— Отлично понимаю, — сказал он. — Я бы не посмел помешать. На случай если полковник де Люс пожелает связаться со мной, я остановился в «Тринадцати селезнях» в Бишоп-Лейси. Я уверен, что мистер Стокер будет рад передать послание.
Я сняла накидку и отдала ему.
— Спасибо, — поблагодарила я. — Мне надо возвращаться.
Мы побрели через озеро, словно парочка купальщиков, отдыхающих на побережье.
— Было приятно познакомиться, Флавия, — сказал он. — Уверен, со временем мы станем закадычными дружками!
Я наблюдала, как он идет по лужайке в сторону каштановой аллеи и скрывается из виду.
11
Я нашла Даффи в библиотеке, она восседала на верху передвижной лестницы.
— Где отец? — спросила я.
Она перевернула страницу и продолжила читать с таким видом, как будто меня и на свете нет.
— Даффи?
Я начала закипать как чайник: это булькающее оккультное варево может быстро превратить Флавию Невидимую во Флавию Священный Ужас.
Я ухватилась за лестничное колесико и хорошенько потрясла лестницу, а потом толкнула, чтобы она покатилась. Когда лестница трогалась с места, ее довольно легко было двигать дальше, Даффи вцепилась в верхушку, как паралитик, а я толкала лестницу вдоль длинной комнаты.
— Прекрати, Флавия! Останови ее!
Когда двери приблизились на опасное расстояние, я затормозила, обежала лестницу с другой стороны и толкнула ее в противоположном направлении, и все это время Даффи болталась наверху, как дозорный на китобойном судне в Северной Атлантике.
— Где отец? — крикнула я.
— Он все еще в кабинете с инспектором. Останови эту штуку! Останови ее!
Поскольку у нее был такой вид, будто ее сейчас стошнит, я остановилась.
Даффи сползла, пошатываясь, с лестницы и осторожно ступила на пол. На миг я подумала было, что она набросится на меня, но ей потребовалось необычно много времени, чтобы твердо встать на ноги.
— Иногда ты меня пугаешь, — сказала она.
Я чуть не заявила ей, что временами я пугаю саму себя, но потом вспомнила, что молчание иногда может нанести больший урон, чем слова. Я прикусила язык.
Глаза у нее все еще были как у загнанной ломовой лошади, и я решила воспользоваться удобным случаем.
— Где живет мисс Маунтджой?
Даффи смотрела на меня непонимающе.
— Мисс библиотекарша Маунтджой, — добавила я.
— Понятия не имею, — сказала Даффи. — Я не пользовалась сельской библиотекой с тех пор, как была ребенком.
Широко распахнутыми глазами она смотрела на меня поверх очков.
— Я подумывала спросить у нее совета, как стать библиотекарем.
Идеальная ложь. На лице Даффи отразилось чуть ли не уважение.
— Не знаю, где она живет, — сказала она. — Спроси мисс Кул из кондитерской. Она знает, что творится под каждой кроватью в Бишоп-Лейси.
— Спасибо, Дафф, — поблагодарила я, когда она упала в обитое тканью кресло с высокими подлокотниками. — Ты молодчина.
Одним из главных удобств жизни рядом с деревней является то, что в случае необходимости туда можно быстро добраться. Я ехала на «Глэдис», думая, что неплохо бы завести вахтенный журнал вроде того, который ведут пилоты. К настоящему моменту мы с «Глэдис», должно быть, накатали несколько сотен полетных часов, бо́льшую часть из них — в Бишоп-Лейси и обратно. Время от времени, прикрепив к багажнику корзину для пикника, мы вместе забирались еще глубже в поля.
Однажды мы ехали все утро в поисках постоялого двора, где, как говорили, Ричард Мид останавливался на одну ночь в 1747 году. Ричард (или Дик, как я иногда его называла) был автором «Технического отчета о ядах в нескольких эссе». Опубликованная в 1702 году, эта книга была первой на эту тему на английском языке, это издание стало гордостью моей химической библиотеки. В портретной галерее в моей спальне я держала его портрет приклеенным к зеркалу, вместе с портретами Генри Кавендиша, Роберта Бунсена и Карла Вильгельма Шееле,[30] в то время как Даффи и Фели вешали у себя портреты Чарльза Диккенса и Марио Ланца[31] соответственно.
Кондитерская в Бишоп-Лейси на Хай-стрит втиснулась между домом гробовщика с одной стороны и рыбной лавкой — с другой. Я прислонила «Глэдис» рядом с зеркальным окном и дернула дверную ручку.
Я с трудом сдержала проклятия. Магазин был заперт.
Почему вселенная устраивает заговор против меня? Сначала чулан, потом библиотека и вот теперь кондитерская. Моя жизнь превращалась в длинный коридор запертых дверей.
Я приставила ладони к окну и всмотрелась в темноту.
Мисс Кул, должно быть, вышла куда-то или, как у любого другого в Бишоп-Лейси, у нее какие-то срочные семейные дела. Я взялась за дверную ручку обеими руками и постучала ею по двери, хотя знала, что это бесполезно.
Я припомнила, что мисс Кул живет в комнатах позади магазина. Может быть, она забыла открыть дверь. Старики часто делают что-то в таком духе: они выживают из ума и…
Но что если она умерла во сне? Я призадумалась. Или еще что похуже…
Я посмотрела направо и налево на улицу, но Хай-стрит пустовала. Но постойте! Я забыла о Болт-Элли — темном-темном переулке, мощенном булыжником и кирпичом, который вел во дворы позади магазинов. Конечно же! Я сразу устремилась туда.
Болт-Элли пах прошлым, рассказывали, что когда-то здесь была печально известная пивная. Я невольно вздрогнула, когда эхо моих шагов отразилось от поросших мхом стен и мокрых крыш. Я пыталась не прикасаться к кирпичам по обе стороны дороги и не вдыхать кисловатый воздух, пока не выйду на солнце в дальнем конце переулка.
Маленький задний двор мисс Кул был огорожен низкой стеной из осыпающегося кирпича. Деревянная калитка запиралась изнутри. Я перебралась через стену, подошла прямо к двери и громко постучала ладонью.
Я приложила ухо к дверной филенке, но изнутри не доносилось ни шороха.
Я сошла с тропинки, ступила на неухоженную траву и прижалась носом к покрытому копотью оконному стеклу. Вид мне загораживал комод.
В углу двора находилась гниющая собачья будка — все, что осталось от колли мисс Кул, Джорджи, которого задавила несущаяся машина на Хай-стрит.
Я дергала покосившийся каркас будки, пока он не высвободился от налипшей земли, потом протащила его через двор и поставила прямо под окном. И забралась на будку.
С крыши будки оставалось сделать лишь один шаг, чтобы ступить на подоконник, я осторожно балансировала на облупившейся краске, раскинув руки и ноги, словно витрувианский человек Леонардо да Винчи, одной рукой вцепившись в ставень, второй пытаясь оттереть стекло от копоти, чтобы заглянуть внутрь.
В маленькой спальне было темно, но света хватало для того, чтобы разглядеть тело, лежащее на кровати, увидеть белое лицо, уставившееся на меня с округлившимся ртом: «О!».
— Флавия! — воскликнула мисс Кул, сползая с постели, сквозь стекло ее голос звучал искаженно. — Что, боже ж ты мой…
Она выхватила вставные зубы из стакана и пихнула их в рот, потом скрылась на мгновение, и я, спрыгнув на землю, услышала звук отодвигающегося засова. Дверь открылась внутрь, и в проеме появилась она — словно пойманный барсук — в домашнем платье, прижимая нервно дрожащую руку к горлу.
— Боже ж ты мой… — повторила она. — В чем дело?
— Передняя дверь заперта, — ответила я. — Я не могла войти.
— Конечно, она заперта, — сказала она. — Она всегда заперта по воскресеньям. Я дремала.
Она потерла маленькие черные глазки, щурясь на свету.
Меня с запозданием осенило, что она права. Сегодня же воскресенье. Хотя казалось, что миновали эоны с той поры, но только сегодня утром я сидела с семьей в Святом Танкреде.
Должно быть, я выглядела потрясенной.
— Что случилось, дорогуша? — спросила мисс Кул. — Это из-за ужасного происшествия в Букшоу?
Так она знает!
— Я надеюсь, у тебя хватило здравого смысла держаться подальше от места…
— Да, конечно, мисс Кул, — сказала я с извиняющейся улыбкой. — Но меня просили не говорить об этом. Я уверена, вы поймете.
Это была ложь, но первоклассная.
— Какая замечательная деточка, — умилилась она, бросив взгляд на занавешенные окна соседних домов, выходившие в ее двор. — Но здесь не место для разговоров. Тебе лучше войти.
Она завела меня в узкий коридор, по одну сторону располагалась ее крошечная спальня, по другую — миниатюрная гостиная. Внезапно мы оказались в магазине, за прилавком, служившим также местной почтой. Мисс Кул была не только единственным продавцом сладостей в Бишоп-Лейси, она также являлась почтмейстером и в качестве оного знала все, что стоило знать, — за исключением химии, естественно.
Она внимательно меня рассматривала, пока я с интересом изучала ряды полок, на каждой из которых стояли стеклянные банки с плитками из конской мяты, красными лакрицами «бычий глаз» и кучей других вкусных вещей.
Она внимательно меня рассматривала, пока я с интересом изучала ряды полок, на каждой из которых стояли стеклянные банки с плитками из конской мяты, красными лакрицами «бычий глаз» и кучей других вкусных вещей.
— Прошу прощения. Я не могу заниматься делами в воскресенье. Иначе меня привлекут к суду. Это закон, ты знаешь.
Я печально покачала головой.
— Простите, — сказала я. — Я забыла, какой сегодня день недели. Я не хотела испугать вас.
— Ладно, ты ничего плохого не сделала, — произнесла она, неожиданно обретая привычную болтливость и суетясь в магазине, бесцельно трогая то одно, то другое. — Скажи отцу, что скоро придет новая коллекция марок, но ничего такого, от чего можно было бы прийти в восторг, во всяком случае с моей точки зрения. Те же старые изображения короля Георга, благослови его Господь, только раскрашенные в новые цвета.
— Благодарю вас, мисс Кул, — сказала я. — Я, разумеется, передам ему.
— Я уверена, что на Центральном почтамте в Лондоне могли бы придумать что-нибудь получше, — продолжила она, — но я слышала, что они приберегают свои мозги для следующего года, для празднования Фестиваля Британии.
— Я хотела поинтересоваться, знаете ли вы, где живет мисс Маунтджой, — выпалила я.
— Тильда Маунтджой, — ее глаза сузились. — Что тебе от нее надо?
— Она очень помогла мне в библиотеке, и я подумала, что будет вежливо отблагодарить ее конфетами.
Я изобразила милую улыбку для пущего правдоподобия.
Это была бессовестная ложь. Я не дала себе труда подумать заранее, но сейчас поняла, что могу убить двух зайцев зараз.
— Ах, да, — сказала мисс Кул. — Маргарет Пикери уехала присматривать за сестрой в Незер-Вулси: «Зингер», иголка, палец, близнецы, заблудший муж, бутылка, счета… Миг неожиданной, принесшей плоды полезности для Тильды Маунтджой… Кисло-сладкие леденцы, — внезапно добавила она. — В воскресенье или нет, это будет идеальным выбором.
— Я возьму на шесть пенсов, — сказала я и добавила: — И на шиллинг плиток из конской мяты.
Конская мята была моей тайной страстью.
Мисс Кул подошла на цыпочках к витрине магазина и закрыла ставни.
— Только между нами, — сказала она заговорщицким тоном.
Она ссыпала леденцы в бордовый бумажный пакетик такого похоронного оттенка, что он просто умолял наполнить его ложкой-другой мышьяка или рвотного ореха.
— С тебя один шиллинг шесть пенсов, — сказала она, заворачивая плитки в бумагу.
Я протянула ей два шиллинга, и, пока она копалась в карманах в поисках сдачи, я сказала:
— Все в порядке, мисс Кул, сдачи не надо.
— Какая замечательная девочка, — просияла она, добавляя еще одну плитку из конской мяты. — Если бы у меня были дети, я бы даже не надеялась, чтобы они были хоть наполовину такими же внимательными и великодушными.
Я одарила ее частью улыбки, приберегая остаток для себя, и она рассказала, как дойти до дома мисс Маунтджой.
— Ивовый особняк, — сказала она. — Ты его не пропустишь. Он оранжевый.
Ивовый особняк был, как и сказала мисс Кул, оранжевым, того оттенка оранжевого, который вы можете видеть, когда алая шляпка мухомора начинает увядать. Дом прятался в тенях под ниспадающими зелеными юбками плакучей ивы чудовищных размеров, ветви которой тяжело колыхались на ветру, заметая пыль под себя, словно множество ведьминских веников. Их движение навело меня на мысли о пьесе XVII века, которую иногда играла и пела Фели — очень мило, я вынуждена признать, — когда она думала о Неде.
Песня называлась «Семена любви», хотя любовь не была первым, что приходило мне на ум при виде ивы; наоборот, она всегда напоминала мне Офелию (шекспировскую, не мою), утопившуюся подле ивы.
За исключением клочка травы размером с носовой платок, с одного бока ива мисс Маунтджой полностью заполняла собой огороженный забором дворик. Еще на пороге я почувствовала влажность этого места: поникшие ветви образовывали зеленый колокол, сквозь который проникало мало света, и у меня возникло странное ощущение, будто я под водой. Яркий зеленый мох делал из крыльца каменную губку, и следы от воды простирали печальные черные пальцы по оранжевой штукатурке.
На двери был окислившийся медный молоток с позеленевшим лицом линкольновского бесенка.[33] Я подняла его и пару раз осторожно стукнула в дверь. В ожидании я отсутствующе смотрела по сторонам на случай, если кто-нибудь выглянет из-за занавесок.
Но грязный тюль не шелохнулся. Словно в доме не было никакого движения воздуха.
Слева дорожка, выложенная старыми потертыми камнями, заворачивала за дом, и, подождав у двери минуту или две, я направилась по дорожке.
Задняя дверь почти полностью скрывалась под длинными завитками ивовых листьев, обещающе колыхавшихся, словно готовый подняться ярко-зеленый театральный занавес.
Я приложила ладони домиком к одному из крошечных окон. Если подняться на цыпочки…
— Что ты здесь делаешь?
Я резко обернулась.
Мисс Маунтджой стояла снаружи колокола из ивовых веток и смотрела на меня. Сквозь листву я видела только вертикальные тени на ее лице, но то, что я разглядела, заставило меня занервничать.
— Это я, мисс Маунтджой… Флавия, — сказала я. — Я хотела поблагодарить вас за помощь в библиотеке.
Ивовые ветки зашелестели, когда мисс Маунтджой вошла под покров зелени. Она держала в одной руке садовые ножницы и ничего не отвечала. Ее глаза, похожие на две безумные изюмины на сморщенном лице, не отрываясь смотрели на меня.
Я отпрянула, когда она ступила на тропинку, преграждая мне путь к бегству.
— Я хорошо знаю, кто ты, — сказала она. — Ты Флавия Сабина Долорес де Люс, младшая дочь Джако.
— Вы знаете моего отца? — выдохнула я.
— Естественно, я знаю, девочка. Человек моего возраста знает многое.
Каким-то образом, не успела я прикусить язык, правда выскочила из меня, как пробка из бутылки.
— Долорес — это вымысел, — призналась я. — Иногда я привираю.
Она сделала шаг по направлению ко мне.
— Зачем ты здесь? — хрипло прошептала она.
Я быстро сунула руку в карман и выудила пакетик со сладостями.
— Я принесла вам леденцы, — сказала я — чтобы извиниться за грубость. Надеюсь, вы примете их.
Она издала пронзительный, свистящий звук, который я решила считать смехом.
— Рекомендация мисс Кул, без сомнения?
Как деревенский дурачок в пантомиме, я резко и коротко закивала.
— Я посочувствовала вам из-за смерти вашего дяди — мистера Твайнинга, — сказала я, и я на самом деле говорила правду. — Честно. Это не было справедливо.
— Справедливо? Конечно, это было несправедливо, — произнесла она. — И это даже не нечестно. И не безнравственно. Ты знаешь, как это было?
Конечно, я знала. Я уже слышала это прежде, но я пришла не спорить с ней.
— Нет, — прошептала я.
— Это было убийство, — заявила она. — Убийство, самое натуральное.
— И кто убийца? — спросила я. Иногда мой язык застает меня врасплох.
На лице мисс Маунтджой, словно туча, закрывшая луну, появилось несколько рассеянное выражение, как будто она потратила целую жизнь, готовясь к роли, и на сцене в свете рампы забыла слова.
— Эти мальчишки, — сказала она наконец. — Эти отвратительные, мерзкие мальчишки. Я никогда их не забуду; и им не помогут круглые щечки и детская невинность.
— Один из этих мальчиков — мой отец, — спокойно заметила я.
Ее взгляд был устремлен куда-то в прошлое. Медленно она вернулась в настоящее, и ее глаза сфокусировались на мне.
— Да, — сказала она. — Лоуренс де Люс. Джако. Твоего отца прозвали Джако. Школьная кличка, тем не менее даже коронер называл его так. Джако. Он произносил это так мягко на дознании, почти ласково — как будто все в суде были очарованы этим прозвищем.
— Мой отец давал свидетельские показания на дознании?
— Конечно, он свидетельствовал — как и другие мальчики. В те времена такие дела делались именно так. Он все отрицал, разумеется, любую ответственность. Из коллекции директора украли ценную почтовую марку, и никто не мог сказать ничего, кроме: «О нет, сэр, это не я, сэр!» Как будто марка по волшебству отрастила грязные пальчики и сама себя похитила!
Я хотела было сказать ей, что мой отец не вор и не лжец, но внезапно осознала: что бы я ни сказала, ничто не заставит этот древний ум изменить мнение. Я решила проглотить обиду.
— Почему вы ушли из церкви этим утром? — спросила я.
Мисс Маунтджой отшатнулась, словно я выплеснула стакан воды ей в лицо.
— Ты говоришь без обиняков, не так ли?
— Да, — ответила я. — Это как-то связано с молитвой викария за незнакомца среди нас, не так ли? Человека, тело которого я нашла в огороде в Букшоу.