, как ей показалось, несколько демонстративным жестом скинул маску и поднял на лоб очки. Под ними обнаружилась особа женского пола, довольно миловидная. – Дозу вы схватили, но небольшую.
– Конкретно – какую? – спросила Настя. Она не узнала своего голоса – звучал он хрипло.
– Меньше, чем при рентгеноскопии, – бодро отвечала дама. В ее голосе Капитоновой отчетливо почудилась фальшь. Словно для того, чтобы избежать дальнейших вопросов, дама обратилась к коллеге: – Анна Петровна, – «Значит, вторая – тоже женщина», – давайте оформлять нашу уважаемую пациентку. Вы ведь, – повернулась она к Эжену, – супруг ее?
– Бывший, – ответствовал Сологуб.
– Ну, – разулыбалась врачиха, – тогда тем более все про нее знаете. Вы поможете Анне Петровне заполнить историю болезни? Фамилия, имя, отчество и прочие формальности?
– Я даже знаю, чем она болела в детстве, – улыбнулся Эжен, и обе женщины с готовностью рассмеялись. Во всеобщей веселой бодрости Насте почудилось нечто предельно искусственное.
– Ну и замечательно! – обрадовалась докторица ответу Сологуба. И снова повернулась к Насте: – А мы с вами пойдемте укладываться. Мы вам приготовили отдельную палату.
Капитонова не двинулась с места.
– Никуда я отсюда не пойду. По крайней мере до тех пор, пока вы не скажете точно, какую дозу радиации я схватила. И какие мне угрожают последствия. И почему меня так срочно госпитализируют. Да еще в отдельную палату.
– Ваше имя-отчество? – вдруг отрывисто спросила докторша.
– Анастасия Эдуардовна.
– Очень приятно, а я Лариса Федоровна, фамилия моя Удальцова, доктор медицинских наук и заведую радиологическим отделением Первого клинического госпиталя. Я, наверное, буду вашим лечащим врачом – если вы, Анастасия Эдуардовна, конечно, соизволите, – женщина саркастически скривила губы, – воспользоваться нашими услугами. Рассматривайте вашу госпитализацию как меру профилактическую. Вы действительно схватили, как вы выражаетесь, некоторую дозу радиации. Если вы настаиваете, я, конечно, назову конкретную цифру, но она вам, во-первых, ничего не скажет, а во-вторых, совершенно неизвестно, как радиация отразилась или отразится на вашем состоянии здоровья и самочувствии. Не хочу вас пугать, но в литературе описаны случаи, когда пациенты, получившие даже меньшее облучение, впоследствии (но не обязательно вследствие него!) страдали серьезными недугами. Но в то же время известно гораздо больше прецедентов, что люди при воздействии много больших доз жили и здравствовали в течение долгого времени.
– Скажите цифру.
– Экая вы упрямица! Десять миллизивертов – вас устроит?
Насте ни доза, ни единица измерения действительно ни о чем не говорили. Завотделением тем временем продолжала:
– Вы, конечно, можете – под подпись – отказаться от госпитализации, и мы вас отпустим. Вы не нейтронная бомба, опасности для окружающих не представляете. Но я вам настоятельно рекомендую: прямо сейчас сменить всю одежду и принять душ. А затем все-таки понаблюдаться у нас пару-тройку дней.
Эжен с любопытством следил за их диалогом и увидел, что Настя сдалась. Лицо ее помрачнело, однако губы сложились в жесткую линию – это, как он понимал, означало: «Я разрешу врачам помочь мне. С вами мы, кажется, по одну сторону баррикад. Но главный человек в борьбе против болезни – я сама. И я никогда ей не поддамся».
* * *В то же самое время Арсений, не подозревающий о том, что происходит в данный момент с Настей, вез сына домой на Липецкую улицу. После вечера в кафе, проведенного с ним, настроение у него было самым безоблачным. И потому, что отпрыск не побрезговал, принял участие в его судьбе. И оттого, что обнаружился своего рода заговор вокруг его грехопадения – это придавало ему, грехопадению, некую если не значительность, то элемент неслучайности. А самым радостным для отца стало то, что он провел время с Николкой, поболтал с ним, без ругани и наездов.
Довольно весело, в легком тоне беседуя о пустяках, они домчались до окраины Москвы. Челышев тормознул на площадке в отдалении от подъезда – чтобы легче было развернуться. Похлопал по плечу сидевшего рядом сына, потом стиснул его в объятиях, поцеловал. Ник выскользнул из машины, сделал отцу на прощание ручкой и пошел к парадному. Арсений не уезжал – любовался в зеркальце заднего вида на сыночка: как он идет – молодой, модный, стройный, независимый. Еще шагов пять – и исчезнет за дверью подъезда. Но тут…
Откуда-то из темноты выскользнуло несколько теней. Они материализовались в людей в темных одеждах, которые вдруг сгустились позади сына. Но даже не окликнули его, не задали вопроса, не дали ему ни секунды, чтобы повернуться. Просто один из них вдруг обрушил сзади на голову Николая удар длинной и тяжелой палкой. Парень даже не успел ничего понять. Стал оседать лицом вперед, инстинктивно схватившись за голову. И только когда сын упал, Арсений наконец пришел в себя, вышел из охватившего его в первый момент ступора и понял, что надо делать.
Он схватил монтировку – еще с ранних девяностых он всегда возил ее под водительским сиденьем – и бросился к налетчикам. Их оказалось трое. Николенька уже лежал на холодном мерзлом асфальте на боку, похоже без сознания, а бандиты окружили его. Они даже успели нанести ему пару ударов ногами, когда к ним подлетел Арсений. Силы были явно неравны – однако не мог же он оставить сына в беде. Все уроки тюремных и лагерных драк, вся злость и ожесточение проснулись в нем, будто и не уходили, и выплеснулись наружу. Челышев в дворовом, безжалостном стиле обрушил сзади удар монтировкой – чудовищной силы – на затылок одного из гангстеров. Тот успел обернуться на напавшего – перед тем, как упасть рядом с Николаем.
А двое других отвлеклись от распростертого тела, даже, кажется, заворчали как псы. Арсений успел ударить монтировкой наотмашь второго – тот вскрикнул и схватился руками за голову. Но и сам Челышев не уберегся от удара чем-то длинным и тяжелым – похоже, арматуриной – ему заехали по плечу. Не успев даже почувствовать боли, Челышев отпрыгнул назад, освобождая себе место для маневра, прислонился спиной к двум автомашинам – чтобы не обошли сзади – а главное, отвлек, отвлек внимание бойцов от лежащего сына.
И добился своего. Диспозиция явно переменилась по сравнению с тем моментом, когда он вступил в драку. Один из гангстеров стонал в полузабытьи на асфальте; второй, держась за окровавленную голову, злобно и жалобно матерился. А третий наступал на Челышева – полностью отвлекшись от Ника. «Ну, себя-то мне не жалко», – весело промелькнуло у Арсения, когда его попытались достать битой. Он сделал выпад монтировкой, а ногой лягнул машину: может, заорет сигнализация и кто-то из жильцов выглянет и вызовет, наконец, милицию.
Машина не запела – зато нападавший ловко ударил Арсения бейсбольной битой и выбил из его руки единственное оружие – монтировку, да и рука повисла, как плеть. Челышев постарался достать противника ногой – но, видно, слишком отвлекся на него. Не заметил, как воспрявший второй подскочил сбоку и заехал железной палкой ему по голове. Все закружилось – но где-то в стороне вдруг раздались милицейские свистки, и в мановение ока бандитов как ветром сдуло. Остался лишь один, недвижный – тот, которого Арсений вырубил первым. И рядом с ним на асфальте – сын.
Челышев отстраненно подумал: «Кажется, я его спас». Как во сне, он видел двух офицеров с автоматами, подбежавших к нему. Арсению стало совсем плохо, сознание отказывало, и последнее, о чем он подумал, было: «Может, в том оно и заключалось, мое предназначение?»
* * *Настя понятия не имела о том, что стряслось с ее мужчинами.
Эскулапы взялись за нее всерьез. Врачиха передала ее с рук на руки двум медсестрам – судя по глазам – юным и смешливым. Сестрички тоже носили плотные тканевые повязки, перчатки и шапочки – но, слава Богу, не очки. Велели снять дубленку, отобрали под расписку и унесли сумочку и новый мобильник. Настя почувствовала странное облегчение. Как будто с этой минуты с нее сняли груз ответственности за ее собственную жизнь и препоручили кому-то.
Ее повели – одна сестра спереди, другая сзади. Огромные коридоры, высоченные потолки, толстенные стены с широченными подоконниками; тусклое дежурное освещение и ни единого человека в коридорах – вся обстановка создавала странное, сюрреалистическое ощущение. Завели в комнату – потолки метров пять, слегка облуплены, с высоты еле достает тусклая лампа, стоит клеенчатая кушетка. Велели раздеться догола. Вдруг возникла паническая мысль: «А ведь никто, ни одна живая душа не знает, где я и что со мной. Один только Эжен – который и решил меня сюда привезти. Но вдруг он – враг?»
– Давайте-давайте, Настя Эдуардовна, – шутливо подтолкнула замешкавшуюся женщину сестричка. Говорок у нее был не московский, а слегка будто северный, вологодский, на «о». – Пора помыться и в люльку. Ща мы вам спинку потрем. А то время уж за полночь.
«Нет, у врагов не бывает такого добродушного вологодского акцента и таких милых, усталых глаз, как у докторицы Удальцовой».
Капитонову заставили тщательно вымыться довольно вонючим мылом и жесткой мочалкой – причем одна из сестер, как и намеревалась, потерла ей спину и даже промыла волосы.
– Фена-то у нас нет, волосики свои полотенцем покройте, вот вам рубашечка, а сверху халат…
А потом последовали и вовсе не аппетитные процедуры: промывание желудка, клизма… Затем Настю препроводили в палату и поставили капельницу. Видимо, в раствор было добавлено что-то сильно успокаивающее, потому что она немедленно погрузилась в сон. Часы у нее отобрали, но по ощущениям дело было уже под утро.
* * *А на другом конце Москвы, и тоже в больнице – но совсем другой, многоэтажной, современной, – в тот самый момент стал приходить в себя Арсений. Он лежал на каталке совершенно голым, под одной простыней. На голове была плотная повязка, на левой руке и плече – тоже. Челышев скосил глаза и увидел, что рядом, на такой же каталке, укрытый под горло простыней, лежит сын. Он был бледным-бледным и, казалось, не дышал.
– Ник! – изо всех сил выкрикнул Арсений. Сил, впрочем, было немного, и крик получился не ахти какой громкий.
– Ну, чего шумишь? – послышался откуда-то недовольный женский голос. Он звучал хрипло, с одышкой. Челышев повернул голову и увидел его обладательницу – болезненно полную женщину в белом халате.
– Это сын мой! Что с ним?!
– Ну-ка потише давай. Всю реанимацию мне перебудишь. Все нормально с ним. Спит, от наркоза отходит. А я смотрю, что сын твой – похож на тебя. Ну-ка давай растворчика тебе подольем, а то ты больно активный стал.
– Какого еще растворчика?
– Шампанского. С пузыриками.
Она впрыснула что-то из шприца в пластиковый сосуд капельницы. От сосуда по пластиковой трубочке раствор потек в вену Арсения.
И он стал снова куда-то улетать, только пронеслись перед глазами эпизоды минувшего дня: вот к нему в квартиру-студию пришли строгие, сосредоточенные Эжен и Настя… Вот он видит, как в темноте у подъезда начинают избивать сына, и бросается на помощь… Вот Ник – не мертвецки бледный, как сейчас, а румяный, веселый, здоровый – рассказывает в кафе о том, как установил, что заказчицей порнушки с участием отца была, видимо, женщина лет сорока пяти… И Настя по телефону говорит о даме того же возраста… И вдруг – в наползающем наркозном сне Челышева осенило. Он даже прошептал вслух имя. И подумал: «Только б не забыть! Не заспать! Всем сказать: и Насте, и Николеньке, и Эжену, кто она».
Глава 7
Милена Стрижова1985–1991 годы
Вот ведь как все обернулось. Недаром ее тянуло к этому парню. Недаром она его обхаживала. Долго выцеливала. Соблазняла.
И дело не только в том, что он принадлежал заклятой подруге, Анастасии Капитоновой. И очень приятно отобрать его у нее. Нацепить ей на нос чайник. Отомстить. За все унижения, которые она, Милена, претерпела от Насти за бесконечные детские годы – пока они были знакомы и, так сказать, дружили.
Что может быть ужасней, чем дружба между двумя девочками! У одной дедушка – крупный чиновник, а мама – начальник отдела в министерстве. У другой дед – пьянь со станции Хотьково, а мать – врачиха в поликлинике. Одна проживает в пятикомнатной квартире, а вторая – с матерью и бабкой в комнате в коммуналке. У первой полным-полно игрушек, и платьев, и кукол, и сластей, и пирогов, и шоколадных конфет, а второй – перешитый мамой старый сарафан и соевые батончики уже радость. К тому же первой все легко дается. У нее – репетиторы, и лучшие парни, и лучшее платье на выпускной. А Милене приходится заниматься с утра до ночи самой, чтобы вытянуть аттестат на средний балл «четыре с половиной». Чтоб поступить пусть не в такой остромодный вуз, как Настя, но отчасти престижный Плехановский институт.
Потом в какой-то момент ей стало казаться, что судьба проявила к ней благосклонность. И постаралась, наконец, расставить девочек по заслуженным местам. Пусть Настя и выбрала себе настоящего красавца, умника, обаяшку Арсения. Однако на принца Сенька никак не тянул. Провинциал без роду без племени. Лимита южнороссийская. Разумеется, старшие Капитоновы – Настина маманя Ирина Егоровна и бабушка с дедом – терпеть его не стали. Выгнали голубков на съемную квартиру с облезлым паркетом и отслаивающейся штукатуркой. Каково балованной Настеньке тоже маяться в коммуналке? Любовь зла – полюбишь и козла? С милым рай и в шалаше? Правильно, Капитонова, а? Или ты уже не согласна? Нахлебалась романтики?
Милене удалось счет с Настеной если не сравнять, то сильно сократить разрыв. Нашла она себе богатого и перспективного. Капитонова все время мамашей своей министерской хвасталась – а у Стрижовой в номенклатуру не мамочка попала. Ближе и интересней – муж. И не вшивый начальник отдела (как Ирина Егоровна), и не в строительном министерстве. Он – замначальника главка, причем в самом Минздраве. А Минздрав, конечно, другим министерствам не чета. В его руках все врачи, любые больницы и самые редкие лекарства.
Ведь обычному человеку какой толк в строительном министерстве! Зато все на свете болеют: и продавцы, и завмаги, и ректоры, и автослесари, и даже партийные деятели – все! Хворают также их жены, дети, матери и отцы. И это означает, что в руках Милиного мужа было ВСЕ. Ради хорошего врача любой номенклатурщик или директор магазина ничего не пожалеет. При правильной постановке дела можно ни в чем решительно не нуждаться. Милена и стала как сыр в масле кататься.
Был, конечно, единственный недостаток: нетоварный вид мужа. Совсем не такой, как Настин Сенька. Не орел. Старенький, сорок пять лет, седоватый и лысоватый. И, несмотря на обширные связи среди урологов-проктологов, не очень-то сильный в определенных обстоятельствах. Но, впрочем, что там у Милены с ним в постели происходит (или не происходит) – это таинство. Секрет, никому не ведомый.