– Прекрасный лук! – восхитился Эрос. – А покажи мне стрелы!
Но тут вмешалась мама, которая сказала, что нам пора завтракать и она с радостью продолжит знакомство в другое время. Сосед раскланялся как можно более вежливо и ушел. Тетя Наташа взяла бутылку воды, сделала глоток и поперхнулась – пришлось ее долго стучать по спине. Так на нее подействовал новый знакомый.
Мы позавтракали, собрались и вышли на пляж.
– А давайте пройдем другой дорогой, – предложила мама и, не дожидаясь нашего согласия, свернула в сторону заброшенного дома. Нам пришлось следовать за ней.
– Почему? – спросил папа.
– Что-то он мне не нравится, – сказала мама про нового соседа, – слишком подозрительный.
Мы делали вид, что проходим мимо дома, как будто гуляем, не обращая ни на что внимания. Но, естественно, тянули шеи и разглядывали участок. Птицы действительно тихо сидели в своих загонах. На веранде, помимо банок с краской, появились доски, мешки с цементом и прочие необходимые для ремонта принадлежности. Но они были разложены так аккуратно, что создавали лишь видимость бурной деятельности.
– Очень странно, – сказала мама.
Следующие несколько дней соседу удавалось в полной мере исполнять данное обещание – он не тревожил нашу жизнь шумом. Правда, зачастил к нам в гости с невинным вопросом – может ли он сегодня побеспокоить нас шумом дрели буквально на полчаса? Тетя Наташа продолжала падать в обморок при виде Эроса, а мама все больше настораживалась. Они даже поругались.
– Какой мужчина! – восклицала тетя Наташа.
– Странный, очень странный, – отвечала мама.
– Тебе все кажутся странными, если речь идет о моей личной жизни, – возмущалась тетя Наташа.
– Так и есть. И, как правило, я оказываюсь права.
– Только не в этот раз. Я сердцем чувствую, что это – моя судьба. А имя? Эрос. Это же любовь. Символ. Знак!
– Мне он не нравится, – сказала мама, – он странно смотрит на моих детей.
– Он просто их любит! Есть мужчины, которые способны полюбить ребенка!
– Я не хочу, чтобы он любил моих детей.
– Ты просто на него наговариваешь. Твоя подозрительность мешает тебе разглядеть в людях хорошее!
Но я был совершенно согласен с мамой. Этот Эрос проявлял слишком активный интерес к Симиному ящику с игрушками, особенно к луку со стрелами. Столь же бурный интерес у него вызывал мамин шкафчик со всякими кухонными мелочами – резинками, пакетами для завтрака, силиконовыми формами для выпечки.
– Маньяк, – сделала вывод мама, застав Эроса копающимся в ее кухонном ящике. Тот, правда, немедленно восхитился мамиными кулинарными талантами и изъявил желание попробовать ее кексы, о которых говорят уже во всей деревне.
– Это он еще мою запеканку и ватрушки не пробовал! – воскликнула Наташа и кинулась замешивать тесто. Мама застонала – на такие банальные уловки она не попадалась.
– Больше я его в дом не пущу, – заявила она.
– Тогда уйду я! – Тетя Наташа схватилась за сердце.
– Куда? В загон для индюков?
Тетя Наташа принялась вымешивать тесто, назло маме, чтобы доказать, что Эрос – честный и порядочный человек. Очень добрый и чувствительный. Любящий детей и животных.
– Хорошо. Давай спросим у Теодоры, – предложила мама, – она наверняка все знает.
На следующий день мама сидела на лавочке под подсолнухом и шепталась с Теодорой. Сначала хохотала старуха, а мы стояли раскрыв рты, поскольку Теодора никогда не смеялась, даже не улыбалась. А потом начала хохотать мама. Да так, будто ее щекотали. Она чуть под лавку к ногам Теодоры не свалилась, корчась от смеха.
– Что, что она сказала? – требовательно спрашивала тетя Наташа у мамы, но та продолжала всхлипывать, икать и заикаться.
– Пойдемте, сами все увидите, – сказала она наконец.
Мы свернули в другую сторону и подошли к заброшенному дому. И застали соседа, можно сказать, врасплох.
Если опустить все подробности и разговоры, а также всеобщий истерический хохот и последующее распитие вина на террасе, заваленной для красоты стройматериалами, то выяснилось следующее.
Эрос, по его словам, был единственным в Греции спортсменом в таком редком виде спорта, как стрельба по мишени. Но не из пистолета, а из самодельной трубки. Причем плевками.
– О, мы так в школе бумагой плевались, – обрадовался папа, а Эрос обиделся. Он считал, что этот вид спорта, по которому проводятся даже соревнования, скоро непременно станет олимпийским. Ведь уже сейчас проводятся соревнования, и он непременно должен на них попасть. Поэтому ему нужно много тренироваться и усовершенствовать свое орудие. Для плевков он использовал стрелы из детских наборов с резиновой присоской на конце. Но мечтал изобрести свой собственный прицел, в котором было бы учтено все – вес присоски, длина стрелы, поправка на ветер, и оптика была бы как в микроскопе, а не как в подзорной трубе.
Эрос отдавался своему хобби со страстью. Этим и объяснялся его интерес к Симиному луку со стрелами, моей подзорной трубе и маминым резинкам для кухни. Эрос хотел сделать так, чтобы детская стрела с присоской крепилась к телескопу и составляла одно целое со стрелком. Он мечтал создать автомат Калашникова из детского лука. И считал, что именно мы – соотечественники великого изобретателя, русские, – должны помочь ему создать идеальное оружие, с которым он сможет выйти на международную арену.
Мама, успокоившись, разрешила Эросу приходить и брать то, что может ему потребоваться, – прищепки, веревку, магниты с холодильника, резиновые присоски в ванной, чтобы Сима не поскользнулась, и даже сломанные детские стрелы. Эрос пообещал маме свою первую победу посвятить ей. Зато тетя Наташа была оскорблена в лучших чувствах. Она заявила, что видеть не может этого проходимца и балабола, этого бездельника и ловеласа. И демонстративно скрывалась в комнате, когда заходил Эрос. Впрочем, в одном тетя Наташа оказалась права – Эрос действительно любил детей и позволял нам с Симой помогать ему придумывать ружье и наблюдать за его тренировками – плевками по мишени.
Финита по-прежнему вызывала у мамы головную боль. Поскольку после маминой жалобы домработница мыла под кроватями, теперь она совершенно игнорировала пыль на мебели. До этого она вытирала пыль, но не мыла под кроватями. Поэтому мама лично ходила с тряпкой и вытирала грязь там, куда до нее вообще никто не добирался.
– Нет, я с ней все-таки поговорю, – настраивала сама себя мама, – вот в следующий раз и поговорю.
В следующий раз Финита пришла не с пустыми руками, а с огромным настенным календарем. Мама испугалась, что домработница сейчас прикрепит его на стену, но у той были другие планы. Финита показывала маме на цифры и дни недели и спрашивала:
– Финита три дэйз?
– Ноу, – отвечала мама, – мы не уезжаем.
– Завтра? Неделя? – Финита тыкала пальцем в календарь и произносила новые для себя слова.
– Ноу! Не уедем! – Мама пролистнула несколько страниц и ткнула пальцем в декабрь. Чтобы объяснить Фините, что мы пробудем здесь долго.
Домработница посмотрела на календарь, и ее стал душить истерический смех. Она похлопала маму по плечу и подняла вверх большой палец, давая понять, что оценила шутку.
Мама тяжело вздохнула и отложила разговор про пыль на тумбочках.
Стало совсем жарко. Папа при малейшей возможности скрывался в доме, выставлял кондиционер на плюс 18 и то и дело щупал затылок. Папа утверждал, что его голова нагревается даже через потолок. Мама же от жары становилась вялой и ласковой, позволяя нам заниматься чем угодно. Лишь бы тихо.
На столбах в деревне опять появилось объявление. Как перевел нам Василий, там говорилось, что в прошлый раз не отключили, не смогли, поэтому, уж извините, отключаем сейчас. Но мама твердо решила проигнорировать объявление и больше не устраивала домашних заготовок на неделю вперед. И нисколько не удивилась, что свет опять не отключили.
Папа опять прыгал на волнах с Симой и оглох. Ему в ухо попала вода. Он утверждал, что сразу в оба уха, и усердно скакал то на одной ноге, то на другой, но ничего не помогало. Мама же не спешила его лечить, поскольку нашла новое положение папы очень удобным для семейной жизни. Мама задавала ему вопрос, и папа на всякий случай соглашался, не понимая даже на что. Но потом, когда мама уже успевала забыть, о чем они говорили, вдруг высказывал свое мнение. В принципе он разговаривал сам с собой. При этом постоянно ковырялся то в одном, то в другом ухе, что очень раздражало маму. Чтобы избавиться от ушных пробок, папа широко открывал рот, и мама опасалась, что он вывихнет себе челюсть. Не говоря уже о том, что сам вид папы, который сидит, засунув указательный палец в ухо и открыв рот, с точки зрения мамы, очень пугает детей.
Хворь навалилась не только на папу, но и на дядю Борю, который подвергался яростной атаке пчел. Стоило ему выйти из дому, как его жалила пчела. Мы с интересом смотрели, как у дяди Бори раздувается то нога, то рука, то шея. В аптеке, куда мама ездила регулярно за таблетками и мазями, считали число укусов и удивлялись, как дядя Боря еще не умер от анафилактического шока. Дядя Боря же удивлялся, почему вдруг все подняли такую панику.
Хворь навалилась не только на папу, но и на дядю Борю, который подвергался яростной атаке пчел. Стоило ему выйти из дому, как его жалила пчела. Мы с интересом смотрели, как у дяди Бори раздувается то нога, то рука, то шея. В аптеке, куда мама ездила регулярно за таблетками и мазями, считали число укусов и удивлялись, как дядя Боря еще не умер от анафилактического шока. Дядя Боря же удивлялся, почему вдруг все подняли такую панику.
Но ни папино ухо, ни дяди-Борины укусы не вызывали у мамы такой реакции, как вдруг появившийся храп тети Наташи. На папино счастье, он не слышал, как храпит тетя Наташа. А дядя Боря, видимо, привык. Мы с Симой спали крепко. Но для мамы тети-Наташины рулады стали кошмаром.
Первую ночь мама еще держалась в рамках приличий – она подошла к тете Наташе и достаточно ласково потрогала за плечо. Тетя Наташа перевернулась на другой бок и вроде бы перестала храпеть. Мама решила, что все дело в неудобной позе, и успокоилась. Но когда она стала уже засыпать, тетя Наташа вновь разразилась громкой, оглушительной руладой. Мама подошла и подергала тетю Наташу уже настойчиво. Тетя Наташа вновь перевернулась, но прошло минут десять, и она снова захрапела. Такого храпа мама не слышала никогда в жизни и до утра смотрела в потолок, гадая, почему раньше не замечала такого недостатка за тетей Наташей. Ведь, если бы заметила, ни за что не согласилась бы жить с ней под одной крышей.
– Теть Наташ, вы же раньше не храпели! – Мама встала раньше всех, даже раньше папы, поскольку практически не спала.
– Прости, пожалуйста, больше не буду, – пообещала тетя Наташа.
Но на следующую ночь все повторилось – мама вставала, дергала тетю Наташу, та покорно переворачивалась и продолжала храпеть. По выражению мамы, даже не как пьяный грузчик, а как целый отряд пьяных грузчиков. Еще маму возмущало то, что никому, кроме нее, тети-Наташин, так сказать, недостаток не мешал высыпаться. Дядя Боря, снимая аллергический приступ, пил таблетки, у которых был побочный снотворный эффект. Папа уже привык к своей глухоте. Нас с Симой, видимо, в силу возраста, и пушкой нельзя было добудиться. Так что мама оставалась один на один со своей проблемой. Точнее, одна с тетей Наташей, которая каждое утро говорила:
– Прости, пожалуйста, больше не буду.
– Но ведь вы же не храпели! Что вдруг случилось? – Мама чувствовала, что тетя Наташа от нее что-то скрывает.
– Видимо, здесь звукоизоляция другая, – отвечала серьезно тетя Наташа, – дверь по-другому расположена.
– При чем тут дверь? – не понимала мама, измученная бессонницей.
Она пыталась поспать днем, но стоило ей прилечь, как тетя Наташа развивала бурную деятельность – готовила, мыла посуду, расставляла кастрюли, гладила, плюясь на белье так шумно, что мама стонала и молила о покое. Она пыталась спать на улице. Впихивала себе в уши вату. Накрывала голову подушкой. Менялась с папой местами в надежде, что будет дальше от источника звука. Но все было бесполезно – тетя Наташа залихватски храпела, мама не спала. На четвертый день, точнее ночь, тетя Наташа проснулась и увидела перед собой маму, которая сидела на краю кровати с подушкой в руках. Тут тетя Наташа испугалась уже не на шутку, поскольку мамино выражение лица не предвещало ничего хорошего. Утром тетя Наташа жаловалась папе, что мама могла ее и задушить, с нее станется. И тем же утром призналась маме, что до этого использовала специальный спрей от храпа, но он у нее закончился.
– Срочно едем в город! – заявила мама. – Вместе.
Тетя Наташа сначала обрадовалась – наконец к святому Спиридону попадет, а потом испугалась – что еще мама придумала?
Подготовка к отъезду заняла целый день. Мама на пару с тетей Наташей наготовила еды на неделю вперед. Заодно договорилась с Василием, что если мы с папой, Симой и дядей Борей не найдем еду в холодильнике или не сможем ее разогреть, то он их непременно накормит. То есть Симу. Мужчин может не кормить – главное, накормить Симу. Только не мороженым. И не тирамису. А дать ей хоть какую-нибудь еду.
– Вы надолго уезжаете? На неделю? Вам нужно вернуться на родину? – тактично поинтересовался Василий.
Мама очень удивилась и сообщила, что они уезжают на рейсовом автобусе на день, чтобы купить лекарство от храпа для тети Наташи, которая скрывала свой недостаток. И заодно зайти к Спиридону. Василий не мог взять в толк, отчего мама так нервничает, и пообещал дать Симе еще и арбуз – единственный фрукт, точнее ягоду, которую моя сестра могла есть, пока не закончится.
– Еда! – закричала мама и отправилась на кухню к Антонио, чтобы переложить ответственность за ребенка на него. Василий был только рад.
Из кухни доносился только мамин голос и вскрики Антонио, то ли трагические, то ли восторженные. Когда мама наконец вышла из кухни, вытирая руки фартуком, выглядела она очень довольной. Зато Антонио был очень грустным, уставшим и даже не улыбался.
– Ну все, теперь я спокойна, – заявила мама.
По дороге домой она сообщила, что учила Антонио готовить. Для начала напекла «нормальных» блинов. Антонио пек блины традиционные – пресные, склизкие, упругие, тонкие, как бумага, суховатые, здоровенные и отчего-то всегда холодные. Впрочем, такими они и должны были быть, учитывая многообразие начинки. А мама напекла наших блинов – пупырчатых, щедро политых сливочным маслом, сладковатых, толстоватых, на два-три куса, лежавших стройной горкой на тарелке. Антонио съел сразу четыре (мама по привычке считала, кто сколько съел), остальные блины доели дети, хватая чуть ли не со сковороды – обжигая пальцы, измазываясь маслом.
Антонио пытался возмущаться, объясняя маме, что сахар в блины класть категорически нельзя, что сковородка не та (с этим мама согласилась, пообещав повару прислать с оказией настоящую русскую блинную сковороду), и ахал, когда мама растопила сливочное масло и поливала им блины как из лейки. Но когда мама дошла до гречки, которую принесла в мешочке, отсыпав из домашних запасов, Антонио сдался окончательно.
Мама не признает крупы в пакетиках – забросил, и готово. Нет, она готовит только из натуральных круп, желательно грубого помола. Антонио оставалось лишь открыть рот, когда мама высыпала гречку на сковороду, прокалила, залила водой, накрыла крышкой, выключила плиту, оставила томиться, опять залила все сливочным маслом по самое не могу.
– Кашу маслом не испортишь, – сказала она повару, – пословица такая русская.
Антонио не понимал, как можно жарить кашу. Он не знал, что такое гречка. Не понимал, как можно потом ее выложить, посыпать сахаром, и с ужасом смотрел, как его дети и дети Василия уплетают неведомое лакомство. Но мама решила довести повара до катарсиса. Она сварила кашу, чтобы объяснить Антонио, чем каша отличается от гарнира. Кашу мама варит такую – гречка с овсянкой. Гречки меньше, овсянки больше. Плюс ваниль и сахар. Потом все перемалывает в блендере и получается некая субстанция, похожая по вкусу на крем-брюле, на десерт, на что угодно, кроме каши. Хозяйские дети, которые уже не могли проглотить ни куска, сбежались на кашу и слопали всю кастрюлю. Мама оставила Антонио остатки драгоценной крупы, обещая прислать еще вместе со сковородой. И сказала, что придет еще – научить печь сырники, варить манную кашу, делать запеканку и остальные блюда из стандартного меню еще советского детского сада. Когда мама начала рассказывать про ежики – мясные тефтельки с рисом, запеченные в духовке, Антонио замахал руками и заявил, что прожил жизнь зря. И тот рецепт, который он изобретал, та мечта, которую он лелеял, – создать идеальные завтраки для детей, сделать детское меню не такое, как во всех ресторанах, оказывается, уже существует. И изобретено не им. И все настолько просто, что он даже вообразить не мог.
– Вась, присматривай тут за ними, – подошла ко мне мама.
– Почему я?
– Ты самый здравомыслящий из всех. – Мама с жалостью и любовью посмотрела на дядю Борю, который переключился на канал для подростков. На папу, который никак не мог сделать самолетик для Симы и очень злился на саму Симу, которая с жалостью и любовью смотрела на папу, подсказывая, как складывать бумажные крылья.
Потом перевела взгляд на тетю Наташу, которая никак не могла определиться с платком, который понравился бы святому Спиридону.
– Теть Наташ, в греческих церквях можно и без платка. А Спиридону уж точно все равно, – сказала мама, и тетя Наташа ахнула. – Мы идем в аптеку. Пока не купим вам спрей от храпа, даже не думайте попасть к Спиридону.
На следующее утро они уехали. Мама перецеловала нас так, как будто и вправду собиралась вернуться через неделю, а то и через две.
Обратно они вернулись в тот момент, когда мы чинно ели сосиски, которые купил папа. Мама немедленно осела в прихожей.
– Сосиски? А в холодильнике? Я же все оставила!
– Понимаешь, Марусечка, я не разобрался, что кому давать, и не рискнул. Вдруг ошибусь, – объяснил папа.