— Дядь Жень, — тоном, не терпящим возражений, проговорил мальчик. — Не выделывайся.
Он положил мою долю мне на колено и впился зубами в хлеб.
Это была, наверное, самая душещипательная картина, которую я видел в своей жизни. Радик проглатывал куски с такой остервенелой жадностью, что у меня защемило сердце. Я снова попытался предложить ему "дополнительный паек", но он решительно отвел мою руку в сторону.
— Дядь Жень, ешь. Я уже наелся.
Маленький кусочек лаваша нас, конечно, не насытил. Он только еще больше раздразнил наш аппетит.
Хозяин кафе вместе со своим сыном, словно в издевку над нами, вынесли на улицу кучу тарелок, и, насмешливо поглядывая в нашу сторону, принялись поглощать их содержимое. Им словно доставляло удовольствие причинять другим боль. А нам наблюдать за ними было действительно больно. Я никогда не думал, что вид того, как едят другие, способен доставлять такие мучения. Аромат жареного мяса и тушеной картошки заставлял судорожно сжиматься наши желудки и агрессивно бурлил кровь.
Самым правильным для нас было, наверное, встать и уйти. Но мой спутник выглядел настолько измотанным, что я так и не решился прервать его отдых.
— Твари!
Я демонстративно повернулся к кафе спиной, и принялся молча созерцать отсвечивающие багряным закатом верхушки видневшихся впереди гор. Пейзаж был необыкновенно красив. Правда, я это не чувствовал, а лишь осознавал, чисто механически. Чтобы получать полноценное удовольствие от красоты природы, нужна если не беззаботность, то, по крайней мере, необремененность жизненными невзгодами. Тяжело настроиться на лирику, когда твоя жизнь превратилась в самый настоящий ад.
Вскоре совсем стемнело. Голоса хозяина и его сына смолкли. Они ушли внутрь, оставив на столе недоеденный ужин, и, судя по доносившимся из помещения звукам, сосредоточились на просмотре демонстрировавшегося по телевидению кинофильма.
Радик немного пришел в себя. Выражение его лица несколько поживело. Он покосился на "харчевню". По тому, как хищно при этом заблестели у него глаза, я понял, что он что-то задумал. Не желая навлечь из-за него на свою голову какое-нибудь новое приключение, я привстал и бросил:
— Отдохнул? Пошли.
— Дядь Жень, погоди, — заговорщически прошептал мой спутник.
— Что такое? — спросил я.
— Надо немного разжиться провиантом.
Не успел я его остановить, как он вскочил на ноги, и на цыпочках стал приближаться к кафе.
— Радик! Вернись! Вернись сейчас же! — громким шепотом позвал его я.
Но мой спутник не реагировал.
Он подкрался к неубранному столу, схватил с него надкусанный лаваш, прижал его к груди, и бросился обратно ко мне.
В ту же секунду из дверного проема вылетели хозяин с сыном. Догнав мальчика, они подсечкой свалили его на землю и принялись зверски избивать.
— Ах ты, воровское отродье! Ах ты, голодранец!
Радик съежился и закрыл голову руками. Удары не прекращались.
Этого я стерпеть уже не смог. Вся накопившаяся во мне за последнее время злость словно пробила клапан терпения и выплеснулась наружу.
Я запустил руку в рюкзак мальчика, выхватил оттуда игрушечный пистолет (по счастью, он лежал на самом верху), в три прыжка очутился у места расправы, и со всего размаха всадил кулак в жирную физиономию "трактирщика". Я не знаю, откуда во мне в тот момент вдруг взялась столь недюжинная сила, но тот, невзирая на свою мощную комплекцию, которая вроде бы должна была прибавлять устойчивости, отлетел метра на полтора и плюхнулся на землю. Приподнявшись, он вжал голову в плечи, и ошалело уставился на меня.
Я направил на него пистолет, сделал шаг вперед, чтобы быть лучше освещенным висевшим сверху фонарем, придал своему лицу зверское выражение, и прорычал:
— Узнаешь?
За все время нашего путешествия это был первый и единственный раз, когда мне хотелось, чтобы во мне признали опасного бандита.
Хозяин нервно сглотнул слюну. Все его тело затряслось мелкой дрожью. Парализованный страхом, он судорожно подался назад, и отползал от меня до тех пор, пока не уперся в стену своего заведения. После этого на его лице отразилось дикое отчаяние. Он выставил руки вперед и умоляюще завопил:
— Не убивайте нас!
Его голос, звучавший совсем недавно решительно и властно, сел, и стал чем-то напоминать скрип несмазанной буфетной дверцы.
Я повернул голову. Пятнадцатилетний увалень застыл над лежащим на земле Радиком, и в ужасе смотрел на меня. Я перевел на него пистолет и кивнул глазами на его папашу. Озвучивать команду мне не пришлось. Хачик оказался сообразителен, и в ту же секунду занял место рядом с родителем.
— Лечь на живот! Руки за голову! — рявкнул я.
"Пленники" беспрекословно подчинились. Своим видом они походили на растерянных собак, которых перехитрила лиса.
Во мне кипело злорадство. Как резко поменялась ситуация! Еще каких-то пятнадцать минут назад два этих "борова" мнили себя господами. А теперь они, начисто забыв про чувство собственного достоинства, трепещут перед теми, над кем задирали нос, и кого воспринимали, как нищих оборванцев.
Радик поднялся с земли и подошел ко мне. Его нос кровоточил, губа была разбита, а на щеке темнела ссадина. Он обиженно шмыгнул и произнес:
— Пап, давай их прикончим. Ты итак уже десятерых пришил. Двумя больше — двумя меньше.
После этой реплики хозяин кафе лишился последних остатков мужества. Он дернулся вперед, встал на колени, сложил руки на груди и взвыл:
— Не убивайте! Умоляю! Возьмите все, что хотите! Только не убивайте!
Его вид был до того жалок и унизителен, что мне стало противно. Я поморщился и с отвращением сплюнул.
— Пойдем отсюда, — сказал я Радику. — Мне от них тошно. Это не люди, а шакалы. Они не стоят даже того, чтобы с ними разговаривать.
— Возьмите деньги! Возьмите еду! Только не трогайте нас! — продолжал визгливо верещать хозяин кафе.
— А-а-а! — ныл его сынишка.
— Я уважать себя перестану, если прикоснусь к твоей еде, — бросил ему я, и, увлекая за собой своего спутника, направился к трассе.
— Погоди, я сейчас, — вывернулся Радик.
Он подошел к толстому увальню, и так всадил ему кулаком по скуле, что тот кубарем чебурахнулся на землю.
— В расчете! — резюмировал мой спутник, потирая ушибленные костяшки пальцев…
Глава двенадцатая
Радик, понурив голову, плелся за мной, ожидая, что я с минуты на минуту устрою ему жуткий разнос. Я и в самом деле поначалу хотел задать ему хорошую трепку. Но, уловив, что ребенок понял свою ошибку, и переполнен чувством вины, я счел это излишним.
— Мне стыдно за тебя, — лишь тихо и спокойно сказал ему я. — Твой герой, которого ты играл в кино, после этого не подал бы тебе руки, и совершенно перестал бы с тобою знаться. Опуститься до такого постыдного воровства! Твое счастье, что Геннадию Матвеевичу не довелось это увидеть. Я не уверен, что после этого он продолжал бы считать тебя своим сыном.
Мои негромкие, но суровые слова резанули мальчика похлеще самого грозного окрика.
— Я хотел есть, — жалобно протянул он, и зашморгал носом.
Видя, что мой спутник может совсем расклеиться, я остановился, привлек его к себе, и ободряюще потрепал по плечу.
— Будем считать, что ничего этого не было. Но чтобы я подобного больше не наблюдал. Ты не какой-то там беспризорник. Ты сын Карпычева. Так держи эту марку с честью, и не позорь своего отца.
— Угу, — всхлипывая, откликнулся Радик.
Мы продолжили шагать вперед. Отдалившись от злополучной "харчевни" на порядочное расстояние, мы решили заночевать, невзирая на то, что вокруг была сплошь открытая равнина. Мы сбросили сумки и, приспособив их в качестве подушек, расположились на земле.
— Дядь Жень, — окликнул меня мой спутник, — а у тебя жена есть?
— Была, — ответил я.
— Вы развелись?
— Развелись.
— А кто от кого ушел, она от тебя, или ты от нее?
— Она от меня, — честно признался я.
— А почему?
— Ей хотелось роскошной жизни. А тут зажиточный поклонник появился. Вот и расстались. Я ведь человек небогатый. А в последние годы и вовсе влачил жалкое существование. Балашов — это не Москва. Там сейчас работать практически негде. Как к капитализму перешли, так все предприятия рухнули. В том числе и завод, на котором я трудился. Многие мои сослуживцы в торговлю подались. А из меня торгаш — как из слона балерина. Не умею я продавать. Не по мне это. Так что приходилось перебиваться случайными заработками. Кому машину починю, кому ремонт в квартире сделаю. Жили в основном на зарплату жены, и на пенсию матери. В конце концов, моей супруге это надоело.
— Значит, ты в Москву за деньгами приехал?
— И за деньгами, и для того, чтобы снова почувствовать смысл жизни, — вздохнул я. — А то я в последнее время что-то совсем перестал его ощущать.
— И за деньгами, и для того, чтобы снова почувствовать смысл жизни, — вздохнул я. — А то я в последнее время что-то совсем перестал его ощущать.
— А у тебя дети есть?
— Нет.
— Это хорошо.
— Что же тут хорошего? — недоуменно воскликнул я.
— Да так, — уклончиво проговорил Радик.
— С детьми у нас не получилось. Жена по молодости аборт сделала. А после аборта ребенка можно родить не всегда.
— Да знаю, знаю, — пробурчал мой спутник.
— Во, поколение! — усмехнулся я. — Мы про такие вещи только годам к четырнадцати узнавали. А вы уже в десять лет во всем разбираетесь.
— Э-во-лю-ция! — со значением отчеканил Радик.
— Трудно было сниматься в кино? — спросил его я, чтобы сменить столь печальную для меня тему.
— Трудно. Но интересно.
— А как ты туда попал?
— Меня как-то в детском доме на областной смотр художественной самодеятельности отправили.
— Петь или танцевать?
— Стихи читать. Про дядю Степу. А после концерта подходит ко мне режиссер и спрашивает: "Хочешь сниматься в кино?". Я говорю: "Хочу". — "Тогда приходи завтра в студию на пробы". Прошел я на следующий день пробы, а через неделю Мария Павловна, — это воспитательница наша, — всем сообщает: "Нашего Радислава утвердили на главную роль".
— Вот, наверное, тебе другие ребята завидовали!
— Завидовали! — с горечью воскликнул мой спутник. — Той же ночью избили. Я на съемки с фингалом пришел. Мне его гримом замазывали.
— А после еще били?
— А я в детдоме больше не появлялся. Меня в общежитие к артистам переселили.
— А как Геннадий Матвеевич тебя усыновил? Ты его об этом просил?
— Не-е-е. Он сам предложил.
— Ты был рад?
— Конечно.
— В детский дом в гости потом не звали?
— Звали. Но я не пошел.
— Почему?
— А меня бы там все равно хорошо не встретили.
— Сколько ты там прожил?
— Пять лет.
— А в новой школе быстро обжился?
Радик опять горестно усмехнулся.
— Мне там в первый же день рожу начистили. У них там традиция такая, новичков бить. "Крещением" называется. Кого-нибудь другого после этого бы не трогали. А от меня и по сей день не отстают. Я ведь "черный". Да еще к тому же знаменитость. Покачать на мне права — значит самоутвердиться.
— Оскорбляют?
— Конечно. И черномазым называют, и мартышкой, и подкидышем, и кукушонком, и многим другим в этом роде.
— Ну а ты что?
— А я сдачи даю, и ни перед кем не пресмыкаюсь.
— Это правда, что у тебя совсем нет друзей?
— Правда.
— Как же так? Неужели в твоей школе совсем нет нормальных ребят?
— В каком смысле нормальных? Пай-мальчиков, что ли, с примерным поведением?
— Ну, зачем пай-мальчиков! Нормальных, умных, серьезных ребят.
— Да-да-да, — иронично покачал головой мой спутник. — Тихих, которые ни во что не ввязываются. Даже если и убивать кого будут — они мимо пройдут. Мол, меня не трогают, и ладно. Которые всегда следуют за большинством. Если большинство "за", то и они "за". Если большинство "против", то и они "против". Дядь Жень, это не личности. Это пластилин.
— Мне кажется, ты чересчур категоричен, — покачал головой я. — По-твоему, уважения достоин лишь тот, кто соответствует твоим индивидуальным представлениям о личности, кто вписывается в выстроенную тобой схему. Если же человек под нее не подходит — для тебя он уже не личность. А с чего ты взял, что твоя схема — это эталон, которого все должны придерживаться?
— Дядь Жень, ты будешь дружить с людьми, которые тебе неприятны, неинтересны?
— Дружить не буду. Но ужиться с ними постараюсь.
— Это если ты каким-то образом от них зависишь, — заметил Радик. — А когда не зависишь?
— Кхе, — кашлянул я, не найдя, что ему возразить.
Вот он, яркий пример влияния психологии на мировоззрение. Лично я никогда не чувствовал себя абсолютно независимым. Мне всегда приходилось с кем-то уживаться. С начальством, с сослуживцами, с соседями. Радик же совсем другого склада. Он индивидуалист. Он не боится противопоставлять себя другим, и нисколько не страшится одиночества. Что это, уродливый эгоизм, или недюжинная сила духа?
— А учителя? — спросил я.
— А что учителя?
— Неужели они тебя никак не защищают?
— А им это нужно? Они и сами не прочь время от времени меня поддеть. Им кажется, что они так себе авторитет зарабатывают.
— А ты что?
— А я не молчу. На хамство нужно отвечать хамством.
Я тяжело вздохнул. Причина одиночества Радика стала мне предельно ясна. Он был слишком ярок. С одной стороны, быть ярким, конечно, счастье. Но с другой, это и трагедия. Ведь ужиться в серой среде можно только в том случае, если сам будешь серостью. Если в ней вдруг появляется какая-то яркая звездочка, ее всеми силами начинают тушить. Чтобы не выделялась на общем фоне.
— Да нет, дядь Жень, ты не думай, у меня есть с кем провести время, — заметил мой спутник. — Я как-то познакомился со студентами-африканцами, которые учатся в мединституте. К ним иногда и хожу. Мне с ними весело и интересно.
— Но они же гораздо старше тебя.
— Ну и что? Зато меня воспринимают там человеком, а не обезьяной, как в школе.
Я потер переносицу и снова переменил тему разговора.
— Ты помнишь свою мать?
— Смутно. Мне было всего шесть лет, когда она со своим мужем погибла в автокатастрофе.
— А почему ты называешь своего отца просто ее мужем? — изумился я.
— А потому, что он мне не отец.
— А кто твой отец? — вырвалось у меня, после чего я тут же прикусил губу. Задавать ребенку такие вопросы не только неэтично, но и жестоко.
Впрочем, Радика моя неловкость нисколько не смутила.
— Не знаю, — сказал он. — Мать мне никогда об этом не говорила. А может, и говорила, но я не помню.
Царивший вокруг мрак прорезали лучи автомобильных фар. Поначалу мы не обратили на них никакого внимания. Мы даже не пытались маскироваться. Мало ли машин проезжает по трассе. Но когда рядом с нами заскрипели тормоза, и до нас донесся яростный выкрик "Вот они!", мы поняли, что зря потеряли бдительность.
— Менты! Тикаем! — скомандовал мой спутник.
Мы вскочили на ноги, схватили сумки, и устремились вглубь поля.
— Стой! — раздалось нам в спину.
Мы ускорили бег. Послышался выстрел. Пуля пролетела возле самого моего уха. Я отчетливо слышал ее свист. Меня словно окатил ледяной душ. Мои ноги подкосились. К горлу подступил ком. Я остановился.
Обернувшись, я увидел, что к нам быстро приближаются два силуэта. В руке одного из них сверкало ружье.
— Беги, — шепнул я мальчику, пытаясь закрыть его своей спиной. — Я их задержу. Ты успеешь скрыться.
— Нет, — твердо произнес Радик, и встал рядом со мной, суетливо вытаскивая из рюкзака свой игрушечный пистолет.
— Что ты его всегда хватаешь? — пробормотал я. — Как будто он чем-нибудь поможет.
— Как знать, может и поможет, — с загадочным видом ответил мой спутник.
Наши преследователи были уже совсем рядом. Мое сердце бешено застучало. Глаза больно резанул луч фонаря. Я зажмурился и инстинктивно отгородился от него рукой.
— Этот?
— Этот!
Голос отвечавшего был мне хорошо знаком. Он принадлежал хозяину кафе.
— Ну, и чего ты бегаешь? — с издевкой осведомился "трактирщик", встав вплотную возле меня, буквально подпрыгивая от мстительного злорадства.
— Да лучше уж бегать, чем ползать на коленях, — парировал я.
Хозяин кафе побагровел. Его щека едва не зашлась в нервном тике. Он сделал выпад в мою сторону. Сильный удар под дых заставил меня согнуться. Но я нашел в себе силы тут же выпрямиться. Только я занес руку, чтобы нанести ответный удар, как за меня это сделал Радик.
— Ты, козел! — набросился он с кулаками на моего обидчика.
Но силы были, конечно, не равны. Мой юный заступник был бесцеремонно схвачен за шкирку и прижат к земле.
— Не тронь мальчишку! — яростно выкрикнул я, но освободить Радика не смог. Напарник трактирщика, тот самый, который в нас стрелял, заломил мне руки за спину. Причем сделал это настолько мастеровито и профессионально, что я не мог даже дернуться.
Мои зубы скрипели от негодования.
— Какой ты смелый, когда не один! — едко бросил я хозяину кафе, с вызовом глядя ему в глаза. — Что ж ты у своей закусочной по земле ползал, когда я на тебя игрушечный пистолет наставил?
Ноздри "трактирщика" бешено раздулись. Он несомненно угостил бы меня новым ударом, но отчаянно барахтавшийся в его руках Радик не давал ему сделать даже шага в мою сторону.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся его напарник. — Ашот, тебя что, напугали игрушечным пистолетом? Вот Гиви обрадуется!
— Бу-бу-бу! — нечленораздельно пробормотал что-то хозяин кафе.