На следующее утро они уехали. Мама перецеловала нас так, как будто и вправду собиралась вернуться через неделю, а то и через две.
Обратно они вернулись в тот момент, когда мы чинно ели сосиски, которые купил папа. Мама немедленно осела в прихожей.
– Сосиски? А в холодильнике? Я же все оставила!
– Понимаешь, Марусечка, я не разобрался, что кому давать, и не рискнул. Вдруг ошибусь, – объяснил папа.
– А Василий, Антонио? – продолжала стонать мама.
– У них сегодня вечер русской кухни, мы решили их не беспокоить, – объяснил папа.
– У кого вечер русской кухни? У Антонио? – Мама поняла, что за время ее отсутствия все-таки произошла вселенская катастрофа.
– Да, он печет блины и варит кашу.
– Ладно, давайте ужинать.
Мама с тетей Наташей были такие голодные, что тоже согласились на сосиски – папа был очень горд собой. За ужином мама рассказывала, как они съездили в город.
Всю дорогу в автобусе маму тошнило, как и мальчика, который сидел за ней. Маму вырвало два раза, мальчика – три. Останавливались четыре раза. Уничтожили весь запас одноразовых пакетов и рулон бумажных полотенец.
В аптеке маме опять пришлось устроить театр одного актера, поскольку тетя Наташа делала вид, что она с мамой не знакома и вообще впервые ее видит. Мама показала провизорам, как ложится спать, как начинает храпеть, причем на все лады. Провизоры с сочувствием закивали головами, а одна даже призналась, что у нее муж тоже храпит так, что стены трясутся. Но тут мама безжалостно показала пальцем на тетю Наташу, которая изо всех сил рассматривала витрину. Провизоры выдали маме зажимы на нос от храпа. Но тетя Наташа отказалась спать в зажиме пусть даже розового цвета. Авторитетно заявила, что пробовала – не помогает. Мама спросила, есть ли спрей или таблетки. Ни того, ни другого не оказалось. В следующей аптеке мама исполнила номер на бис, но там тоже были только зажимы. И в третьей по счету аптеке тоже.
Мама торопилась, а тетя Наташа все время отвлекалась на сумки, шлепки, бусы и магниты на холодильник. Тогда мама применила последнее средство:
– Еще одна аптека, – сказала она тете Наташе, – и пойдем к Спиридону. Обещаю.
Тетя Наташа вспыхнула, поскольку про Спиридона совершенно забыла, и они быстро добежали до следующей аптеки. Но и там про чудодейственный спрей (а тетя Наташа уверяла, что только он способен воздействовать на ее храп) не слышали.
– Пойдем к Спиридону, я у него попрошу, чтобы не храпела, – смиренно сказала тетя Наташа. Мама кивнула – современная медицина не могла ей помочь, оставалось надеяться только на святого, который ходит по ночам, стирает свои башмачки и творит чудеса.
Они вернулись в старый город и пошли по улице. Мама молчала, она думала о том, можно ли привыкнуть к храпу и научиться его не замечать, есть ли народные рецепты, и не стоит ли отселить тетю Наташу в пустующий домик по соседству. Тетя Наташа тоже молчала. Она думала о том, что ту синюю сумку, которая ей приглянулась, нужно было купить, – в Москве точно будет дороже. И те самые сандалии, которые она мерила, тоже непременно нужно было брать. И непременно вернуться за подарками. Столько родственников, и каждому нужно что-то привезти.
Мама очнулась первой, посмотрев на часы:
– Мы опаздываем на автобус. У нас двадцать минут!
Тетя Наташа вскрикнула.
– А сколько еще идти до церкви? – спросила она.
Когда мама собиралась ответить, что не знает, они оказались у входа в церковь Святого Спиридона.
Тетя Наташа опять вскрикнула, поскольку в этот момент разглядывала витрину ювелирного магазина, который находился слева, а ведь нужно было повернуть голову направо! Тетя Наташа мысленно попросила прощения у Спиридона за невнимательность и перекрестилась.
– Пошли, успеем, – сказала тетя Наташа и вошла в прохладный полумрак. – Как же здесь хорошо!
Мама не могла не согласиться. В церкви было тихо, немноголюдно и прохладно. Ветерок гулял по сквозному проходу. Мама присела на скамеечку. Тетя Наташа кинулась в очередь. Она ничего не могла с этим поделать – как видела очередь, немедленно занимала, веря, что люди просто так стоять не будут. Значит, дают что-то ценное. Ценным оказались мощи. К ним можно было прикоснуться. И в этот день – на удивление мало народу. Просто поразительно. Обычно очередь тянулась хвостом по улице, заворачивая за угол. А в праздники – так вообще столпотворение!
Мама, сидя на жесткой лавочке, задремала. Ей было хорошо и спокойно. Никто не храпел под ухом. Дул легкий ветерок. Сквозняк, который приносил прохладу. Проснулась мама от жесткого толчка тети Наташи, которая трясла ее за руку, за плечо и даже за ногу.
– Иди скорее, наша очередь! – чуть ли не кричала тетя Наташа.
– Куда? – Мама спросонья не поняла, где находится.
– Спиридон ждет! – закричала тетка и начала проталкивать маму сквозь толпу в начало очереди. – Иди ты первая! Попроси и за меня тоже! А я сбегаю икону куплю!
Мама, ничего не соображая, пошла вперед – сзади ее подталкивали люди. При этом мечтала вернуться на скамеечку и подремать еще хотя бы десять минут – благодатный сон, о котором в последние дни приходилось только мечтать. Но людской поток подтолкнул ее к саркофагу, в котором лежал святой Спиридон, – к нему можно было подходить по двое.
Мама, которая до этого не имела дела с саркофагами и святыми, тем более заморскими, подсмотрела, как со святым общаются другие – люди подходили, осторожно трогали крышку, закрывали глаза, читали молитву или просто молчали. Мама тоже подошла, положила руку и закрыла глаза. Но потом решила, что лучше уж держать ситуацию под контролем, как она привыкла, и глаза открыла. И то, что она увидела, привело ее в крайнее возмущение. Рядом стояла девочка лет пяти, худенькая, бледненькая, и целовала крышку саркофага. Мало того что ребенок был один, без родителей, без бабушки, так еще и собирал все возможные бактерии с крышки. Мама оглянулась в поисках взрослых, которых не обнаружила, и взяла воспитание на себя.
– Не облизывай крышку, – сказала она девочке по-русски, как говорила Симе, чтобы та не прислонялась губами к поручням в автобусе, к стеклу в маршрутке и другим опасным поверхностям. Девочка не поняла и продолжала целовать крышку.
Тогда мама решительно положила руку на крышку, как раз на то место, куда девочка прилипала губами. Она так и с нами делает – закрывает рукой острые углы стола и стульев, прикрывает столешницу, если Сима может в нее врезаться. Девчушка остановилась.
– Где твои родители? – строго спросила мама, доставая из сумки влажные салфетки и протирая застывшей от ужаса девочке руки и лицо. При этом мама говорила по-русски, поскольку ей даже в голову не пришло обратиться к ребенку на другом языке. Надо признать, девочка все понимала. Если не вербально, то тактильно уж точно – рука у мамы тяжелая, и если уж она вытирает нам рот, то делает это с усердием. И взгляд у нее при этом очень строгий. Такой строгий, что сразу поймешь все без слов. Девочка и поняла, покорно подставив мордашку.
Мама уже собиралась ее удочерить, но не успела – девочку забрала бабушка, которая смотрела на маму, как на врага. А мама смотрела на нее, как на врага, который подверг ребенка риску подхватить все известные на свете бактерии, включая самые редкие и не изученные наукой.
Поскольку очередь начала роптать, маме пришлось тоже уйти. Тетя Наташа встретила ее на выходе.
– Ну что? Попросила? – спросила тетка с живым интересом.
– Кого? – не поняла мама.
– Спиридона!
– О чем?
– О чем хотела. И чтобы я не храпела.
– Ну да, – сказала мама, чтобы не расстраивать тетю Наташу.
– А лбом приложилась? – уточнила тетка.
– Нет, только руку держала. А что – надо было лбом?
– Конечно! – расстроилась тетка. – Если лбом, то он услышит! Получается, зря сходили?
– Не зря. Храпеть вы точно не будете! Он ведь святой, так что услышал мои молитвы, – заверила мама тетю Наташу.
То ли помог святой Спиридон, то ли тетя Наташа оказалась столь внушаемой, но в эту ночь мама спала спокойно – тетка не захрапела ни разу.
Мы прожили на острове три месяца. Папа с местным загаром стал похож на ящерицу, а я на его сына – геккона. Тетя Наташа воспылала страстью к дяде Боре, но упорно списывала все на святого Спиридона, который указал ей ее судьбу, то есть прожить с мужем до конца жизни. Дядя Боря по вечерам учил жену играть в бридж. Сима заговорила по-гречески, чем приводила в восторг Финиту. Моя сестра была единственным человеком в доме, с кем домработница могла переброситься парой слов. Мама научила Антонио делать домашний творог и печь сырники. Они разработали детское меню (от молочного супа Антонио чуть не упал в обморок), и теперь в их таверну сбегались мамы со всей округи – на полноценный детский завтрак.
Несмотря на отсутствие поломок и других мелких неприятностей, папина переписка с Эммой не прекращалась – они обсуждали книги (оба оказались поклонниками мемуаров английских политических деятелей), кино и погоду.
Несмотря на отсутствие поломок и других мелких неприятностей, папина переписка с Эммой не прекращалась – они обсуждали книги (оба оказались поклонниками мемуаров английских политических деятелей), кино и погоду.
Под нашей крышей ласточки свили гнездо, из которого выглядывали желтые голодные галдящие рты. Папа чуть не плакал от умиления и готов был усыновить всех птенцов. Ящерицу, которая приползала к нам по вечерам под фонарь на веранде, папа назвал Инной. И встречал как родную, заранее включая свет, чтобы для Инны был готов свежий ужин. Соль, Перец и Уксус тоже жили на нашей веранде – мама расстелила им старый плед, на котором они спали. Уксус родила троих котят, и Сима была счастлива – ведь у нас теперь было целых шесть кошек. Мама кормила всю эту странную кошачью семью, в которой воспитанием котят занималась не Уксус, а Соль. Соль оказалась доброй и терпеливой нянькой, хотя, возможно, она приходилась котятам теткой.
– Нам пора, – сказала мама однажды, когда нам казалось, что мы будем жить на этом острове всегда.
– Что пора? – уточнил папа, который в этот момент стоял с моим сачком, на котором сидел богомол и смотрел ему прямо в глаза. Да, папа вдруг полюбил богомолов – за инопланетный взгляд, за буддистское спокойствие.
– Пора уезжать, – сказала мама.
Накануне отъезда мы пришли в таверну к Василию и Антонио. Ресторан пришлось закрыть, поскольку владельцы и их родственники устроили пир в нашу честь. Эмма пришла попрощаться и подарила каждому по книге из личной библиотеки. Для папы она подобрала книгу об Уинстоне Черчилле, для мамы – пьесы Оскара Уайльда, Симе достался сборник английских сказок, мне – истории об Исааке Ньютоне, тете Наташе – книга про принцессу Диану. Коллекция дяди Бори пополнилась свежими сборниками по бриджу.
Финита ничего нам не подарила. Зато мама подарила ей календарь, в котором обвела фломастером дату нашего отъезда. Финита, к удивлению мамы, расплакалась и кинулась обнимать нас и целовать. Особенно крепко она обнимала маму.
Эросу мы оставили весь Симин ящик с игрушками. Соль, Перец и Уксус получили новую миску и кошачий домик с когтедеркой. Теодоре тетя Наташа подарила свой павловопосадский платок, а рыбаку дядя Боря вручил свой перочинный нож с надписью «Одесса». Надо ли говорить, что в аэропорт мы ехали не на машине, а на рейсовом автобусе – Спиро поклялся, что домчит нас быстрее всех. И не обманул.
В день отъезда в деревне отключили свет. Мама хохотала. Соль подошла к маме и позволила взять себя на руки. Сима в этот момент расцеловывала котят.
В аэропорту, где работал двоюродный брат водителя Спиро, нас зарегистрировали без очереди, правда, в последний момент выяснилось, что на другой рейс – в Минск. И чтобы снять наши чемоданы, тот рейс задержали. Последним приветом были коробки с настоящей итальянской пиццей от Антонио, которые передал нам Спиро. И нас пропустили с этими коробками в самолет – ведь ни Антонио, ни Спиро, ни его двоюродный брат не могли допустить, чтобы мы питались не пойми чем.
Мы вернулись. С тетей Наташей и дядей Борей мы распрощались в аэропорту – они ехали в другой город к очередным родственникам. Тетя Наташа стискивала нас в объятиях и рыдала, как будто кто-то умер. Маме она подарила икону святого Спиридона, которую купила для себя. Оторвала от сердца (что было чистой правдой, поскольку иконку тетя Наташа, как и крестик, носила в лифчике, привязав к лямке). Так что мы все видели, как рыдающая тетя Наташа пытается разорвать на себе кофту, чтобы добраться до лифчика.
– Я вас люблю, – сказала ей мама, – спасибо.
Сима кинулась к тете Наташе, поняв, что та уезжает, и стиснула ее коленки в своих ручонках. Тетя Наташа сказала, что она никуда не поедет и останется с нами. Того же мнения придерживался и дядя Боря, которого Сима поцеловала в щеку.
– Давай больше не будем никуда ездить, – сказал дядя Боря тете Наташе, и это было самое длинное его заявление за последнее десятилетие. – Будем жить вдвоем. Вместе. Будем по парку гулять. Накатались уже.
Мне показалось, что тетя Наташа затопит аэропорт слезами и раздавит дядю Борю в объятиях – я слышал, как трещит его грудная клетка. Так что нам пришлось сдавать билеты тети Наташи и дяди Бори и возвращаться домой всем вместе.
И, знаете, мы были даже рады. Нет, мы были счастливы, как может быть счастлива семья. Пусть и такая странная и немножко сумасшедшая, как наша. Ведь все семьи счастливы одинаково, когда у них все дома.
Рассказы
Валя из Валентиновки
– Даже не представляю, что делать, просто не представляю. – Лена сидела на кухне и смотрела, как ест муж. – У меня иммунитет упал, я на нее очень рассчитывала. А сейчас? Кого искать? Ты спросишь у знакомых?
– Угу, – ответил муж, глядя в ноутбук.
– Ты можешь поговорить со мной и просто спокойно поесть? – рассердилась Лена.
– Я ем и слушаю тебя. – Муж щелкнул по клавиатуре.
– Ладно, я сама разберусь. – Лена всхлипнула.
– Ну ничего страшного ведь не случилось. – Муж все-таки оторвался от монитора. – Разные обстоятельства бывают, не конец света.
– Да, не конец. Просто… Просто я не понимаю, как она могла нас бросить. Еще Анька звонила. Она тоже в шоке – нужно срочно искать сиделку для мамы.
Речь шла о Вале, которая много лет – Лена подсчитала, что было бы ровно десять в этом году, – работала, так сказать, домашней медсестрой. Конечно, со стороны могло показаться, что домашняя медсестра – блажь. Но Валя не была просто медсестрой. Она умела все – ставить капельницы, колоть, ухаживать, выхаживать, делать массаж, кормить с ложечки, перестилать, перепеленывать, успокаивать.
Десять лет. Целых десять лет.
Появилась она, можно сказать, из ниоткуда – точнее, из агентства, которого давно не существовало. Лена искала медсестру, которая помогла бы ей со Степкой. Мальчик родился недоношенным, таким крохотным, что становилось страшно. Сначала была больница – полтора месяца его выхаживали врачи, потом Лена забрала сына домой. И боялась взять его на руки.
Да, ей запрещали рожать – старая травма позвоночника, результат автомобильной аварии, в которую она попала еще в детстве. И да, она все знала – про риски, про то, что ее саму может парализовать. Так в общем-то и случилось. Лена толком не могла ходить – ног не чувствовала – еще неизвестно, кому нужна была медсестра и сиделка.
Агентство по подбору сиделок, поваров и гувернанток даже выбирать не пришлось. Рекламный листок затесался среди жилищно-коммунальных счетов. И Лена позвонила. На следующий день появилась Валя, оглядела квартиру и сказала: «Детскую я убирать не буду».
– Не надо, – тут же согласилась Лена, хотя не отказалась бы от такой помощи.
Валя тогда приходила дважды в неделю – делала массаж сначала Степке, потом Лене. Гимнастику со Степкой, следом с Леной. Кормила обоих, перестилала кровати, давала таблетки и уходила. Лена не хотела ее отпускать. Сказать, что ей Валя сразу понравилась, – так ведь нет. Но спасатель или спаситель и не должен нравиться. Ему нужно доверять. И Лена доверяла, хотя даже не знала Валиной фамилии. Знала только, что она жила в деревне Валентиновка. Смешно, как в сериале – Валя из Валентиновки.
Лена не боялась отдать Степку в руки Вали, которая так и не принесла ксерокс паспорта. И не боялась отдать себя человеку, о котором она не знала ровным счетом ничего. Не знала даже, где находится Валентиновка, – таких деревень по стране раскидано множество – Катериновка, Екатериновка, Володино, Анискино, Андреевка, Андрияновка, Машково, Марфино…
За год Валя поставила на ноги и Степку, и Лену, причем в буквальном смысле слова. Степка начал сначала прытко передвигаться при помощи табуретки, а Лена начала ходить, двигая перед собой стул со спинкой, за которую держалась. Она считала, что Валя сотворила чудо.
Тогда, первое, самое тяжелое время, Лена просила, буквально умоляла Валю приходить каждый день. Готова была платить любые деньги. Просила со слезами – с Валей было спокойно. Но медсестра держала раз и навсегда утвержденный самой для себя график: один день – один пациент. Даже когда Анька, лучшая Ленина подруга, искала сиделку для мамы и Лена передала ей координаты Вали, медсестра отказалась. Согласилась приходить раз в неделю. Делать то, что нужно, и даже больше. Но не на постоянной основе.
Из скупых разговоров Лена узнала, что Валя по понедельникам ездит к пяти утра к какому-то чиновнику – ставит ему капельницу с витаминами, выводя из запоя, возвращая божеский вид. По вторникам она навещала бодренькую старушку, которой делала массаж лица. У старушки были богатые дети, но ей не с кем было поговорить. И массаж лица – только предлог. Хоть раз в неделю хотелось человеческого общения, заботы и внимания. По средам Валя приходила к Лене, по четвергам – к Аньке. По пятницам она выхаживала ребенка с ДЦП – делала гимнастику и массаж. Бесплатно. Потому что считала, что брать деньги за это – нельзя, неправильно. Что делала Валя в выходные, Лена не знала. Не спрашивала.