Открыв его, я увидел пожелтевшую от времени большую черно-белую фотографию, с которой на меня смотрел подросток лет четырнадцати с пышной прической, выразительными озорными глазами, и очаровательной широкой улыбкой.
"Чем-то похож на Радика, — подумалось мне. — Вот почему Карпычев так сильно привязан к своему приемному сыну. Он напоминает ему Артема. Может, именно поэтому он и решил его усыновить?".
Я стал переворачивать страницы. Фотоснимки были расположены в хронологическом порядке. Вот Артем совсем маленький, в объятиях родителей. Вот в детском саду. Вот в школе. Вот у моря. Вот в пионерском лагере…
Снимками в пионерском лагере альбом заканчивался. Очевидно, они были последними.
Мне стало грустно. Страшно, очень страшно, когда человек погибает в столь юном возрасте. Когда его жизнь обрывается, так по существу и не начавшись.
Я тяжело вздохнул, закрыл альбом и положил его на место…
Глава шестнадцатая
К моему внезапному "повышению по службе" (если, конечно, мою передислокацию можно было считать таковым) все отнеслись по-разному.
Баруздин воспринял его спокойно. Мне даже показалось, что он был этим доволен.
— Ох, уж мне эти актеры, — покачал головой он. — Причуда на причуде. Поселить рядом с собой какого-то забулдыгу только ради того, чтобы перенять его привычки и манеры, и все из-за какой-то роли!
— Искусство требует жертв, — развел руками я.
Реакция Панченко и Ширяева оказалась враждебной. Уж не знаю, в чем они нашли причину для зависти, но взъелись они на меня не на шутку.
— Ну, как, нравится работа гувернантки?
Выслушивать это было, конечно, обидно. Но я не мог им всего сказать. Так что приходилось терпеть.
Что касается карпычевских домочадцев, то, вопреки моим опасениям, никаких трудностей с ними не возникло.
Катерина заметно притихла. Вся ее спесь, весь ее снобизм вдруг словно куда-то испарились. Она стала приветлива и мила. Тот, кто встретился бы с ней впервые, непременно утвердился бы во мнении, что перед ними — добросовестная домохозяйка, и любящая жена и мать. Но на меня это не действовало. Я знал, что все ее радушие — напускное, неискреннее, и является лишь продуктом обстоятельств.
Как там сказал Карпычев? "Ее дни здесь сочтены".
Радик мне больше не пакостил. Вместо "эй, ты", он теперь называл меня не иначе, как "дядя Женя". Правда, он доставал меня своим любопытством. Он постоянно подслушивал наши разговоры со стариком. То ли ему нечем было заняться, то ли он что-то подозревал, но во время наших бесед он неизменно торчал под дверью. И когда я его в этом уличал, он резко отскакивал в сторону, принимал облик невинной овечки, и делал вид, что просто проходит мимо.
Единственным, кто доставлял мне беспокойство, был мой подопечный.
Митрофан Никитович походил на великовозрастное дитя. Как ребенок постепенно постигает окружающий его мир, так и он постепенно вникал во все современное. Я был сродни учителю, он — сродни ученику.
Самую бурную его реакцию вызывала история.
— Это же враги народа! — возмущался он, когда я затрагивал тему незаконности "сталинских репрессий". — Они же мечтают вернуть на нашу шею помещиков и капиталистов!
Неприятие культа личности Сталина порождало в нем дикое бешенство. Как можно покушаться на святое?! Он даже как-то выгнал меня из комнаты, не пожелав вести дальнейший разговор, и остыл только на следующий день, после беседы со своим "внуком".
Я не обижался на старика. По-человечески я его понимал. Все мы дети своего времени. Разрушать глубоко укоренившуюся в сознании веру всегда бывает нелегко.
Мои рассказы о Великой Отечественной войне повергли его в шок. Он никак не мог поверить, что наши войска в сорок первом и сорок втором годах постоянно отступали. Как это так? Как это могло произойти? Ведь Красная армия всех сильней! В его голове просто не укладывалось, что такие города, как Киев, Минск, Смоленск, Сталинград, в которых ему довелось побывать, были разрушены, и после восстановления пребывают уже не в том виде, в каком он их помнил.
Но самым серьезным ударом для него стало то, что Советского Союза, в котором он жил, и на благо которого он трудился, больше не существует. И что вместо построения коммунизма мы вернулись обратно в капитализм.
И все же основные мои хлопоты приходились не на его мировоззрение, а на его страсть к выпивке. Без спиртного он мог продержаться два дня. На третий у него начиналась "ломка".
— Вот что может сделать с человеком сильный стресс, — вздыхал Карпычев. — Ведь мой дед раньше не пил. Хотя, кто его знает? Не исключено, что бабка об этом просто умалчивала.
Видя, что старик с собой не справляется, мы время от времени шли ему на уступки. Но при этом всегда тщательно следили за дозировкой "душевного лекарства", чтобы она не оказалась слишком большой. "Пришелец" бурно протестовал, но мы его протесты игнорировали.
Процесс "адаптации" занял примерно месяц.
Как-то утром меня разбудил деликатный стук в дверь.
— Ты еще спишь? — удивленно спросил Карпычев.
Я придвинул часы. Увидев, что стрелка пошла на одиннадцатый круг, я опешил. Да, что-то я действительно залежался.
— Иди завтракай, и поехали, — поторопил меня хозяин.
— Куда? — спросил я.
— Прогуляем деда по Москве. Думаю, что он к этому уже готов.
Карпычев вышел. Я стал одеваться. Из коридора донесся голос Радика:
— Пап, можно я поеду с вами?
— Нет, — мягко, но решительно возразил хозяин.
— Ну, па-а-а-па!
— Не скули.
— Ну, почему?
— Потому, что нельзя.
— Мне скучно сидеть дома.
— А кто тебя заставляет сидеть дома? Я тебе уже сколько раз говорил, давай я куплю тебе какую-нибудь путевку. Август на дворе. Скоро лето закончится. Почему ты не хочешь съездить, например, в "Артек"? Ты же ни разу там не был. Отдохнул бы, провел время с ровесниками.
— Я не хочу проводить время с ровесниками. Я хочу с вами.
— С нами нельзя. Все.
Прогулка по столице прошла нормально, без происшествий.
Митрофан Никитович вел себя адекватно. Он шел спокойно, с интересом вертел головой по сторонам. Правда, в его глазах при этом постоянно играла какая-то настороженность, словно он боялся, что его кто-то увидит.
— Да-а-а, как все изменилось! — восхищенно восклицал он.
Прохожие на нас оглядывались. Предметом их любопытства был, конечно, Карпычев. Некоторые отваживались подойти и попросить автограф.
— Так ты и вправду известный артист? — удивленно спросил его дед.
— Вправду, — кивнул Карпычев.
— Как Леонид Утесов?
— Нет, помельче.
Домой мы вернулись только вечером. Старик экскурсией остался доволен.
— Жизнь поменялась, — констатировал он. — Товаров в магазине — пруд пруди. В мое время такого не было. Только вот люди стали какими-то другими. Лица хмурые, озабоченные, без улыбок.
— Издержки эпохи, — философски заметил я.
Смеркалось. Солнце наполовину опустилось за горизонт. Дневная жара постепенно разбавлялась вечерней прохладой.
Наскоро поужинав, я поднялся в свою комнату и обессилено рухнул на кровать. Я даже не предполагал, что предстоящая ночь станет последней спокойной ночью, проведенной мною в этом доме.
Когда я начал уже засыпать, до моих ушей донесся горький плач. Я вышел из комнаты и спустился на первый этаж. Катерина сидела на полу и вытирала платком слезы.
— Что случилось? — спросил я.
— Чапочка умерла, — всхлипывая, ответила она, и кивнула на лежавший возле кресла безжизненный труп болонки…
Глава семнадцатая
Этот день во всех подробностях до сих пор стоит у меня перед глазами.
Утро ничего плохого не предвещало. Было по-летнему тепло. Солнце радовало глаз своим сиянием. Природа дышала полной грудью.
После завтрака Карпычев зашел ко мне и сказал:
— Можешь устроить себе сегодня выходной. Сходи куда-нибудь, отдохни, развейся.
С этими словами он вытащил из кармана пачку купюр и положил передо мной.
— Это зарплата.
— Спасибо, — смущенно поблагодарил его я.
— Куда думаешь направиться?
— Не знаю. Сейчас подумаю и решу.
— Может, возьмешь с собой Радика? А то он что-то совсем закис.
Я едва не поперхнулся. Хорошая компания! Малолетняя, капризная кинозвезда, способная в любую минуту выкинуть какой-нибудь поганый фортель.
— Да он не захочет со мной идти, — уклончиво ответил я, не решаясь произнести прямой, категорический отказ.
— А если захочет?
Я пожал плечами.
— Ну, если захочет…
— Пойду спрошу, — кивнул хозяин.
Я нисколько не сомневался, что Радик откажется. Лично я бы на его месте точно отказался. Ну, что, скажите, за интерес гулять с каким-то чужим дядькой? Тем более что теплоты в наших отношениях по-прежнему не наблюдалось. Нет, мы не враждовали. Но мы и не приятельствовали. Я, наверное, был для него чем-то вроде домашнего животного, которое пока держат, но которое в любой момент могут выставить за порог. Поэтому, когда его голова просунулась ко мне в комнату, я был несказанно удивлен.
— Дядь Жень, а ты прямо сейчас уходишь?
— Прямо сейчас.
— Подождешь меня минут десять? Я переоденусь.
— Подожду, — обреченно буркнул я.
Дверь закрылась. Из меня вырвался тяжелый вздох.
"Ну, вот, взвалил обузу себе на плечи!".
Спустившись вниз, я стал неторопливо прохаживаться по двору.
Из будки появился Панченко.
— Привет.
— Привет, — сдержанно ответил я.
— Как дела?
— Нормально.
— Куда идешь?
— Гулять.
— А кого ждешь?
— Пацана.
На лице моего напарника высветилось недоверие. Тут из дома появился Радик.
— Дядь Жень, я готов!
Брови Панченко удивленно подскочили вверх.
— Оказывается, ты не только гувернантка, но и нянька, — с ехидцей проговорил он.
Я едва удержался, чтобы не треснуть ему по физиономии.
Когда мы вышли за калитку, Радик спросил:
— А куда мы пойдем?
— А куда бы ты хотел? — встречно поинтересовался я.
— Поехали в парк Горького.
— А что там интересного?
— Карусели, аттракционы. Тебе понравится.
— Ну, поехали, — согласился я. — Как туда добраться знаешь?
— Знаю.
— Тогда принимай обязанности штурмана.
В парке имени Горького я оказался впервые. Он впечатлил меня своим масштабом и разнообразием. Это был целый город развлечений. Правда, лично я развлекался недолго. Первого же аттракциона, — "Американские горки", — мне хватило с лихвой. Я еле-еле сошел на землю. Вокруг меня все прыгало и плясало.
— Тебе понравилось? — спросил Радик, глаза которого искрились от удовольствия.
— Понравилось, — кивнул я. — Только, знаешь, давай ты дальше будешь кататься один. Что-то я староват для острых ощущений.
— Так тебе не понравилось, — огорчился мальчик.
— Понравилось. Очень понравилось, — успокоил его я. — Меня просто немного пошатывает.
— Значит, у тебя слабый вестибулярный аппарат, — со знанием дела пояснил мой спутник. — Если так, то рисковать, конечно, не стоит.
Радик отрывался на полную катушку. Аттракционы следовали сплошняком, один за другим, по порядку и без разбору: "Бешеная мельница", "Брейк-данс", "Евростар", "Серпантин", и другие. После каждого из них, в его глазах бушевал восторженный огонь.
— Зря ты не пошел. Знаешь, как классно!
Радик преобразился. Он буквально ожил. Из него полностью исчезла ставшая для меня привычной угрюмость. Он снова стал таким, каким я помнил его по фильму: жизнерадостным, энергичным, веселым.
Его многие узнавали. На него смотрели, показывали пальцем. К нему подходили и спрашивали:
— Мальчик, а это не ты снимался в кино?
Но Радик отмахивался от поклонников, как от назойливых мух:
— Нет, не я!
И проходил дальше, не оглядываясь.
Когда мы шли по аллее, у нас случилось небольшое приключение.
Радик вприпрыжку бежал впереди. Я чуть поотстал. Вдруг из-за кустов вышли трое бритоголовых "хлопцев" лет по шестнадцати, и обступили моего спутника. Они ему что-то сказали, Радик им что-то ответил, после чего получил внушительный подзатыльник и оказался в плотных тисках.
Я понял, что мне придется вмешаться.
— В чем дело, молодые люди? — спросил я, подойдя к ним.
"Хлопцы" оценивающе посмотрели на меня, и, видимо не найдя во мне ничего угрожающего, сквозь зубы процедили:
— Гуляй, пока цел.
Во мне все вскипело. Я схватил ближайшего из них за шкирку и хорошенько тряхнул. Тот оказался на земле. Я произнес несколько крепких фраз. Мой выпад возымел действие. "Хлопцы" спешно ретировались.
— Чего они к тебе прицепились? — спросил я Радика.
— Потому, что я черный, — глухо ответил мальчик. — Деньги требовали.
Его настроение заметно испортилось. Он нахмурился. Уголки его губ опустились вниз. Его глаза потухли и покраснели. Мне стало его жалко. У меня в детстве тоже иногда отнимали деньги. И я знал, как это тяжело и неприятно. Стремясь его развеселить, я шутливо воскликнул:
— И чего это они решили подойти именно к тебе? У тебя что, на лбу написано, что ты миллионер?
— Ко мне всегда цепляются, — тихо произнес Радик. — Лучше бы я не снимался в этом фильме.
Он кисло посмотрел вперед и вздохнул:
— Что-то мне здесь надоело. Поехали куда-нибудь еще.
— Ну, нет! — решительно возразил я. — Пока не покатаюсь на колесе обозрения, никуда не поеду. Не знаю, как ты, а я еще никогда не видел Москву с высоты птичьего полета. Пойдем?
— Пойдем, — воспрял духом мой спутник.
На самом деле прокатиться на этом аттракционе я, конечно, желанием не горел. Здесь был просто вопрос психологии. Мне не хотелось, чтобы наш визит в парк Горького закончился на столь минорной ноте. Я хотел ее затмить. А что для этого может быть лучше, как ни новая порция положительных эмоций?
Чем выше мы поднимались, тем больше и больше у меня захватывало дух. Я все крепче и крепче цеплялся в подлокотники.
"Откуда во мне вдруг появился страх высоты? — недоумевал я. — Ведь раньше его не было. Может, у меня и вправду что-то случилось с вестибулярным аппаратом?".
Сидевший рядом со мной Радик тем временем увлеченно крутил головой по сторонам. Ему было хоть бы хны. Его глаза снова горели восторженным огнем. Осадка от недавнего инцидента как ни бывало.
Наблюдая за ним, я вдруг почувствовал, что начинаю все понимать.
"А ведь он не такой уж плохой мальчуган, каким показался мне в начале, — подумалось мне. — Я только сегодня, в этом парке, увидел его настоящее лицо. На самом деле он очень добрый, жизнерадостный и общительный человек. А вся его агрессия — это никакая не испорченность и не избалованность, а всего лишь защитная маска, напялить которую его вынудили люди. Он изначально хотел делать только хорошее. Он был для всех открыт. Но человеческие пороки общеизвестны. На него выплеснули зависть, недружелюбие, откровенную злобу. В результате он ожесточился, замкнулся и ушел в себя. Мир, казавшийся ему ранее таким разноцветным и ярким, вдруг приобрел в его глазах тусклые, черно-белые оттенки. И он принялся ему мстить. Мстить за ту несправедливость, которую проявили по отношению к нему. В нем стало укореняться убеждение, что смысл жизни заключается не в красоте, вере и величии, а в борьбе, мести и ненависти. Детская душа — это очень хрупкая субстанция. Относиться к ней нужно бережно и осторожно. И очень важно, чтобы возле Радика были люди, способные помочь ему преодолеть начавшую было формироваться в нем ненависть к обществу. Чем больше их будет, тем выше шансы, что из него вырастет хороший человек, а не еще один подонок, которыми и так богата наша земля. И Карпычев это прекрасно понимает. Вот, наверное, почему он и решил прогнать Катерину".
После парка мы поехали на Арбат. Но погулять по нему нам толком не удалось. Причиной стала погода, которая вдруг резко испортилась. Небо заволокли тучи. Загремел гром. Засверкали молнии. Сверху стал накрапывать дождь, грозящий каждую минуту превратиться в ливень. Поскольку зонтиков у нас с собой не было, мы сочли разумным переждать непогоду в кинотеатре.
Посмотрев новый фантастический боевик со Шварценеггером (кстати, фильм оказался очень даже неплохой; Радик был от него в полном восторге; мне он тоже понравился), мы вышли на улицу и с сожалением обнаружили, что погода за истекшие три часа не улучшилась. Дождь продолжал моросить. Землю окутал туман. Ходить по городу в таких условиях — удовольствие небольшое.
— Ну, что, поехали домой? — предложил я.
— Поехали, — со вздохом согласился Радик.
Дома нас ожидал большой сюрприз. Карпычев был в доску пьян. Мы с Радиком удивленно переглянулись. Такого за ним доселе не наблюдалось.
— Откуда я знаю? — огрызнулась в ответ на мой вопрос, как это все следует понимать, шуровавшая на кухне Катерина. — Что он, у меня разрешения спрашивал? Надрызгался вместе со своим бомжем, и все. В роль вживается.
Я поужинал, прошел к себе, переоделся, включил телевизор и принялся смотреть какую-то передачу. Через некоторое время в дверь раздался осторожный стук. В комнату заглянул Радик.
— Дядь Жень, давай сыграем в настольный хоккей.
Я вздохнул. Ребенок явно был одинок, и цеплялся за любую возможность скрасить свое одиночество.
— Давай, — согласился я.
Мальчик радостно кивнул и вскоре появился с огромной картонной коробкой.
— Правда, я не уверен, что смогу быть для тебя достойным соперником, — предупредил я, устанавливая игру на стол. — Я в такую штуку играл последний раз очень и очень давно.
— Да я и сам не так много в него играл, — признался Радик. — Всего пару раз с папой, и все.
Поединок начался. По ходу игры я вдруг почувствовал, как во мне все сильнее и сильнее нарастает азарт.
"Вот уж не думал, что на четвертом десятке можно так увлечься детской игрой, — мысленно подивился я. — Так, глядишь, скоро и до пряток дело дойдет".