– Мне об этом сказал наш сослуживец.
– Сослуживец? Кто конкретно?
Тут Иноземцев озлился и буркнул:
– Вы меня, конечно, извините, но это не ваше дело.
– Возможно, – усмехнулся офицер. – Возможно, и не мое. А может, и мое… Что вам известно о состоянии Флоринского?
– Понятия не имею. За тем и пришел – узнать.
– Состояние, я вам скажу, крайне тяжелое. Врачи борются за его жизнь. А что конкретно стряслось с Флоринским – вы знаете?
– Нет, не знаю.
– Как же? Тот сослуживец, что сообщил вам, что Юрий Васильевич находится в госпитале, не известил вас, при каких обстоятельствах пострадал Флоринский?
– Он сказал, что произошла автомобильная авария.
– Правильно, – удовлетворенно протянул офицер. – Именно авария, и именно автомобильная. А вы, наверное, подробности случившегося хотите знать?
– Ничего я не хочу узнать. Я хотел увидеть Юрия Васильевича и, вот, передать ему апельсины, – Иноземцев кивнул на кулек.
– Боюсь, посещение у вас не получится, – кивнул капитан. А потом начал задавать те же самые вопросы, но с измененными формулировками, по второму кругу: – Ваше место работы? Чем вы занимаетесь?
– А это, извините, тоже не вашего ума дело, – парировал инженер. Однако его резкости гэбэшнику были как с гуся вода. Он продолжал толочь воду в ступе еще как минимум полчаса. И, наконец, резюмировал:
– Увидеть вам Флоринского никак невозможно. Но вы пока можете быть свободны, – и протянул Владиславу паспорт. – И поменьше распространяйтесь о болезни Юрия Васильевича.
– Хорошо, – пожал плечами Иноземцев. – Может, вы ему хотя бы апельсины передадите? Не тащить же мне назад.
– Боюсь, ваши фрукты Флоринскому сейчас никак не понадобятся.
– Ну, тогда вы возьмите – врачам, что ли, отдайте. Не увозить же.
– Разве что врачам… – с сомнением протянул гэбэшник. – Впрочем, давайте.
От дурацкого допроса настроение совсем испортилось. К тому же Владик все время исподволь ожидал (хотя с чего бы вдруг?) вопроса о Марии. Вот тут бы он точно поплыл. Потому как, что бы ни говорил Вилен, а, встречаясь с болгаркой, он нарушал один из важнейших пунктов подписки о секретности, которую давал сначала на третьем курсе МАИ, а потом при поступлении на работу в «хозяйство Королева». Да еще утренний странный разговор с девушкой и ее вдруг прозвучавшее предложение убежать, по сути – изменить Родине…
Нет, теперь воскресенье, казавшееся поначалу длинным и многообещающим, пошло наперекосяк. Импульсивно – раз уж начались нечаянные и непрогнозируемые события – Иноземцев зашел в телефон-автомат (слава богу, пятнадцатикопеечная монета оказалась в кармане) и набрал телефон жены – или, точнее, квартиры генерала Провотворова в правительственном доме. Разговаривать с ней сейчас совсем не хотелось, но из-за сына… Впрочем, Юрочку видеть он тоже особенно не мечтал – как ему с ним общаться, с полугодовалым малышом? Агукать, погремушкой потряхивать? Но надо было отметиться. Ведь мама сегодня в междугороднем разговоре обязательно спросит: «Как Юрочка? Ты с ним виделся?» Тогда бы он ей смог ответить: «Да, виделся, гуляли как раз сегодня». Антонина Дмитриевна весьма трепетно относилась к внуку, и если Владик опять ей скажет, что нет, сына не видел, начнет нудить: мол, если он манкирует встречами с ним, то рискует навсегда Юрочку потерять.
Однако в генеральской квартире ответила незнакомая, не слишком грамотная женщина, няня или прислуга, и на просьбу позвать Галину ответствовала: «Их нету никого». Волей-неволей оставалось возвращаться в Болшево, купить по пути мяса и капусты, наварить щей, тем более что начинал мучить голод, но в случайные столовые идти не хотелось, а в ресторан в одиночку – тем более. Кончилось тем, что он захарчил на Ярославском вокзале пару пирожков, перебил аппетит.
Дальше пошло по заведенному: покупки продовольствия, дом в Болшеве, одинокое приготовление щей. Настроение испортилось, и незаметно подошло время переговоров. Мама по телефону и впрямь начала опять выговаривать ему за то, что он с Юрочкой не видится: «Неужели ты не понимаешь, Владинька, – увещевала она, – что мы с тобой его потеряем навсегда!» – «Ох, мама, – раздраженно вздохнул в конце концов Иноземцев, – если он тебе так нужен, приезжай сама в Москву и с ним встречайся!» – «И приеду, а что ты думаешь? Я давно собираюсь!» – «О, правильно! Буду рад тебя видеть! Когда пожалуешь?» – «Скоро ноябрьские. Может, выкрою под праздники недельку». На прощание Владик вдруг вспомнил, что мама ведь тоже знакома с Флоринским, да еще с юности, с баснословных довоенных времен, и сказал о том, что бедняга Юрий Васильевич загремел в госпиталь в крайне тяжелом состоянии. В трубке повисла долгая и глухая тишина. Молодой человек даже подумал, что их нечаянно разъединили, и стал дуть, кричать: «Алло, алло», но тут мама вдруг отозвалась совершенно глухим и далеким голосом:
– Я выезжаю.
– Выезжаешь?! – поразился Иноземцев. – Почему?! Зачем? Из-за Флоринского?! Да ведь к нему даже в госпиталь не пускают!
Но Антонина Дмитриевна, не слушая его, молвила: «Я прямо сейчас на вокзал. Постараюсь выехать вечерним поездом. Как возьму билет, дам тебе срочную телеграмму», – и отключилась. Владик в полной растерянности тоже повесил трубку.
* * *Мама приехала во вторник. Владик вернулся с работы – а она уже дома. Прибыла налегке – ни варений, ни сушеных грибов, ни воблы. Небольшой чемоданчик в руках. Быстренько перескочила с Казанского на Ярославский вокзал, впрыгнула в электричку. Ключи Антонине Дмитриевне дала вдова-хозяйка, и теперь мать встречала сына дома. Хозяйствовала: истопила печь и месила тесто для оладушек.
После объятий Владик спросил с нарочитой грубоватостью:
– Зачем примчалась? Все равно к Флоринскому ты не попадешь.
– К нему попасть должен ты.
– Я?! Почему?
– Не сейчас. Я тебе потом все объясню.
– Но меня не пустят тем более. Я уже пробовал – без шансов.
– Я поговорю с кем надо.
– С кем ты, позволь узнать, поговоришь?
– Ты не в курсе, Сергей Павлович в Москве?
– Королев? К нему ты не прорвешься. Режимное предприятие! Я и сам его раза два-три за год видел.
– Я ему позвоню.
– Позвонишь? Да я даже телефона его не знаю. Могу, конечно, выяснить – но это через секретаршу, вряд ли она тебя с ним соединит.
– Я знаю его прямой номер. Сергей на него, как мне сказали, всегда сам отвечает, когда в кабинете.
– Откуда ты телефон узнала?!
– Мне дал его Юрий Васильевич. На самый крайний случай.
– Какой такой случай?
– Вдруг, не дай бог, что-то с тобой случится. Но, как видишь, случилось с ним.
Пока они дискутировали, Антонина Дмитриевна раскалила две сковородки, плеснула подсолнечного масла и принялась разливать половником первые оладьи. Тесто плевалось и скворчало, по комнате распространился восхитительный горелый дым. Пошла подлинная, женская стряпня – чего Владислав был лишен с начала апреля, момента отъезда из мамочкиного дома в Энске. «Эх, Галка, Галка! – вдруг подумалось ему. – Ты, наверно, блинчики-оладушки теперь своему генералу стряпаешь. Впрочем, меня ты ими нечасто баловала. Интересно бы узнать, его ты кормишь? Или вы все больше по ресторанам?» Странно, стоило приехать маме – сразу стала вспоминаться сбежавшая жена. Может, между двумя этими женщинами существовала, что ли, мистическая связь?
– Сейчас быстренько поедим, с пылу с жару, оладий, а потом проводишь меня до станции. У вас ведь там имеется телефон-автомат? Я думаю, ваш великий ЭсПэ в сей час еще на работе?
– Если он в Москве, то часов до девяти-десяти сидит в кабинете точно. Если не на производстве, конечно.
Через полчаса они под ручку, похрустывая подмерзшими палыми листьями, пришли к станции. Вооружившись пятиалтынным, мама скользнула внутрь телефонной будки. Владик отвернулся, не желая подсматривать и подслушивать ее разговор с Главным конструктором. Антонина Дмитриевна не выходила долго – значит, и впрямь дозвонилась!
Наконец положила трубку на рычаг, вышла, хлопнула дверцей. Спросила у сына озабоченно:
– Как я выгляжу?
– Нормально. А что?
– Сергей Палыч обещал прислать за мной машину. Через пятнадцать минут – прямо сюда.
Сын не мог сдержать восхищения:
– Ну, мама! Ну, ты авантюристка!
И впрямь через четверть часа прямо к телефонной будке подрулил королевский «ЗИС» (Владик узнал его). Шофер даже вышел из машины и помог маме устроиться на задних сиденьях представительского лимузина. «Надолго я не задержусь», – царственно бросила Антонина Дмитриевна на прощание (ни дать ни взять вдовствующая королева!)
Ее свидание с Королевым, бывшим коллегой довоенной юности, впрочем, затянулось. Явилась мама, когда сын уже позевывал под одеялом. Обратно доставил тот же «ЗИС» – Владик видел лимузин сквозь просвет занавесок. Вот ведь праздник для хозяйки тети Дуси – почти такой же, как Галину с генералом застукать: полноценная пища для разговоров и размышлений.
Антонина Дмитриевна скинула ботики, повесила на вешалку пальто. «Мама, я постелил тебе на диване», – сказал Владик, не вставая. «Спасибо, сынок». – Она подошла и села к нему на кровать – совсем как в детстве. Положила ладонь на лоб, погладила по волосам. Чтобы не рассиропиться, он, усмехаясь, сказал:
– А от тебя коньячком попахивает. Ай-яй-яй, что скажет Аркадий Матвеевич.
– Да, Серенчик предложил выпить по рюмочке. Неудобно было отказаться.
– Ну и как вы с ним поговорили?
– Он был мил. Любезен. Даже галантен. Постарел, конечно. Все мы не молодеем… Эх, знаешь, я ведь и тогда, в тридцать пятом, знала, что Королев наш далеко пойдет. Но он даже превзошел мои ожидания. Каким делом он руководит! Какое у вас огромное хозяйство! Кстати, он приглашал меня на работу. Сказал, что в библиотеке он для меня место всегда отыщет. А может, и посерьезнее работенку даст. И с жильем обещал помочь!
– Прекрасно! Переезжай! Будем рядом.
– Что ты, сыночек, в мои годы судьбу не меняют. А потом – на мне бабушка. А Аркадий Матвеевич? Он с таким трудом нашел место в нашем Энском тресте и теперь там на очень хорошем счету. Знаешь, репрессированным не так просто устроиться на работу… А квартира наша прекрасная в Энске? Нет, вряд ли я поеду.
– А что с твоим делом? С Флоринским?
– Флоринский очень плох. Множественные ожоги, третьей-четвертой степени – чуть не семьдесят процентов. Врачи считают, вряд ли выживет, – слезинка скатилась по ее щеке. – Но Серенчик – ой, Сергей Павлович – заверил меня, что он сделает все, чтобы ты к нему в госпиталь попал.
– Мама, скажи, почему такая необходимость, чтобы я навестил Флоринского в Бурденко?
– А ты что, – Антонина Дмитриевна посмотрела на сына грустно-грустно, – еще не понял?
– Не-ет, – протянул Владик.
– Он твой отец.
За десять месяцев
до описываемых событий
1 января 1960 года,
квартира Флоринского в Подлипках
Юрий Васильевич втащил уже собравшуюся уходить Антонину Дмитриевну в квартиру, запер за ней дверь. Ошеломленные Владик, Галя и девушка Флоринского по имени Нина остались на лестничной площадке. Однако Иноземцева нимало не удивилась. Она всю новогоднюю ночь, едва встретила после двадцатипятилетней разлуки своего бывшего друга, ожидала от него чего-то подобного.
– Узнаю тебя, Юрочка, – усмехнулась она. – Ты все такой же авантюрист.
– Снимай свое пальто и боты.
– Зачем?
– Поговорим.
– О чем, Юрочка?
– Для начала об Иноземцеве. Он мой сын?
– Мы с тобой встретились в Гаграх в августе тридцать четвертого. Владик родился в мае тридцать пятого. Считай сам. Впрочем, я не настаиваю. У него в графе «отец» прочерк. И отчество у него в честь деда – Дмитриевич. Он, да и я, худо-бедно, а двадцать пять лет без тебя прожили. Дальше тем более справимся.
– Боже мой, Тоня! Речь не об этом! Почему ты мне тогда не сказала, что беременна?!
– Это что-то изменило бы?
– Кто знает. Но, скорей всего, да.
– Юрочка, мне не нужна от тебя никакая милость. Ни тогда не нужна была, ни сейчас тем более.
– А ты строгих нравов. И была, и осталась.
– Строгих? – грустно усмехнулась она. – Я отдалась тебе безо всякого брака, после недели знакомства на курорте. Очень ты пленил меня своими рассказами о звездах и межпланетных путешествиях и стихами Пастернака и Цветаевой. Дура была. Ведь примчалась к тебе потом в Ленинград. Девица – приехала сама, в другой город, к молодому человеку! Куда дела свою гордость? Мама до сих пор не знает. А узнала бы – убила. Ты это оценил? Чего тебе еще было надо, если даже мой приезд не подействовал? Значит, если б я тебе тогда, осенью тридцать четвертого, сказала, что жду Владика, ты бы опомнился и попросил моей руки? Смешно! Все прошло, Юрочка, пройдено и забыто. И нечего нам сейчас ворошить старые угли, все давным-давно сгорело.
– Как ты жила эти годы, Тоня?
– Как я жила? – снова вздохнула она с печальной улыбкой. – Трудно жила, как вся страна. В тридцать восьмом, когда взяли Лангемака с Клейменовым и других руководителей нашего РНИИ, я в один день рассчиталась, схватила Владика, маму и умчалась в Энск. Боялась, что до меня тоже дотянутся. Но, слава богу, обошлось.
– А почему именно в Энск?
– Там мой дядя, брат мамы, работал тогда председателем горисполкома. Он давно нас звал. Выхлопотал жилье. Там и войну мы всю провели. Дядю на фронте убило, в сорок первом, он добровольцем ушел… А мы что? Эвакуированных к себе брали на постой, вещи на барахолке продавали, варежки для фронта вязали, лебеду с крапивой ели… Много чего было, Юрочка, всего не расскажешь.
– А меня репрессировали, знаешь? Как Королева, как моего бывшего ленинградского шефа Глушко. В первую зиму, на Колыме – каким я чудом жив остался, не знаю. Потом меня оттуда в шарашку перевели, в Казань. Благодаря тому и спасся. В шарашке-то полегче стало, с Колымой не сравнить. Там я в сорок четвертом с Королевым познакомился. Потом, в сорок пятом, мы с ним в Германии работали, «фау-два» осваивали… Да, ты права, всего не расскажешь – а ведь жизнь, считай, прошла… Ты сейчас одна?
– Нет, у меня хороший человек рядом, Аркадий Матвеевич. Про тебя я не спрашиваю. Вижу – ты до сих пор паришь.
– Да уж, летаю… Знаешь, Тоня, я хотел бы тебя попросить: ты не говори пока Владику, что я его отец. Как-то мне перед ним неловко будет. Я лучше сам скажу, когда… Когда буду готов, что ли.
– Не волнуйся. Я и не собиралась ему ничего говорить…
* * *– …Как видишь, – закончила свой рассказ мама, – Юрий Васильевич так и не собрался тебе ни о чем рассказать… Ох, и жаль его. Хороший он человек. Слабый, умный и хороший. Ты сходи к нему в госпиталь. Дай ему боже выкарабкаться. Я уж и бабуле сказала за его здравие молиться, и сама перед отъездом в церковь зашла, свечки поставила Николаю Чудотворцу и Святому Пантелеймону, целителю.
Комсомольца Владика святые не интересовали, от матери он отмахнулся:
– Ты лучше скажи, что тебе Королев поведал: Флоринский и впрямь в автокатастрофе пострадал? Или случилось что на полигоне?
– Ох, Владька, – вздохнула мама, – мне Сергей Павлович сказал по секрету: на полигоне, на стартовом столе, взорвалась ракета. Производства днепропетровского КБ. Десятки жертв, и маршал Неделин там погиб. Но только ты никому. А когда к Флоринскому… то есть к отцу, можно будет сходить, тебе дадут знать.
На следующий день мама поехала из Болшева в Москву – сначала в недавно открывшийся «Детский мир» на площади Дзержинского, за подарками внуку, а потом перехватить малыша с няней, когда прогуливаться будут во дворе Дома правительства. Владик отправился на работу.
Ближе к вечеру его позвали к телефону. Да не криком, через всю огромную комнату, где помещалось около пятидесяти инженеров. Нет, в этот раз к его столу пулей подбежала сидевшая на телефоне техник Марина (та самая) с округлившимися глазами, прошептала с восторженным ужасом: «Тебя к телефону – Королев!!!» То был первый случай на памяти Владика, когда сам Главный конструктор звонил в отдел. Он, опережая даже Марину, бросился к трубке.
– Иноземцев? Это Королев, – нетерпеливо проговорил голос в трубке. – Вас будут ждать в госпитале Бурденко сегодня, – и отключился.
Владик не стал медлить. Сходил к Феофанову, отпросился (разумеется, не сказав, куда и зачем собирается).
Константин Петрович безо всякой охоты молодого инженера отпустил, и Иноземцев бросился на станцию.
Спустя полтора часа он входил в знакомое ему помещение бюро пропусков. На сей раз та же дама в окошке дала ему квиток и объяснила, как пройти в палату, где лежит Флоринский.
Владику выдали белый халат, шапочку, а также марлевую повязку и бахилы на ноги – сколько Иноземцев ни посещал в своей жизни заболевших (или раненых в войну), подобных мер предосторожности нигде не видел. По огромной мраморной, как во дворце, лестнице он поднялся на второй этаж. Лестница венчалась громадной картиной в золотой раме, изображавшей Сталина и Ворошилова на прогулке в Кремле. Потолки в коридорах были как минимум четыре метра вышиной, а стены толщиной метра в полтора. Перед нужной палатой, за столом с телефоном, сидел давешний капитан госбезопасности, на этот раз в штатском и в белом халате, накинутом на пиджак. Читал газету «Правда». С огромным удивлением посмотрел на Иноземцева. Тщательнейшим образом проверил его паспорт, пропуск, а потом вдобавок позвонил куда-то и проверил, а вправду ли разрешен допуск гражданина Иноземцева Владислава Дмитриевича к больному Флоринскому. Когда услышал утвердительный ответ, позволил наконец войти, уведомив: «Время посещения – пять минут».