В точности как я просчитала! Но теперь я знала точно, как он это сделал. Этот человек был полным, абсолютным психом.
— Теперь послушай, — продолжил он. — Я выну платок изо рта, и ты скажешь мне, что сделала с «Ольстерскими Мстителями». Одно неверное слово… одно неверное движение и…
Держа шприц вертикально, чуть ли не у моего носа, он слегка надавил на поршень. Пара капель четыреххлористого углерода тут же появились, словно роса, на кончике иглы и упали на пол. Мой нос уловил знакомый запах.
Пембертон поставил фонарь на ступеньки, приспособив его так, чтобы он светил мне в лицо. Положил шприц рядом.
— Открой, — сказал он.
В моем мозгу пронеслась мысль: он засунет большой и указательный пальцы мне в рот, чтобы вынуть платок. Я укушу его изо всех сил — и откушу пальцы напрочь!
Но что потом? Я все еще связана по рукам и ногам, и, даже сильно покусанный, Пембертон сможет легко убить меня.
Я приоткрыла ноющие челюсти.
— Шире, — велел он, отклоняясь назад.
Затем в мгновение ока он выхватил промокший носовой платок у меня изо рта. На один миг тень его руки заслонила свет фонаря, поэтому он, в отличие от меня, не увидел слабый промельк оранжевого цвета, когда влажный комок упал в темноту на пол.
— Спасибо, — хрипло прошептала я, делая первый шаг во второй части игры.
Пембертон, казалось, был захвачен врасплох.
— Должно быть, кто-то нашел их, — прокаркала я. — Марки, имею в виду. Я положила их в часы, клянусь.
Я сразу же поняла, что зашла слишком далеко. Если я говорю правду, Пембертону больше нет смысла сохранять мне жизнь. Я единственная знала, что он убийца.
— Если только… — торопливо добавила я.
— Если только? Если только что?
Он набросился на мои слова, как шакал на упавшую антилопу.
— Мои ноги… — заныла я. — Болит. Я не могу думать. Не могу… Пожалуйста, хотя бы ослабьте ремень — совсем чуть-чуть.
— Ладно, — сказал он, на удивление легко. — Но я оставлю руки связанными. Так ты никуда не денешься.
Я охотно кивнула.
Пембертон встал на колени и расстегнул застежку. Когда ремень упал с моих щиколоток, я собрала все силы и ударила его в зубы.
Он пошатнулся и ударился головой о бетон, я услышала, что что-то стеклянное упало на пол и покатилось в угол. Пембертон тяжело осел вдоль стены, а я рванулась к ступенькам.
Одна… две… Мои неуклюжие ноги ударились о фонарь, который покатился на пол ямы, где остановился, освещая подошву одной из туфель Пембертона.
Три… Четыре… К моим ногам словно привязали камни.
Пять…
Теперь моя голова наверняка должна быть выше уровня ямы, но, если и так, в помещении было темно. Только слабый кроваво-красный свет лился из окон на раздвижных дверях. На улице, наверное, темно; я, должно быть, спала несколько часов.
Пока я пыталась вспомнить, где дверь, в яме послышалась возня. Луч фонаря бешено заплясал по потолку, и внезапно Пембертон взлетел по ступенькам и набросился на меня.
Он схватил меня и сдавил так, что я не могла дышать. В плечах и локтях захрустели кости.
Я попыталась ударить его по голени, но он быстро взял надо мной верх.
Мы метались по комнате, как крутящиеся волчки.
— Нет! — заорал он, теряя равновесие и падая спиной в яму и увлекая меня с собой.
Он ударился о пол с жутким стуком, и в тот же миг я приземлилась сверху на него. Я услышала, как он охнул в темноте. Он сломал спину? Или скоро снова встанет на ноги и будет трясти меня, как тряпичную куклу?
С неожиданным приливом сил Пембертон отшвырнул меня, и я отлетела лицом вниз в угол ямы. Извиваясь, как червяк, я встала на колени, но было слишком поздно: Пембертон с яростью схватил меня за руку и поволок к ступенькам.
Он присел на корточки и схватил упавший фонарь, потом потянулся к ступенькам. Я думала, что шприц упал на пол, но, видимо, это я слышала стук флакончика, потому что миг спустя я увидела блеск иглы — и почувствовала, как меня кольнуло в основании черепа.
Единственной моей мыслью было протянуть время.
— Это вы убили профессора Твайнинга, не так ли? — выдохнула я. — Вы и Бонепенни.
Мои слова, похоже, застали его врасплох. Я почувствовала, что его хватка чуть-чуть ослабела.
— Почему ты так считаешь? — дохнул он мне в ухо.
— Это Бонепенни был на крыше, — сказала я. — Бонепенни кричал «Vale!». Он имитировал голос мистера Твайнинга. А вы сбросили тело в дыру.
Пембертон втянул воздух ноздрями.
— Тебе Бонепенни рассказал?
— Я нашла мантию и конфедератку, — пояснила я. — Под черепицей. Я догадалась сама.
— Ты очень умная девочка, — сказал он почти с сожалением.
— А теперь вы убили Бонепенни, и марки ваши. По крайней мере были бы ваши, если бы вы знали, где они.
Похоже, мои слова привели его в ярость. Он сжал мне руку сильнее, вонзая большой палец в мышцу. Я вскрикнула от боли.
— Четыре слова, Флавия, — прошипел он. — Где эти чертовы марки?
В последовавшем за этим долгом молчании, в ослепляющей боли я нашла спасение, ускользнув в свои мысли.
Это конец Флавии? — подумала я.
Если да, смотрит ли на меня сейчас Харриет? Сидит ли она прямо сейчас на облаке, свесив ноги и говоря: «О нет, Флавия! Не делай этого, не говори ничего! Опасность, Флавия! Опасность!»
Если да, я ее не слышу, может быть, потому, что я дальше от нее, чем Фели и Даффи. Может быть, она любила меня меньше.
Печальный факт, но из трех детей Харриет только я не сохранила никаких воспоминаний о ней. Фели пережила восемь лет материнской любви и хранила их, словно скряга. И Даффи настаивала, что, хотя ей едва исполнилось три года, когда Харриет пропала, она совершенно четко помнит стройную, смеющуюся молодую женщину, которая одевала ее в накрахмаленное платье и чепчик, сажала на покрывало на залитой солнцем лужайке и делала фотографии раздвижной фотокамерой, перед тем как угостить ее огуречным рассолом.
Еще один укол вернул меня обратно в реальность — игла погрузилась глубже.
— «Ольстерские Мстители». Где они?
Я указала пальцем в угол ямы, где в тенях валялся смятый носовой платок. Когда луч пембертоновского фонаря метнулся в ту сторону, я посмотрела прочь, затем возвела очи горе, как, говорят, делали древние святые в поисках спасения.
Я услышала это до того, как увидела. Раздалось приглушенное урчание, как будто огромный механический птеродактиль летел над ремонтным гаражом. Миг спустя послышался ужасающий звук столкновения и посыпался дождь из стекла.
Помещение над нами, над ямой, взорвалось сияющим желтым светом, сквозь который дрейфовали облачка дыма, словно воспаряющие души почивших.
Прикованная к одному месту, я уставилась прямо в воздух на странно знакомое привидение, содрогаясь, взгромоздившееся на яму.
Я спятила, подумала я. Я сошла с ума.
Прямо над головой, дрожа, словно живое существо, было днище «роллс-ройса» Харриет.
Не успела я и глазом моргнуть, как услышала звуки распахивающихся дверей и ног, спрыгнувших на пол надо мной.
Пембертон бросился к ступенькам, карабкаясь вверх, словно пойманная крыса. Наверху он притормозил, отчаянно пытаясь пролезть между краем ямы и передним бампером «фантома».
Появилась бестелесная рука и схватила его за воротник, выдернув из ямы, словно рыбу из пруда. Его туфли исчезли в свете надо мной, и я услышала голос — голос Доггера! — говоривший: «Простите за неловкость».
Раздался тошнотворный хруст, и что-то рухнуло на пол, как мешок с репой.
Я еще была в оцепенении, когда появилось привидение. Все в белом, оно легко проскользнуло в узкую щель между хромом и бетоном и стремительно, покачиваясь, слетело в яму.
Когда оно схватило меня в объятия и зарыдало у меня на плече, я почувствовала тонкое тело, дрожащее, как лист.
— Дура малолетняя! Дура малолетняя! — кричало оно, прижимаясь воспаленными губами к моей шее.
— Фели! — сказала я, отупев от удивления. — Ты испачкаешь маслом свое лучшее платье!
Снаружи ремонтного гаража, в Коровьем переулке, творилось что-то невероятное. Фели рыдала, стоя на коленях и с силой обхватив меня за талию. Пока я стояла там без движения, казалось, будто между нами все растворилось и на миг Фели и я стали одним существом, купающимся в лунном свете тенистого переулка.
И потом, похоже, тут материализовался весь Бишоп-Лейси, медленно выступая из темноты, кудахча при виде залитой фонарем сцены и рассказывая друг другу, кто что делал, когда звук столкновения эхом разлетелся по деревне. Это была словно сцена из «Бригадуна», где деревня медленно возвращается в наш мир на один день каждые сто лет.
«Фантом» Харриет, прекрасный радиатор которого был пробит, когда его использовали как таран, теперь тихо стоял и дымился перед ремонтным гаражом, и вода мягко подтекала в пыль. Несколько сильных мужчин — я заметила, что одним из них был Тулли Стокер, — отодвинули тяжелый автомобиль, чтобы Фели смогла вывести меня из ямы на яркий, интенсивный свет больших круглых фар.
«Фантом» Харриет, прекрасный радиатор которого был пробит, когда его использовали как таран, теперь тихо стоял и дымился перед ремонтным гаражом, и вода мягко подтекала в пыль. Несколько сильных мужчин — я заметила, что одним из них был Тулли Стокер, — отодвинули тяжелый автомобиль, чтобы Фели смогла вывести меня из ямы на яркий, интенсивный свет больших круглых фар.
Фели поднялась с колен, но продолжала цепляться за меня, как бомба за военный корабль, и возбужденно трещала:
— Мы последовали за ним. Доггер знал, что ты не вернулась домой, и когда он засек, что кто-то шныряет по дому…
Она уже сказала мне больше связных слов, чем за всю мою жизнь, и я стояла там, наслаждаясь ими.
— Конечно, он позвонил в полицию; потом сказал, что если мы пойдем за ним… если мы не включим фары и будем держаться сильно позади… О боже! Ты бы видела, как мы неслись по переулкам!
Старый добрый молчаливый «роллс», подумала я. Отец будет в ярости, когда увидит нанесенный урон.
Мисс Маунтджой стояла сбоку, плотно кутая плечи в шаль и злобно глядя на зияющую дыру на месте двери в ремонтный гараж, как будто такое вопиющее осквернение библиотечной собственности было последней каплей. Я попыталась поймать ее взгляд, но она нервно смотрела в сторону своего коттеджа, словно у нее было уже достаточно волнений для одного вечера и надо возвращаться домой.
Миссис Мюллет тоже была тут, с кругленьким коротышкой, явно удерживающим ее на месте. Должно быть, это ее муж, Альф, подумала я: совсем не Джек Спрэтт,[63] каким я его воображала. Если бы она была одна, то бросилась бы ко мне, схватила бы в объятия и разрыдалась, но Альф, казалось, лучше понимает, что проявлять фамильярность на публике не очень правильно. Когда я ей слабо улыбнулась, она вытерла уголок глаза пальцем.
В этот момент появился доктор Дарби, с таким небрежным видом, словно вышел на вечернюю прогулку. Я заметила, что, несмотря на кажущуюся расслабленность, он прихватил с собой черный медицинский чемоданчик. Его хирургический кабинет, совмещенный с домом, располагался прямо за углом на Хай-стрит, и он, должно быть, услышал звуки трескающегося дерева и бьющегося стекла. Он внимательно оглядел меня с головы до ног.
— Ты в порядке, Флавия? — спросил он, придвинувшись поближе, чтобы заглянуть мне в глаза.
— В полном порядке, спасибо, доктор Дарби, — мило ответила я. — А вы?
Он полез за мятными конфетками. Не успел он достать бумажный пакетик из кармана, как у меня потекли слюни, словно у собаки; после долгих часов плена с кляпом во рту мятная конфетка была бы в самый раз.
Доктор Дарби несколько секунд покопался в конфетках и сунул одну себе в рот. Через миг он уже возвращался домой.
Маленькая толпа уступила дорогу, когда в Коровий переулок с Хай-стрит повернул автомобиль. Когда он резко затормозил перед каменной стеной, его передние фары осветили две фигуры, стоящие под дубом, — Мэри и Неда. Они не подошли ближе, но стояли там, робко улыбаясь мне из теней.
Фели видела их вместе? Я не думаю, потому что она продолжала трещать о том, как они меня спасали. Если бы она их засекла, я могла бы оказаться свидетелем деревенской потасовки — с вырыванием волос и тому подобным. Даффи однажды сказала мне, что, когда дело доходит до хорошей перебранки, обычно первый удар — за дочерью сквайра, и никто лучше меня не знает, что в Фели это есть. Так что я с гордостью говорю, что у меня хватило присутствия духа — и мужества — незаметно показать Неду одобрительный знак.
Задняя дверь «воксхолла» открылась, и вышел инспектор Хьюитт. Одновременно детективы-сержанты Грейвс и Вулмер выгрузились с передних сидений и с удивительной деликатностью ступили на землю.
Сержант Вулмер устремился туда, где Доггер держал Пембертона в каком-то немыслимом захвате, из-за чего тот согнулся, как статуя Атласа, держащего мир на плечах.
— Сейчас я им займусь, — сказал сержант Вулмер, и через миг я услышала клацанье никелированных наручников.
Доггер посмотрел, как Пембертон, ссутулившись, идет к полицейской машине, потом повернулся и медленно подошел ко мне. Когда он приблизился, Фели возбужденно прошептал мне на ухо:
— Это Доггер придумал использовать батарею от трактора, чтобы завести «роллс». Не забудь похвалить его.
И она отпустила мою руку и отошла.
Доггер стоял передо мной, свесив руки по бокам. Если бы на нем была шляпа, он бы сейчас комкал ее. Мы стояли и смотрели друг на друга.
Я не хотела начинать благодарность с болтовни о батареях. Я хотела сказать какие-нибудь правильные слова: смелые слова, о которых Бишоп-Лейси будет говорить годами.
Темный силуэт перед фарами «воксхолла» отвлек мое внимание, поскольку он на миг бросил тень на Доггера и меня. Знакомая черно-белая фигура, словно вырезанная из картона, стояла на фоне ослепительного света: отец.
Он начал было медленно, почти робко пробираться ко мне. Но когда заметил Доггера рядом со мной, остановился и, как будто подумав о чем-то жизненно важном, повернулся перекинуться парой слов с инспектором Хьюиттом.
Мисс Кул, почтмейстерша, мило кивнула мне, но держалась подальше, словно я была другая Флавия — не та, которая — неужели это было всего два дня назад? — покупала у нее в магазине сластей на один шиллинг шесть пенсов.
— Фели, — сказала я, — сделай доброе дело: слазь обратно в яму и найди мой носовой платок. И смотри не вырони то, что в него завернуто. Твое платье уже грязное, так что хуже ему не станет. Будь хорошей девочкой.
Челюсть Фели отвисла на ярд, и я на миг подумала, что сейчас она мне съездит по зубам. Ее лицо покраснело и стало такого же цвета, как ее губы. Но она развернулась на каблуках и исчезла в темноте ремонтного гаража.
Я обернулась к Доггеру, собираясь произнести фразу, которая скоро станет классикой, но он меня опередил:
— Ну что, мисс Флавия, — спокойно сказал он, — похоже, сегодня будет славный вечерок, да?
27
Инспектор Хьюитт стоял посреди моей лаборатории, медленно поворачиваясь вокруг себя, его взгляд прожектором скользил по научному оборудованию и химическим шкафам. Сделав полный круг, он остановился, потом начал крутиться в противоположном направлении.
— Невероя-ятно! — протянул он. — Просто невероятно!
Лучи восхитительно теплого солнечного света лились в высокие створные окна, подсвечивая собиравшуюся закипать мензурку с красной жидкостью. Я отфильтровала половину жидкости в фарфоровую чашку и протянула инспектору. Он воззрился на нее с сомнением.
— Это чай, — пояснила я. — «Ассам» от «Фортнум и Мэйсон». Надеюсь, вы не возражаете, что я его подогрела?
— Подогретое — это то, что мы пьем в участке, — сказал он. — Я им вполне удовольствуюсь.
Потягивая чай, он бродил по комнате, разглядывая химическую аппаратуру с профессиональным любопытством. Он снял с полок пару мензурок и рассмотрел их на свету, потом наклонился посмотреть в окуляр моего Лейтца. Я видела, что ему сложно приступить к делу.
— Прекрасный образец костяного фарфора, — наконец сказал он, поднимая чашку над головой, чтобы прочитать на донышке имя изготовителя.
— Это довольно ранний Споуд, — уточнила я. — Альберт Эйнштейн и Джордж Бернард Шоу пили чай из этой самой чашки, когда приезжали навестить моего двоюродного дедушку Тарквиния — разумеется, не одновременно.
— Любопытно, о чем они разговаривали друг с другом, — заметил инспектор Хьюитт, глянув на меня.
— Любопытно, — ответила я, тоже глядя на него.
Инспектор сделал еще глоток чаю. Он производил впечатление беспокойного человека, как будто хотел что-то сказать, но не знал, как начать.
— Это было сложное дело, — сказал он. — Причудливое, на самом деле. Человек, тело которого ты нашла в огороде, был абсолютным незнакомцем — или выглядел таковым. Все, что мы знали, — то, что он приехал из Норвегии.
— Бекас, — сказала я.
— Прошу прощения?
— Мертвый бекас на пороге нашей кухни. Бекасы не прилетают в Англию до августа. Его должны были привезти из Норвегии — в пироге. Вот как вы выяснили, да?
Инспектор выглядел озадаченным.
— Нет, — ответил он, — Бонепенни был обут в новую пару туфель, на которых было указано имя производителя из Ставангера.
— О, — сказала я.
— Отсюда мы смогли проследить его путь довольно легко.
Рассказывая, инспектор Хьюитт рисовал руками карту в воздухе.
— Наши запросы здесь и за границей помогли выяснить, что он сел на корабль из Ставангера в Ньюкасл-апон-Тайн, а оттуда добрался поездом до Йорка и затем до Доддингсли. Из Доддингсли он взял такси до Бишоп-Лейси.
Ага! Именно как я подозревала.
— Точно, — согласилась я. — А Пембертон — или его следует называть Бобом Стэнли? — следовал за ним, но ненадолго задержался в Доддингсли. Он остановился в «Веселом кучере».