— Господи! — потрясенно пробормотала Алёна. — Ну да, ведь мы все справа от него находились… Ой, ну хорошо, что все так обошлось. Смешарина уже отпустили?
— Откуда? — удивленно поднял глаза Афанасьев. — Его и не задерживал никто.
— То есть как?
— Да так. А зачем?
— Погодите, — растерялась Алёна. — Вы что-то путаете. Как это не задерживали, если его жена даже адвоката нашла?
— Ну, не знаю, кого она там нашла, — начал сердиться Афанасьев, нетерпеливо устремляясь взглядом к разложенным на столе бумагам, — только мы никого не задерживали. Да и не женат Смешарин, у брата живет, в его семье.
— А… а… — беспомощно протянула Алёна, — а скажите, эти результаты экспертизы вы когда получили? Только что?
— Да почему? Уже два дня назад. Помните, вы у меня в кабинете были? Вот вы только выбежали, буквально три минуты прошло, как мне эксперт позвонил. У меня тут как раз товарищ находился, видевший, как вы выскочили, вся такая громокипящая, — хихикнул Афанасьев, — я ему и говорю, мол, не торопилась бы сбежать писательница, так сразу и узнала бы, что ей беспокоиться не о чем и гнаться за ней никто не станет.
Алёна смотрела на него невидящими глазами. В голове ее разливался странный и гулкий металлический звон. Да… вот это да!
— Скажите, Виктор э-э… Отчество ваше забыла…
— Валентинович я, — степенно подсказал Афанасьев.
— Скажите, Виктор Валентинович, а вот этот товарищ, о которым вы упомянули, он кто? Он в вашем отделении служит?
— Нет, он адвокат. Вишневский его фамилия, Илья Ильич. Он тут случайно оказался, по каким-то своим делам. Я его уже несколько лет знаю. А что?
— Да так. Ничего. Не более чем вопрос.
— Он меня, кстати, тоже пытался убедить, что эти трое прохожих имеют отношение к убийству, что непонятные перемены показаний Луниной имеют под собой какую-то почву… Но правый локоть — это правый локоть. А левый — это левый! — Афанасьев для наглядности предъявил Алёне свои собственные локти — острые, угловатые, по-мальчишески торчавшие из рукавов форменной рубашки. — Так что дело закрыто, говорить не о чем.
— Понятно… — протянула Алёна, которой совершенно ничего не было понятно, ну просто ничегошеньки. — А почему вы мне не позвонили, не сообщили, что такие обстоятельства вскрылись?
— Вообще-то, я не обязан держать вас в курсе хода расследования, — принял надменный вид Виктор Валентинович Афанасьев.
— В самом деле, — пробормотала Алёна и откланялась.
Она не помнила, как вышла из отделения, и некоторое время топталась у крыльца, совершенно ошарашенная.
Очень хотелось позвонить Илье и напрямую спросить, что все это значит, что за игры он с ней затеял, но, во-первых, номера его она не знала, а во-вторых, прекрасно понимала, что правдивого ответа не получит.
Выходило, что Илья ей с самого начала врал. Зачем? Цену себе набивал?
Глупости.
Стремился во что бы то ни стало залезть в постель писательницы Дмитриевой?
В принципе случалось, что ради этой постели мужчины шли на некие экстравагантные поступки, но здесь явно был не тот случай. Все же фоном для этих страстей было зверское убийство, а Алёна слабо верила в очистительно-стимулирующую силу всех и всяческих катарсисов. Уж лучше «Виагра», ей-богу…
Зачем тогда Илья врал?!
Она села на лавочку около отделения, выбрав тенистое местечко под липой, и уставилась на огромные кусты космеи, которыми были здесь засажены все клумбы. Алёна обожала космею, напоминавшую ей детство и старые дворы, где это детство прошло, но сейчас она смотрела на любимый цветок, даже его не видя. Она думала.
Алёна думала о руке Горация-пэра, о стрижке каре, о красной блузке в витрине «Шалона» и лоскуте в витрине «Красного шерла». Она думала о Давиде, известном французском художнике, и о том, чем больше всего интересно «Преступление и наказание». Она думала о мужских рубашках с рукавами, закатанными до локтя. И об итальянском языке, и о неработающем Интернете, и о ночном звонке девушки, которая боялась, что Алёна погубит ее своим любопытством… Да много чего еще теснилось в ее голове. Каша, беспорядочная мешанина! И из всей этой мешанины нужно было выбрать самое важное. Нет, она мало, слишком мало знает, вот что! Все, чем она обладает, принадлежит в основном к сфере догадок и почти бредовых предположений.
Алёна попыталась сформулировать вопросы, которые ей хотелось кому-то задать. Вопросы, ответы на которые почти наверняка будут не такими, как она предполагает. Но задать их все же нужно…
Но кому?! Муравьева нет, он еще в Москве, да и вообще, Муравьев — совсем уж последняя инстанция. Нет, обращаться к нему время еще не пришло.
Конечно, мелькнула мысль — позвонить Инне. Но нет, это плохая идея. С Инной отношения удастся наладить лишь со временем, а сейчас у Алёны этого времени нет. К тому же Инна вряд ли располагает нужной Алене информацией. А кто, ну кто ею располагает вообще?! И вдруг одно имя, уже забытое, но прозвучавшее буквально вчера, всплыло в ее памяти…
А вот это — хорошая идея! Алёна сунула руку в сумку и нашарила там старую записную книжку, которой давно не пользовалась, потому что все телефонные номера записывала в свой мобильный. Но этого номера в ее мобильном точно никогда не было, а жаль. Интересно, найдется ли он в книжке?
Нашелся, надо же! Теперь главное, чтобы он не изменился…
— Бергер слушает, — послышался голос в трубке.
Ага! Есть вечные ценности!
— Здравствуйте, Александр Васильевич! — радостно сказала Алёна. — Это Алёна Дмитриева вас беспокоит, в смысле Елена Ярушкина. Вы меня помните?
— Ого, еще как! — весело ответил Бергер. — Я совсем недавно с одним своим приятелем о вас говорил.
— Спорим, я знаю, с кем?
— Ну-ка? — удивился Бергер.
— Это Вишневский, верно? Илья Ильич. Адвокат.
— Ну да, вы угадали. А что?
— Вот об этом приятеле мне и нужно посоветоваться с вами… — сообщила Алёна.
— Ого, он с вами уже познакомился? — хмыкнул Бергер. — Узнаю брата Колю!
Черт знает, как резанул Алёну этот смешок… оказывается, не только женщины бывают злоехидны, но и мужчины тоже умеют одним словом намекнуть очень даже на многое.
Или нет там никакого намека? Или Алёне сейчас просто чудится то, чего нет?
Ну почему только сейчас? Вчера днем, в ее собственной прихожей, а потом в спальне, а потом снова в прихожей ей тоже почудилось то, чего нет…
Ладно. Забыли. Есть дела поважнее постельных воспоминаний.
— Александр Васильевич, не могли бы вы мне помочь?
— Может быть, могу, а может, и нет, точно узнаю, как только вы скажете, в чем дело.
— Да я и сама толком не знаю, в чем это самое дело, — виновато призналась Алёна. — Просто мне нужно кое-что выяснить. Я спрошу, а вы, если появится такая возможность, уточните поскорее.
— Ну, я постараюсь, — осторожно сказал Бергер. — Говорите, что нужно выяснить.
Она кое-как, сбиваясь и путаясь, перечислила то, что ее интересовало. Произнесенное вслух, это вообще выглядело какой-то сложносочиненной дурью. А может, даже сложноподчиненной…
— Вы что-нибудь поняли, Александр Васильевич? — виновато спросила Алёна.
— Не вполне. И вообще, я не понял главное: к чему все это вам?
— Пока не могу сказать.
— Не можете? Ну, тогда…
Алёне показалось, что она видит холодноватое выражение на лице и в глазах Бергера. Откажется, конечно…
— Тогда поступим так, — продолжил он. — Я у вас в долгу. Два года тому назад, в деле о той картине в Художественном музее, вы поддержали меня перед Муравьевым. Фактически заглохшее расследование было продолжено благодаря вам. Вы помогли мне доказать, что я был прав. Я у вас в долгу. Поэтому постараюсь собрать информацию елико возможно быстро. И позвоню вам. Но сообщу ее вам не прежде, чем вы мне докажете, что интерес ваш — не просто досужее и к тому же опасное любопытство. Договорились?
Вот это плюха… Получи, фашист, гранату, называется! Это когда же Алёна Дмитриева успела прославиться своим досужим, к тому же — опасным любопытством?! К слову сказать, в те, прежние времена доказать правоту Бергера перед Муравьевым ей удалось только с помощью нормального женского любопытства…
А не послать ли ей все это в дальнее эротическое путешествие, причем пешее? Не выразиться ли изысканной фразой, на которую она недавно наткнулась на каком-то интернетском форуме: там, вдали, фаллический символ, вам туда…
Фаллический символ в витрине магазина «Красный шерл» внезапно пришел ей на память и странным образом вернул чувство юмора, которое, как и пресловутое любопытство, было главным движителем переменчивой писательской натуры.
— Хорошо, — ответила Алёна сдержанно. — Договорились. До встречи, до звонка. Всего доброго, Александр Васильевич.
Интересно, «брату Коле», в смысле «другу Илье», Бергер прямо сейчас позвонит или все же чуточку позже?
— Хорошо, — ответила Алёна сдержанно. — Договорились. До встречи, до звонка. Всего доброго, Александр Васильевич.
Интересно, «брату Коле», в смысле «другу Илье», Бергер прямо сейчас позвонит или все же чуточку позже?
В любом случае, времени терять не стоит.
Алёна вернулась к Афанасьеву и заискивающим голоском попросила у него адрес Смешарина.
Следователь вскинул брови:
— А вам зачем?!
— Ни за чем вообще-то, — голоском благонравной девочки-школьницы ответила Алёна. — Но все же, он мой товарищ по несчастью. Я его хотела поздравить с благополучным завершением наших мучений.
— Тоже, нашлись мучения! — хмыкнул Афанасьев. — Это обыкновенный рабочий процесс, а не мучения. Но адреса Смешарина я вам не дам. Это служебная информация, разглашать которую я не имею права.
— Слушайте, Виктор Валентинович, — примирительно сказала Алёна, — вы же обо мне слышали. Вы же понимаете, что я все равно этот адрес добуду, так же легко и непринужденно, как добыла адрес Луниной. В крайнем случае позвоню Муравьеву, когда он из Москвы вернется. Но мне бы не хотелось обременять этого великого человека такими мелочами. К тому же он начнет ворчать: мол, разве я не могла узнать адрес у следователя, который дело ведет? И что я ему отвечу?
Это был, конечно, шантаж, прямой шантаж! Афанасьев не мог этого не понимать. И понимал также, что ему придется уступить. И все же он попытался выйти из положения достойно:
— Если я сообщу вам адрес Смешарина, вы мне расскажете, как получили адрес Луниной?
— По рукам! — воскликнула Алёна и даже сделала некий жест, словно намеревалась хлопнуть Афанасьева ладонью по ладони, но он в это время принялся копаться в каких-то бумагах, и развязное движение Алёны Дмитриевой пропало втуне. Очень несвоевременно вспомнилась Глазастик Финч со своей привычкой плевать на ладонь собеседника для закрепления договора, и Алёна прижала руку ко рту, чтобы не фыркнуть с неуместной веселостью.
— Вот адрес, — сказал Афанасьев. — Записать вам?
— Сделайте такое одолжение, — вежливо попросила Алёна.
Наконец адрес был у нее. И телефончик оказался приписан тут же. Вот это любезность!
— Переулок Слесарный? Господи всеблагий! Это где же? На Автозаводе? В Сормове? В районе «Красной Этны»?
— Да не так уж далеко отсюда, — хмыкнул Афанасьев. — Три квартала направо по Юбилейной — и вниз, к садам, там частный сектор. Легко найдете. А теперь говорите про Лунину.
Алёна с превеликим удовольствием рассказала о методике Глазастика Финч и в доказательство своих незаурядных умений прочитала несколько документов, которые ей вверх ногами подсовывал Афанасьев. К сожалению, это были какие-то скучные нормативные акты, и в них не содержалось совершенно никакой информации по интересующему ее вопросу. Итак, обжегшись на молоке, Афанасьев дул на воду… что было в принципе вполне объяснимо.
Наконец, простившись с Афанасьевым (очень хотелось верить, что навсегда), Алёна вышла из отделения и направилась к Слесарному переулку.
Дом брата Смешарина, двухэтажный и весьма справный, основательный, с двумя гаражами и немалым участком, простиравшимся позади построек, привел ее в восторг. Алёна вообще была неравнодушна к приметам сельскохозяйственного процветания — при том, что сельскую жизнь терпеть не могла, поскольку была убежденной урбанисткой.
Хозяина она увидела сразу. Павел Степанович (оказывается, Алёниного товарища по несчастью звали именно так), одетый в тренировочные штаны с пузырями на коленях, сланцы-вьетнамки и полосатую майку а-ля «морская душа», пригорюнившись сидел на лавочке и тупо водил прутиком по песчаной дорожке. При виде Алёны он сначала отпрянул, словно не поверил глазам, потом вскочил и зачем-то кинулся на крыльцо, но тут же опамятовался и встретил гостью достойно, то есть не слишком даже в штыки:
— Вы что тут делаете?
— Пришла поздравить вас с успешным завершением наших страданий! — заявила Алёна. — Вы уже в курсе или нет, что дело закрыто?
— Что, серьезно? — ошарашенно уставился Смешарин. — Неужто нашли того, кто Серегу прикончил?!
— Куда там, найдут они, — махнула рукой Алёна, решив не вдаваться в подробности: правый локоть, левый локоть… Для Смешарина это, подалуй, будет слишком сложно. — Вас хоть допрашивали на предмет выявления связей убитого?
«Допрашивали на предмет выявления связей» — это прозвучало так весомо, грубо, зримо, что и Смешарин, и сама Алёна на какое-то время просто онемели — то ли от восторга, то ли от ужаса.
— А то как же, — наконец обрел дар речи Смешарин. — Только что я скажу про Серегу? Они небось побольше моего о нем знают. У них небось на него мно-ого папочек заведено!
— Это почему? — удивилась Алёна.
— Да он, Серега Коржаков, он же — ого, какой авторитет был! Слышала, как по телевизору говорят: человек, мол, с криминальным прошлым? Это про таких, как он.
— У него криминальное прошлое? И богатое?
— Ну, толком не скажу, не знаю, но ходили слухи, вроде бы лет пять тому назад он после отсидки вышел и сразу дело завел — какие-то кореша его поддержали, — автоперевозки по области, да я в его дела не вникал, знай, шоферил. Меньше знаешь — лучше спишь, говорят, а с этим Штормом именно так и есть.
— С каким Штормом? — озадачилась Алёна.
— Да у Коржакова такая кликуха еще с зоны осталась. У него и татуировка была вот тут. — Смешарин показал свое мускулистое, хотя и несколько заплывшее жирком левое предплечье. — Так и было написано — Шторм! Эй, ты чо?
«Ты чо», надо полагать, относилось к тому оцепенению, сходному со столбняком, в которое поверглась Алёна. Левое предплечье… шторм… вчера на картине Жужки появилась надпись tempesta, что означает — шторм, и именно на левом предплечье Горация-пэра.
Что за странности? Что за намеки? Почему эта надпись возникла именно вчера? Почему накануне закрытия выставки?
А может быть, подумала Алёна, ей что-то показалось? Какая она дура, что не сделала вчера фото этой надписи!
А может быть, это вообще ничего не значит? Какое отношение вольная вариация на тему Давида может иметь к вору-рецидивисту, или кто он там был, Коржаков? Убийца? Мошенник?
Никакого, конечно. Никакого, наверное… А его сыновья? В смысле, сыновья Горация? С ними-то как быть?
Черт, при чем здесь сыновья? Этому Коржакову было на вид лет сорок пять, не больше! Ну в каком возрасте могут быть его сыновья? И были ли они у него вообще?
Очередное «горе от ума» Алёны Дмитриевой? Или это имеет отношение к делу?
— Эй, слушай, так, значит, и тебя менты больше мотать не будут? — услышала она голос Смешарина и попыталась взять себя в руки. — А ты точно знаешь, что они от нас отвяжутся? Тебе кто это сказал-то?
— Следователь, ведущий дело об убийстве Коржакова. Сказал, что точно отвяжутся, — нетерпеливо ответила Алёна. Смешарин, который ничего толком не знал о Коржакове, то есть Шторме, был ей уже совершенно не интересен. — Так что можете спокойно спать. До свиданья! Счастливо оставаться.
— И тебе счастливо… — озадаченно пробормотал Смешарин и вдруг спохватился: — Эй, голуба, так ты зачем приходила-то?!
Алёна только помахала в ответ. Смешарин более не стоил ни минуты ее внимания.
Едва отбежав от дома, она выхватила из сумки мобильный и снова набрала номер Бергера.
— Александр Васильевич, я еще кое о чем вас попрошу. Мне нужна информация о криминальном прошлом Сергея Коржакова, убитого три дня назад на углу Ошарской и Октябрьской. И не только о прошлом далеком, но и о ближайшем. Что за грузоперевозками он занимался, с кем сотрудничал…
И тут же Алёна спохватилась, что она — не начальник управления или даже отдела, а Бергер — не ее подчиненный, который по первому слову товарища Дмитриевой, в смысле Ярушкиной, должен вытягиваться во фрунт и чеканить — яволь, или есть, или будет исполнено, или слушаюсь, или что-нибудь еще в этом роде. Поэтому она постаралась смягчить категоричность своего приказа лестью:
— Ну пожалуйста, Александр Васильевич, будьте ангелом!
И несколько оторопела, услышав в ответ:
— Не буду. Даже не надейтесь. Вообще я решил, что отыскивать для вас информацию мне не стоит.
— Что так? — изумилась Алёна.
— Да, вот так я решил, — ответил Бергер, и в голосе его отчетливо прозвучал непреклонный тевтонский акцент.
Наверное, она слишком на него надавила. Кто это там уверял, будто сила женщины — в ее слабости? Вроде бы Карл Маркс? Он много всякого-разного нагородил, глупостей всяких, в том числе и политически опасных, но здесь, кажется, был прав…
— Александр Васильевич, — с максимально женственной слабостью проскулила Алёна. — Ну помогите мне, пожалуйста, по старой памяти… А? Вы же сами говорили, что в долгу у меня. Я бы не стала вас напрягать, но Муравьев в командировке. Вы же понимаете, когда он приедет, я из него все вытяну, что мне нужно, просто ждать неохота…