– Сколько «максималка»?
– Сто семьдесят.
– Обкатается тысяч до трех и побежит на всю катушку.
– Как бы электрика не крякнула на морозе.
– Да, при наших минус тридцати с хвостиком…
Робик вспыхнул глазами: от остановки к дому шли невысокая девушка в белой шубке и веселый бутуз.
– Люди, здоло́во! – крикнул Валерка.
– Будь здоров, – засмеялись соседи. – Добрый вечер, Майя.
Робик потух лицом и потерянно сообщил кому-то:
– Руль почти невесомый, парковаться легко…
Матвей понял, что друг принял желаемое за действительное – то есть младшую сестру Эльки за нее, и что Элька – главный человек, которому он мечтал показать машину.
– Валера, мама твоя где?
– На лаботе, сколо плидет.
Посидели у Робика, послушали под «Хеннеси» вариации Грига. С тех пор как Робик повздорил в «Пятом элементе» с геями, друзья туда не ходили. После третьей рюмки он созрел в решении поговорить с Элькой «в последний раз». Давно купленное ей кольцо с алмазом Робик на всякий случай носил с собой в коробочке ручной работы. Валерке взял конфет «Коркунов» с орехами.
На звонок дверь открыла Майя и сразу выпалила:
– Эли еще нет.
Сомневаясь, что Элька впустит его, когда придет, Робик придержал дверь.
– Май, можно, мы у вас ее подождем?
Пожав плечиком, она нехотя посторонилась:
– Проходите.
Робик с интересом оглядывал скупо обставленное Элькино жилье: узкий диван, встроенные шкафы для одежды и книг, выдвижной компьютерный стол. В детском углу лежал водный матрас. Элька не любила лишних вещей, но все равно было тесно, и удивительно, как тут раньше помещались шесть человек.
Майя уселась с книгой на матрас, красиво вытянув мыски танцевальных ножек в бесцветных колготках, и абстрагировалась от событий в комнате. Маленький хозяин принес поднос с чашками кофе, едва теплого. Робик выспался днем, а Матвей чувствовал, как разваливается на ходу, и слегка взбодрился от кофе. Валерка сообщил о своей мечте стать президентом, чтобы накормить мир одной рыбой – китом, потому что людей в мире много. Мальчик, очевидно, путал президентские полномочия с божьими чудесами. Майя повернулась к гостям спиной. Платье обтянуло тонкую талию и округлые ягодицы. Всласть налюбовавшись вопиюще обольстительными Майкиными формами, друзья ретировались.
– У Эльки новый бойфренд, а сестрица постеснялась сказать, – уныло предположил Робик, издав носом странный кашляющий звук. Сидя в гараже, они допивали коньяк.
– Элька часто задерживается на работе допоздна.
– А ты откуда знаешь? – глянул с подозрением Робик.
– От верблюда. Она и меня иной раз просит забрать ребенка из садика или отвести, если опаздывает утром.
– Интересно, почему они развелись?..
Робик задал вопрос не Матвею, просто так, он и не ответил. Кто знает, почему люди разводятся? Причин куча, либо одна – нелюбовь. На этот счет у судьбы нет вариаций. Если любовь умирает, она не возвращается, как не возвращаются люди в жизнь после смерти.
– Ты прав, нельзя жениться на девчонке, которую знаешь с яслей.
– Элементарно, Ватсон. Особенно если она против.
Вкушать элитный «Хеннеси» советуют без закуски, чтобы в полной мере прочувствовать букет ароматов. Закусывать было нечем, и друзья пили по рекомендации. Правда, из горла. Потом Матвей достал из бардачка «Шкоды» заначку водки. Холодная ядреная жидкость обжигала нутро. Робик с восхищением рассказывал о главвраче, совершенно напрасно подозревающем его в подсиживании. Все коллеги уважали шефа, чей сорокалетний опыт выверил каждое движение скальпеля до миллиметровой точности. Даже с учетом неминуемого отсева можно было населить людьми, спасенными старым хирургом, целый город или государство вроде Лихтенштейна.
– Ты тоже хороший спасатель, Ватсон.
– Недавно спас одного идиота, – усмехнулся Робик. – Человек умирал, смотрел умоляющими глазами, а когда очухался после реанимации, о чем, думаешь, спросил? Ни за что не догадаешься. Спросил, сможет ли он через неделю пойти на митинг. Не терпелось лично содрать за ноги кого-то там с трибуны. Готов был на месте погибнуть за правое дело, правее всех других… Вот как понять, что мыльные пузыри дороже человеку собственной жизни?
– Так ведь это и есть наша жизнь. Мы от политики зависим и ею живем. Один мой родственник женился на итальянке, ее семья триста лет занимается ресторанным бизнесом. Людям учиться не надо, у них поварское искусство в крови, их больше волнует изготовление соусов и вин, чем «распни его, распни!». А попробуй проследить историю любой российской семьи за триста лет. Благо, если выжили, какой бизнес!
– Династии выращиваются стабильностью. В нашей каше это невозможно.
– Робик, ты, если честно, кто – либерал или патриот? – засмеялся Матвей.
– Я врач. Мне важно, чтобы у нас лекарства были и оборудование.
Немного погодя выяснилось, что пьяного российского мужика, будь он хоть врач, хоть негр преклонных годов, закуской не корми – дай все-таки поболтать о политике, это даже не тема, а повод для драки, причем повод может быть диаметрально противоположным теме. Матвей немного поборолся с искушением врезать Робику за взрывной спичечный коробок и сохранил нейтралитет, а раз уж вспомнил, рассказал, как Кикиморовна спорит с телевизионным Кургиняном. У них расхождения по многим вопросам. Старуха злится на заносчивого историка за то, что он не желает слышать ее дельных политических соображений. Если Кургинян доводит ее до белого каления, она замахивается на него клюкой и кричит: «Я тебе щейчащ башку ражобью!» Но не выполняет угроз – телевизор жалко.
– Все-то ты про всех знаешь, – вздохнул Робик.
– Ага. И про сунутый в сумку Надьке презерватив, – не выдержал Матвей.
Пойманный врасплох, Робик вяло пробормотал:
– Будто ты не бываешь свиньей.
Элька, наверное, пришла, но напрашиваться к ней в неспортивном виде уже не было смысла. Не сговариваясь, разгоряченные, резко континентальные окружающему климату, друзья повернули в облаках собственного пара в сторону рощи под окнами. Робик стянул с себя синтетическую лыжную шапку, и статика, щелкнув искрой, подняла дыбом часть его волос. Они смешно взвеялись воинственным ирокезским хохлом.
– Элька! Моя Элька! Люблю тебя! – пел Робик свою песнь песней. – Я знаю, ты пришла. Ты дома и слышишь. У тебя форточка приоткрыта. Слушай: я знаю – мы будем вместе. Я верю. Я люблю тебя. Я люблю тебя, моя единственная блуждающая звездочка. Моя Элька… – и так далее с картаво-сюсюкающим прононсом.
Они долго стояли в сугробе, устремив головы вверх. Как две утренние эрекции, думал Матвей. Если приличнее – то как два Деда Мороза. Ледяные кристаллы сверкали в усах и ресницах Робика. Тростниковые Элькины жалюзи были безучастны к зову и свисту, но распахнулась форточка в окне Кикиморовны, и раздался ее слабоватый, но не шепелявый возглас: «Жеребцы беспутные!» Наверное, забыла к ночи положить зубы на полку.
На пустыре перед рощей неделю красовалась огромная, ключевая фраза из всех серенад, которую без пяти минут главврач больницы чужого города полчаса натаптывал в сугробах у родного дома.
Днем Робик позвонил с дороги. Сначала Матвей удивился, что друг дерзнул опохмелиться, будучи за рулем, потом решил, что он пьян от счастья езды на своем дорогущем седане, поэтому кричит, как недорезанный. А оказалось – с горя. У вечно спешащего Робика появилась масса времени кричать, плакать и петь главную песнь жизни: его машина ползла черепашьим аллюром, в ней лопнули пневматические стойки. Говорили же, что «Пыжик» боится наших морозов.
21
Дядя Костя не без основания считал племянника «бабником номер два» (первенство, разумеется, принадлежало папе). Полагая, что наказан судьбой за юное легкомыслие и не способен на серьезные чувства, Матвей замедлял шаг при виде какой-нибудь русоволосой женщины с высокой шеей и гибкой спиной. А ну пошел мимо, ругал он себя, что тебе за дело, как она движется под платьем и гладкая ли у нее кожа на груди? Но – эх, не залеплять же глаза воском, когда вокруг так и фланируют сирены! Матвей ускорял шаг… Он не разыгрывал из себя хорошего парня, сразу честно признавался, что ищет удовольствий, и только. Женщины струились сквозь пальцы, словно гладкий нежный песок.
– На выходные не ждите, – предупреждал Матвей папу по телефону и отключался, прерывая его негодующий вопль: «Лошадь Пржеваль…»
– Нет, тебе далеко до благородной дикой лошади, – констатировал дядя Костя по возвращении племянника домой. – Кира Акимовна права, ты – жеребец породы «беспутный».
Матвею становилось смешно, хотелось ответить: «Жеребец, жеребец, как мой дядя и отец». Или в смягченном варианте: «Чья бы корова мычала». Мычащая корова значительно обогатила бы словарь домашних ругательств.
– Сынок, – ласково говорил папа, – нам с Костей шестьдесят. Тебе скоро тридцать три. (Сынка разбирал смех: тридцать три коровы!) Возраст Христа. Пора, наконец, образумиться. Все твои одноклассники женаты.
– Сынок, – ласково говорил папа, – нам с Костей шестьдесят. Тебе скоро тридцать три. (Сынка разбирал смех: тридцать три коровы!) Возраст Христа. Пора, наконец, образумиться. Все твои одноклассники женаты.
– Разведены в основном.
– Зато имеют детей.
– Кроме Робика.
– У него любовь издалека, как у Петрарки. А ты? Почему ты не женишься?
– Потому что он – козел! – взвивался дядя Костя. – Ему плевать, где и с кем!
– Вроде был жеребцом… Гибрид?
– Тяни-Толкай!
Взрыв хохота.
Обеспокоенные безответственностью Матвея, Снегири все чаще стали заводить разговоры о женитьбе, и приходилось напрягаться, каверзно переводя стрелки на папу. Наивные домочадцы принимались переругиваться между собой, Матвей тихо сматывался. Но однажды отец его перехитрил.
– Скоро я отдамся последней женщине, – известил он.
– Которой из них? – хмыкнул дядя Костя.
– Костлявой.
– Она не в твоем вкусе. У нее анорексия…
– Если Матюша не женится минимум через месяц, я помру. Сердце не выдержит ожидания.
– Ну, привет, – возмутился Матвей.
– А слабо́, Матиуш, устроить смотрины? – оживился дядя Костя. – Здорово же! Обещаю, что не стану с ходу воспевать красоту девичьих очей, ланит и других выдающихся частей тела. Мишка! Клянешься ли ты не щипать Матюхиных невест за ягодицы?
– Мне не нравится слово «ягодица», – заявил отец. – Оно напоминает крупную ягоду – ягодищу. Арбуз, например. А я люблю размер попки где-то со среднюю чарджуйскую дыню, той же «яичной» формы. И «антоновские» грудки.
– Ты давай не увиливай! Клянешься не щипать девушек за их плодово-ягодные места?
– Перед лицом своих товарищей торжественно…
– Слышал, Матвей? Можешь вздохнуть свободно – он не будет щипать.
– Только поглаживать! – захохотал бессовестный папа.
Матвея ошарашила его спекуляция болезнью. Так нечестно… да это же просто насилие! Заставляют жениться, будто сами образцы положительного примера!
– Я не собираюсь никому портить жизнь.
– Решил обломать на себе ветвь Снегиревых?
– Прошу без кивков на дурную наследственность, – предупредил папа без смеха. – У нас были свои неприятности с созданием семьи, а ты должен жениться.
– Кому должен?
– Говорят, внуки продлевают годы. Но если ты считаешь, что нам пора под сосны, тогда, конечно…
– У меня нет девушки. В смысле, подходящей.
– Женись на Эльке.
Во как! Они его уже без него женили. Матвей в замешательстве переводил глаза от одного к другому.
– Тебе нужна жена.
– Валерке нужен отец. Мы к нему привыкли.
– Эльке трудно одной его растить. Все сходится, Матвей.
– Не, вы точно спятили! Элька не согласится… она же мне как сестра… А Робик?!
Глядя на свое отражение в темном окне, папа тихо сказал:
– Волосы с темени слезли. Выросли почему-то в ушах. Вон, целые кусты торчат. Я сейчас хотел подстричь и передумал.
– Почему? – спросил дядя Костя с каким-то нервным смешком.
– Женщин у меня теперь нет, не перед кем красоваться, – буркнул папа. – В морге подстригут. Они там даже маникюр покойникам делают, – и, безнадежно махнув рукой, ушел в комнату.
– Ну вот, начали за… – дядя Костя замолчал, вспомнив, что начали тоже не за здравие.
После ужина Матвей заскочил к Эльке. У нее сидела Майя (переселилась к сестре, что ли?) и красила ногти. Сердце Матвея растерянно екнуло, когда Валерка обнял его колени и поднял сияющее лицо:
– Дядя Матвей, мы пойдем в цилк?
– Посмотрим. – Матвей прокашлялся. Его вдруг повело от уклончивого слова, нелюбимого в детстве. Взрослые говорили «посмотрим», когда не хотели делать то, о чем он их просил. – А знаешь, пожалуй, пойдем в субботу. Лады?
– Лады!
Они ударили ладонь о ладонь. Ловя вопросительные Элькины взгляды, Матвей читал Валерке сказку о маленькой разбойнице Рони, пока мальчик не уснул. Все это время он держал Матвея за палец левой руки, и Матвей готов был прибить дуру Эльку за то, что она, со свойственной ей резкостью, запретила бывшему мужу видеться с сыном. Валерка скучал по отцу.
…Матвей забыл, как мечтал о сыне. Мечтал на Севере, ровно месяц. Там Матвей жил с женщиной Татьяной. Он неплохо относился к Татьяне, но время от времени увлекался другими, не считая себя ничем обязанным сожительнице, потому что отдавал ей часть зарплаты за ласку и приют. Потом она забеременела. Матвей думал, что будет хорошим отцом. Заходил в магазин игрушек и по полчаса рассматривал роскошные машинки, управляемые с пульта, башенные краны, бульдозеры и экскаваторы. В его детские годы таких не было. Матвей накупил бы сыну целый парк гоночных автомобилей, железную дорогу, самолеты, корабли – все, чего бы ребенок ни пожелал. Они ездили бы на велосипедах рыбачить, в лес за грибами, пели бы в праздники любимые песни Снегирей…
Татьяна сделала аборт. А когда Матвей кричал на нее, пьяный, сказала: «Я ждала месяц, но ты не предложил мне стать твоей по закону. Ты даже не поинтересовался, хочу ли я растить безотцовщину».
Подоткнув Валеркино одеяло, чтобы мальчик не скатился на пол с матраца, Матвей отправился в кухню пить с сестрами чай.
– Говори, – велела Элька. – Знаю же, не просто так пришел.
Матвей пересказал разговор с папой и дядей Костей. Она засмеялась:
– Комики! Но они правы, тебе необходимо жениться.
– На ком? Ты… что, согласна выйти за меня замуж? – тупо спросил Матвей, потрясенный. – Мы же с тобой как брат и сестра…
– Чокнутый! – рассердилась Элька.
– Брат и сестра? – фыркнула Майя, кокетливо покачивая ногой в бархатной туфельке на танкетке, и затараторила: – Знаете, а ведь это отличная идея, решение всех проблем! Вы бы переехали в квартиру дяди Кости, я – сюда, освободила бы маму с папой, наконец-то перестала бы ругаться с ними из-за Игоря…
– Не дури, – остановила ее поток Элька. – Твой Игорь – игрок, не успеешь оглянуться – разменяет квартиру на фишки. Родителям достаточно двух разведенок (значит, Тамара тоже развелась, понял Матвей).
– Тебе определенно пора жениться, – переключилась Майя. – Ты прекрасно ладишь с детьми, ты хороший, домашний, цены тебе не будет как мужу, если держать в ежовых рукавицах.
– Без ежовых нельзя?
– Нет, – мотнула она головой.
– Ты же, Матюша, гуляка, – согласилась с сестренкой Элька и смущенно добавила: – И не смотри на меня так, будто вправду решил на мне жениться.
– За кого ты меня принимаешь? Робик – мой единственный друг. Не считая тебя. А Валерке нужен отец…
– И что?
– Почему ты не хочешь, чтобы его отец с ним встречался?
– Это мое дело.
– А за что ты не можешь простить Робика, Эля? Он тебя любит. Он не женится из-за тебя.
Элька изменилась в лице:
– Не говори мне о нем.
– Не говори-ите мне о нем… – пропела Майя, притворив за собой дверь кухни.
Матвей смотрел на Эльку, словно видел впервые. В ней проявилось что-то новое, чего он раньше не знал, что-то жесткое, мрачное, или так лег свет лампы, рассыпанный соломенным абажуром. На часть опущенного лица падала смуглая тень челки, нос и подбородок заострились. Неужели это она, девочка детства, «звездочка» друга? Перед Матвеем сидела незнакомая женщина, очень отдаленно напоминавшая Эльку, которая вдруг сказала, что семья Рабиных, включая ее, возможно, уедет из России.
– Кем ты будешь в чужой стране?
– Не важно. Просто буду в чужой стране среди своих.
– Ты не разговариваешь на своем языке.
– Научусь, я способная. И мужественная. Мужественность – отличительная черта российских женщин. У нас редко найдешь мужчину, который способен растить сына и работать за троих, а для женщин это норма, величина постоянная, скучная и никому неинтересная. Впрочем, не только у нас. Кажется, во всем мире наблюдается большой перекос женщин в сторону мужественности, а мужчин – в другую.
– Нас однажды выкинули из «Пятого элемента», – вспомнил Матвей. – Робик закричал: «Ненавижу голубых, ненавижу голубых», и мы подрались с геями… Прости, что я опять о нем. Прости Робика, Эля.
– А если бы он сам был геем, никого не трогал, и вдруг какой-то пьяный дурак начал бы обзывать его и махать руками?
– Это ты к чему?
– Ты не знаешь… Мы как-то спорили об умении ставить себя на место другого человека. Гастарбайтера, например. Потом меня оскорбил один гад, и я подумала, как повела бы себя на месте Робика.
– Что бы ты сделала?
Элька окатила кого-то невидимого рядом с Матвеем волной темно-карей ненависти:
– Прибила бы эту сволочь.
– А Робик?..
«Не говори-ите мне о нем…» – негромко, но страстно выпевала в ванной Майя сквозь журчанье воды.
– Прекрати изучать мое лицо, – сказала Элька безжизненным голосом и подняла усталые глаза. – Не жалей меня, Матюша. Пожалуйста.
Помедлив, она скованным движением положила ладонь на его руку, сжала пальцы и осветилась такой детской улыбкой, что Матвей сразу простил ей все прошлые и будущие ссоры. Больше он не потревожит Эльку вопросами.