И вот, наконец, к осени шестидесятого корабль, предназначенный для полета, был готов. Смежники привезли едва ли не последний из недостающих элементов – кресло космонавта. В тот момент Владик оказался в цехе, где доводили изделие. Особых дел у него здесь не было, но он придумал повод, чтобы попасть в цех, – просто хотелось впервые взглянуть на практически готовый объект. Он получился красивым: шарик спускаемого аппарата словно венчал бочку приборного отсека, ожерельем обнимали его баки, куда зальют рабочие тела двигателей ориентации, посверкивали сопла тормозной двигательной установки. Возле изделия на платформах, на разной высоте, работали инженеры, конструкторы и техники в белых халатах и шапочках. Изо всех сил изображая деловитость, с чувством законной гордости Иноземцев обошел корабль кругом. Он ему нравился. Красивую вещь они создали, черт возьми!
Тут по трансляции под сводами цеха разнеслось:
– Ведущего конструктора объекта три-Кэ-А просьба срочно зайти к начальнику цеха.
«Объектом 3-КА» в заводских документах звался пилотируемый корабль. От группы инженеров, работавших вокруг изделия, отделился один и быстро пошел в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Иноземцев шапочно знал его, то был ведущий конструктор «Востока» Олег Ивановский. Минут через семь он вернулся. Негромко – но так, что Владик слышал, – сказал своим соратникам: «Звонил ЭсПэ. Сказал, что скоро придет навестить корабль вместе с его хозяевами». Кто-то удивленно переспросил: «Хозяевами?» На что Ивановский только выразительно развел руками. Иноземцев расшифровал для себя его слова и жест (и, как показали дальнейшие события, расшифровал правильно): Главный конструктор собирался пожаловать в цех вместе с летчиками из спецотряда ВВС – будущими космонавтами. И тогда Владик решил: будь что будет, надо остаться и дождаться визита Главного. Он, конечно, страшно рисковал, если ЭсПэ вдруг обратит внимание на него, праздношатающегося, да еще черт знает насколько далеко от своего рабочего места. Однако очень хотелось посмотреть, какое впечатление произведет корабль на будущих его обитателей. Иноземцев рассчитал, что раньше чем через пятнадцать минут Королев вместе с гостями никак не успеет дойти до цеха – территория ОКБ огромная. Поэтому, чтобы лишний раз не светиться, решил пока отсидеться в цеховой курилке.
А там вдруг встретил Вилена Кудимова. Удивился: «Ты здесь?» Секретность на предприятии царила такая, что даже старые приятели, трудящиеся в разных цехах и отделах, не считали нужным посвящать друг друга в то, где они и над чем конкретно работают. Они не виделись со времен столь памятного культпохода в Большой, когда Владик повстречался с Марией. Потом товарищ пару раз звонил ему (по местному рабочему телефону), предлагал сходить куда-нибудь, вдвоем или вместе с Лерой. Приглашал в ресторан «Пльзень» в ЦПКиО, в кино на премьеру комедии «Осторожно, бабушка». Однако Иноземцев каждый раз увиливал: работы было полно, а всякий свободный час, если он выдавался, ему хотелось посвятить Марии.
В курилке вдобавок был народ: пара инженеров и мастеров, не теряя времени даром, разыгрывала блиц в шахматы. Несколько незнакомых Иноземцеву пожилых станочников высших разрядов чинно дымили папиросами.
– Рад видеть тебя, Владька! – похлопал его по плечу дружбан, слегка работая на публику. – Может, сегодня после трудов праведных жахнем по пиву? Я смотрю, ты таким подмосквичом стал, тебя в столицу и не вытащить. Я тебя уже устал к нам в Белокаменную, в «Пльзень», зазывать, – хотя приглашал он его всего один раз. – Но, может, ты хотя бы до нашей «стекляшки» снизойдешь?
Владик до сих пор помнил – естественно, не мог забыть – убийство бедной Жанны на квартире у Кудимова и его последующее поведение. Потому и протестовало что-то внутри против нового сближения. Однако и скучно ему жилось одному – без жены, без друга. Да и неудобно стало, что он столько от общения с Виленом отказывается. Вдобавок хотелось вознаградить самого себя за успешную работу, отметить готовность космического корабля. И он согласился. Условились встретиться с бывшим другом в шесть вечера у проходной, скрепив договоренность крепким рукопожатием.
По привычке не выдавать лишнюю информацию, Владик не стал колоться, что вот-вот в цех пожалует сам Королев вместе с космонавтами, – распрощался и вернулся, через полцеха, к кораблю. Оказалось – вовремя. ЭсПэ, в накинутом на плечи белом халате, вместе с молодыми летчиками как раз подошел к стоящему на стапеле кораблю и стал им что-то рассказывать, жизнерадостно и вдохновенно. (Что именно говорил Королев, Владик не слышал, опасался подбираться поближе.) Молодые летчики – худенькие, маленькие, в белых халатах поверх кителей и в стерильных шапочках – молча внимали Главному конструктору. Их было шестеро. Из всех Иноземцев узнал только обаятельного старлея Юру, с которым выяснял отношения во время своей лекции. Других по именам не знал и даже впоследствии – много позже, когда документы, связанные с первым отрядом, начали рассекречивать, – не мог в точности вспомнить, кто именно тогда вместе с Главным конструктором осматривал корабль. Наверняка присутствовали «космонавт номер два» Герман Титов, а также слетавший третьим Андриян Николаев. Кажется, был так и не добравшийся до космоса несчастный Григорий Нелюбов. Но вот кем тогда были остальные двое? Анатолий Карташов, который не выдержал сверхперегрузок в центрифуге и был отчислен из отряда? Валентин Варламов, неудачно прыгнувший в озеро, повредивший шейный позвонок и потому также изгнанный из состава космонавтов? Или тогда приезжали уже не они и их успели заменить на Валерия Быковского и Павла Поповича?
Вспоминая молодых летунов в цехе у готового «Востока», Владик потом не раз думал, сколь велика роль случайности в человеческой судьбе. Один двадцатипятилетний парень из элитного отряда неудачно падает в воду (Варламов). Другой выпивает лишку и хамит военному патрулю (Нелюбов). У третьего вдруг после перегрузок появляются на коже микроскопические кровоизлияния (Карташов). И – все. Их счастливая жизнь, столь удачно начинавшаяся, в момент кончается. Вместо всемирной славы и любви, которая досталась всем остальным, является безвестность, заточение в замкнутом военном гарнизоне, выпивка и ранняя смерть. Да что далеко ходить за примерами – Варламовым, Нелюбовым, Карташовым! А если бы он, Иноземцев, в тот день не повстречал в курилке Вилена? И не пошел бы с ним распивать пиво? И не затеял бы тот разговор? Может, и у него судьба была бы счастливей и величественней?
Или все-таки нет? И случайности, происходящие в твоей жизни, все равно предопределены твоим характером? И это именно она, личность твоя, и только она, предопределяет будущность? Ведь будь человек осторожней, осмотрительней, выдержанней – не стал бы он прыгать в Медвежье озеро в незнакомом месте, как Варламов. Или ругаться с патрулем в пивной, как Нелюбов. Или трепаться с другом о слишком личных и опасных вещах, как Иноземцев… Однако время размышлять над этим придет для Владика позже – с возрастом. А пока он, молодой и ровесник столь же юных космонавтов, смотрит, как пожилой, коренастый Королев рассказывает им, вдохновенно и просто, о корабле и будущем полете. А потом делает совершенно явный приглашающий жест: не хотите, мол, попробовать?
И первым, не медля ни доли секунды, не размышляя, делает шаг вперед Гагарин: «Разрешите мне!»
Этот шаг дает дополнительную пищу для размышлений о роли случая в человеческой жизни. Нечаянно ли старлей Юра первым тогда сделал шаг вперед? Или безошибочно подтолкнула его смелая, лидерская натура? Не потому ли Юрия выбрали первым, чтобы посадить в боевой корабль, что он шагнул тогда первым?
«Пожалуйста», – приглашающе простирает руку Королев. И тогда Гагарин снимает халат, передает китель кому-то из спутников. Затем надевает на воинскую рубашку белый шлафрок и наконец расшнуровывает и снимает коричневые ботинки и остается в одних форменных, защитного цвета, носочках. А потом – в них, в носочках, без обувки, – легко взлетает по лестничным ступенькам к кораблю и с помощью Ивановского загружается в люк.
То, что первый хозяин космического корабля разулся перед тем, как сесть в него, чрезвычайно нравится (Владик даже издалека видит это) Главному конструктору. И он тогда думает: Сергей Павлович все на свете запоминает, даже мельчайшие детали – когда они относятся к делу. И он наверняка удержит в памяти этого бойкого парня-космонавта и его красивый и очень органичный жест с расшнуровкой ботинок.
* * *Встретившись с Виленом после смены, он, разумеется, сперва поговорил о работе – естественно, в рамках дозволенного. Считалось, что в близлежащей к предприятию пивной – как и во всех помещениях ОКБ – даже стены имеют уши. Поэтому Кудимов очень удивился, когда узнал из экивоков Иноземцева, что, оказывается, Владик работал над изделием, которое представляли сегодня хозяевам, а теперь трудится над «новым объектом, продолжающим традиции первого». Так, соблюдая режим секретности, Иноземцев определил свою работу над новым кораблем под индексом 7К, которому дали имя «Север» – рассчитанный на трех космонавтов, он в перспективе предназначался для облета Луны.
Потом Вилен перебросился на дела семейные. Стал плакаться: Лера, дескать, его не уважает, шпыняет почем зря. Теща смотрит надменно, и только тесть, генерал в отставке Старостин, уважителен к зятьку.
– Ах, зачем я, – начал он ныть после третьей кружки, – на ней женился? Почему с Жанной не остался? Пусть не было бы в моей судьбине Москвы. Пусть распределили куда-нибудь в Тмутаракань. Везде люди живут. Зато Жанка была бы со мной. Боже мой, как я по ней скучаю! Может, если б я ее тогда не отпустил, она бы и жива была сегодня, а?
Владик, тоже изрядно подпивший, сказал, что в мае о том же – безвременно погибшей Жанне Спесивцевой – плакался ему на технической позиции Радий.
– И он тоскует, черт этакий! – нехорошо осклабился Кудимов.
– Тебя во всем винит, – подлил масла в огонь Иноземцев. – Убить грозился.
– Руки коротки! – отрезал Вилен, а потом круто перевел разговор: – А у тебя с Галкой как? Хорошо, я надеюсь?
Впоследствии, много позже, анализируя их тогдашний диалог, Владик спрашивал себя, были ли тогда сожаления приятеля о его собственной семейной жизни искренними? Или тот плакался специально, чтобы удобнее вывести друга на откровенность? Но ответа на вопрос так и не нашел – его и не могло быть. Не переспрашивать ведь Вилена, да он все равно не скажет.
Как бы то ни было, разогретый откровениями Кудимова, Иноземцев вдруг (не планировал, не думал, не собирался, а поди ж ты!) поведал приятелю о своей незадавшейся семейной жизни с Галей. Рассказал без утайки: ушла от него к генералу, живет с ним и Юрочкой в Доме правительства и, судя по всему, вполне довольна, потому что даже не звонит.
– Вот это да! – изумился Вилен. – И тебе с женой не подфартило? Но у тебя хватило сил расстаться? И ты сейчас один? Класс! Тогда поехали прямо сейчас к тебе – продолжим наши игры, тем более что шалман вот-вот закроется.
Сказано – сделано, и товарищи отправились в гастроном на углу за добавкой. Там Кудимов отмел поползновения друга приобрести армянский трехзвездочный:
– Это барство самое настоящее. Тем более мешать пиво с коньяком терапевты не рекомендуют. Ржаное нужно пить с пшеничным.
Взяли водки, а на закусь селедочки. Картошка и лук у Владика дома имелись – волей-неволей без жены научишься хозяйствовать. Поехали на электричке, а попутно Вилен придумал: «Сегодня я заночую у тебя. Сейчас отпрошусь у своей домашней полиции», – и на станции Болшево бросился к телефону-автомату. Долго что-то вкручивал в кабинке супруге, потом вышел, усмехаясь, махнул рукой: «Идем! Я сказал ей, что у меня командировка в Химки, там и переночую».
Со времен студенчества друзья не сидели вместе за рюмкой, и теперь Иноземцеву при всем сложном отношении к Вилену радостно было наверстывать упущенное. Жаль только, что третьего друга, Радия, с ними не было.
В болшевском домике они первым делом затопили печку – кончался сентябрь, и ночами порой пробивали заморозки. Вилен ловко освежевал сельдь пряного посола и крупными кольцами порезал лук. Владик споро начистил и наварил картошки. Совместная работа в четыре руки еще больше сблизила друзей. За окнами стемнело; стекла от жарко топившейся печи запотели.
Сели наконец выпивать. Продолжили разговор о подлой женской сути. Вилен поведал по секрету, на какие ухищрения порой приходится ему идти, чтобы почесать свою похоть: «Лерка этим делом безо всякого удовольствия занимается. А теперь еще новая причуда: заставляет каждый раз меня обязательно предохраняться: не хочу, мол, детей, и все тут! А наши презервативы сам знаешь какого качества. По-моему, их из той резины делают, что на противогазы идет».
Так, слово за слово, разговор повернулся на то, как обстоят дела в личном плане у Владика: «Или ты, как дурак, хранишь верность своей Галине-изменщице?» И тут Иноземцев раскололся. Рассказал о Марии и об их романе, скрыл только национальность своей возлюбленной: «Она аспирантка, в энергетическом институте учится. Сама приезжая, живет в общаге». Вздохнул и мечтательно добавил: «Эх, знал бы ты, дружище, как нам хорошо с ней в постельке вместе!»
– Так в чем загвоздка? – не понял Кудимов. – Разводись с Галкой, женись на своей Марии!
– Ох, да не так все просто, – пробормотал Владик.
– Да в чем дело, Владька? Что может быть в любви непростого?
Он только махнул рукой: не хочу, мол, говорить. Но потом они выпили еще по одной, а затем… (Ох, болтун он, ох, идиот – костерил потом самого себя последними словами Иноземцев. Однако слово не воробей, вылетело – не поймаешь.)
– Ты помнишь, – спросил он друга, – как мы в пятьдесят седьмом, во время фестиваля, девчонку иностранную задержали в парке? А потом с Радием отправились ее провожать?
– Да-да! – с энтузиазмом подхватил Вилен.
– Так вот, это она. Аспирантка. Болгарка. Мария.
– Вот здорово! – искренне восхитился приятель.
Потом Владислав анализировал, что он разоткровенничался перед другом не просто из хвастовства, невоздержанности и удали. У него было извиняющее обстоятельство. Он ведь держал в голове, кроме прочего: Вилен парень ушлый, хитрый, тертый, опытный. Да и тесть у него, кстати, не последнее место в столице занимает. В прошлом генерал МГБ. Может, поможет, хотя бы советом. И совместно они придумают, как быть. Может, найдется для Владика способ спасти свою любовь и при этом не нарушить режим секретности…
– Подумаешь, иностранка называется! – убеждал друга, а скорее самого себя, Владик. – Всего-навсего болгарка. Болгария только формально заграница! Правильно про нее говорят: шестнадцатая советская республика!
– Верно все, – поддакивал изрядно нетрезвый Вилен. – И ты не волнуйся, мы все устроим. Женишься на ней еще. Я завтра на трезвую голову подумаю, как к этому делу лучше подойти. Только ты больше о своей Марии никому ни гугу. Я, разумеется, тоже буду молчать, как партизан. Могила!
Потом они улеглись спать: Владик у себя, на бывшем супружеском ложе, за занавесочкой, Вилен – на гостевом диванчике.
Улегшись, Иноземцев вспомнил о своей откровенности и раскаялся: «Зачем я ему все выболтал?! Ах, как зря! Не удержал язык за зубами! Правильно говорят: болтун – находка для шпиона». На сердце стало кисло и тошно, будто он съел что-то противное и несвежее. «Может, Виленчик все просто забудет? И информация никуда не уйдет дальше?» – с этой слабой надеждой он заснул.
* * *– Владик, привет.
Он резко обернулся. За его спиной стояла Галя. За те пару месяцев, что они не виделись, она здорово переменилась, и явно к лучшему. Когда они встретились летом у «Ударника», она была дерганая, резкая. В глазах тогда светилась неуверенность в себе, растерянность, беспомощность. В углах рта прорезались морщинки, кожа лица была неухоженной. Тогда Галя, несмотря на ворох обидных и нелицеприятных слов, которые на него обрушила, показалась ему подобной птенцу, выпавшему из гнезда, – испуганному и оттого агрессивному. Теперь же, когда они случайно встретились на просторной улице внутри предприятия, ведущей вдоль одного из громадных цехов ОКБ, неверная супруга представилась ему полностью довольной собой и жизнью: прекрасно одетая, довольная, ухоженная. Кожа ее светилась, глазки сверкали. Оттого что в жизни ее было все хорошо, она и с брошенным мужем говорила ласково. Но ласка эта ничего не значила – Галя была от него далека, как никогда.
– Как ты живешь, Владик? Почему не звонишь? У тебя все в порядке?
– Как видишь, все прекрасно, – вызов, прозвучавший в собственном голосе, стал заметен ему самому, и от этого ему сделалось досадно, и он поспешил спросить: – А как там Юрочка?
– Замечательно. У нас уже вышло шесть зубиков, представляешь? Но мы по этому поводу совсем не плачем и не капризничаем. А ты что же, совсем не хочешь нас видеть?
Иноземцева раздражала манера мамочек говорить о ребенке во множественном числе, словно отождествляя с ним себя. Поэтому он отбрил:
– Тебя я видеть больше нисколько не хочу. А Юрочку – отчего же нет, можно.
– Так проявляй инициативу, – улыбнулась она. – Ты ведь отец.
– Ладно. Ты, я вижу, вышла на работу, – переменил он тему.
– Да. С Юрочкой сидит нянька. Прекрасная женщина из Тульской губернии.
– Я рад за вас обоих, – сухо проговорил он.
– Ну, пока. Позванивай. Наш телефон у тебя есть.
Эта неделя вообще оказалась у Иноземцева богатой на случайные встречи, причем для них не потребовалось даже выходить за ворота предприятия. Может, это оттого, что спешная работа над кораблем-спутником, предназначенным для полета человека, закончилась и появилась возможность не спеша прогуляться до столовой или в обеденный перерыв сгонять партейку в настольный теннис.