К сожалению, как уже говорил, знавал достаточно взрослых авторов, которые этой хренью кокетничали, хотя, как потом выяснялось, все-таки врали. Пишут профессионально, составляют на отдельном листочке план, расписывают, кто кого зарежет, куда пойдут и чем закончится роман, вывешивают перед глазами, чтобы ни на шаг в сторону, однако же в интервью рассказывают, что начинают писать, сами не зная о чем, а куда герои пойдут, туда и они за героями…
Ну не принято в двадцать первом веке говорить о музах и Пегасе, однако же страсть как хочется выделиться из всего этого серого быдла, прикрикнуть, подражая классику: «Умолкни, чернь непросвещенная!», вот и придумали хитрый ход насчет героев, что идут сами по себе, автор же следует за ними, то есть опять же Божественная воля ведет руку автора, опять же пишет не он, а Высшая Сила, а он – Избранный, Особый, слушает глас богов…
Если бы в самом деле так, пришлось бы в ремесленничество зачислить практически все написанное, нарисованное, снятое, сбаймленное, выскульптуренное. Не надо быть профи или профессиональным и очень проницательным критиком, чтобы заметить заданность во всех тех боевиках, что косяками идут по всем телеканалам. К примеру, завязшие в зубах два напарника-детектива, когда один обязательно негр. А если показывают отдел общим планом, там обязательно в нужной пропорции мексиканские рожи и азиатские. И время от времени, чтобы не было сомнений, звучат вроде невзначай имена вроде «Хуан Гонсалес» или «Никуято». И конечно, строгая пропорция женщин, чтобы феминистки не придрались. И плевать на истину, что далеко и не везде это так.
Читатели и зрители попродвинутее замечают такую заданность не только в боевичках, но и во всех вещах, получающих премии на Каннах, нобелевки и всякие Оскары, однако же эту заданность, знаете ли, можно высмеивать, что мы охотно и делаем, но в то же время это и есть реализация принципа: поучать, развлекая.
Или, скажем, тесать кол на головах тех, кто, кроме боевиков, ничего не читает, объясняя, как надо держать вилку, можно ли бежать по эскалатору и гнать ли всех чужаков из России.
Та-а-ак, еще одна подборочка из классиков…
Бунин. Рассказ «В Париже»:
«Она кивнула головой и стала надевать перчатки».
Два крупных промаха в одной короткой фразе: «кивнула головой» и второй членик гусеницы.
Бунин. Рассказ «Ночлег»:
«Старуха кивнула девочке головой»
Без комментариев, уже знаете…
Бунин. Рассказ «Кавказ»:
«…носильщик, обтирая мокрую руку о свой белый фартук, взял на чай и вышел».
А мог бы обтереть и о чужой зеленый фартук.
Бунин. Рассказ «Весной, в Иудее»:
«Я скакал до самого Иерусалима, глядя вниз на свой сапог, по которому, пенясь, лилась кровь».
Уточнение, чтобы читатель не подумал, что автор мог смотреть на множество чужих сапог там, внизу.
Чехов. «Дама с собачкой»:
«– Можно дать ему кость? – и когда она утвердительно кивнула головой, он спросил приветливо: – Вы давно изволили приехать в Ялту?»
Без комментариев.
Чехов. Рассказ «Именины»:
«Он вытер платком свой бритый красный подбородок».
А мог и чужой вытереть. А вытер не просто свой, а тот из своих, которых бритый и красный. Небритые и бледные оставил в слюнях.
Чехов. Рассказ «Княгиня»:
«…у вас в сердце свой собственный бог».
Чехов. Рассказ «Мечты»:
«Первый идет вразвалку, глядит по сторонам, жует то соломинку, то свой рукав, хлопает себя по бедрам и мурлычет, вообще имеет вид беспечный и легкомысленный; другой же, несмотря на свое тощее лицо…»
Тоже уточнение не случайное, ведь мог жевать и чужой рукав, хлопать по бедрам прохожих…
Чехов. Рассказ «Мечты»:
«…морща свой узенький лобик…»
(Понятно, что чужой лобик морщить никак не могла, потому «свой» абсолютно неуместно. И когда вижу эту фразу у современного автора, то понимаю: не дорос, ворует бриллианты вместе с деревянным ящиком, не замечая разницы в цене.)
Чехов. Рассказ «Месть»:
«Когда уснула его супруга, он сел за стол и после долгого раздумья, коверкая свой почерк…»
А мог бы коверкать и чужой!
Чехов. Рассказ «Нахлебники»:
«…поставил свой толстенький четырехногий самоварчик из красной меди. Не будь у Зотова этих привычек, он не знал бы, чем наполнить свою старость».
Ладно, дальше без комментариев, сами попробуйте понять, где в приведенных фразах сорняки и почему такое у себя обязательно нужно убирать.
Чехов. Рассказ «Нахлебники»:
«…подошел к станку и подставил свой собственный лоб…»
Чехов. Рассказ «Счастье»:
«…он поглядел вокруг себя, остановил свой взгляд на белеющем востоке».
Чехов. Рассказ «Каштанка»:
«…свинья подняла вверх свой пятачок и весело захрюкала. По-видимому, ей было очень приятно видеть своего хозяина, кота и Ивана Иваныча. Когда она подошла к коту и слегка толкнула его под живот своим пятачком…»
Чехов. Рассказ «Событие»:
«Обеспокоена одна только кошка. Вытянув свой хвост, она ходит по комнатам…»
Чехов. Рассказ «Беспокойный гость»:
«Сквозь шум леса слышны были звуки, какие слышит напряженное ухо во всякую бурю, так что трудно было разобрать, люди ли это звали.
Охотник и его собака были мокры до костей».
Нехорошо издеваться над промахами, но лучше сейчас, чем потом, когда у вас выйдут книги, а такие же, как и вы, зубастенькие щенки, примутся терзать ваш труд.
Есть еще вот такой литературный прием…
Вот сцена в моем ироническом романе «Трехручный меч», где главный герой и король сидят за столом и ведут беседу. Говорят, говорят, а в это время:
«В сторонке через зал прошел, громко топая задними ногами и звякая золотыми шпорами, огромный рыцарь в полных доспехах. Забрало опущено, в одной руке длинное турнирное копье, в другой треугольный мальтийский щит с эмблемой летящего дракона. Его блестящий шлем отражал блики от роскошной люстры, а начищенные латы красиво контрастировали с каменными блоками, из которых сложена стена замка, вдоль которой шел».
Герой и король продолжают беседу, но через некоторое время «Тяжелый лязг прервал мои глубокомысленные рассуждения. Через зал обратно двигается тот же огромный рыцарь. Теперь в руке угрожающе покачивается боевой топор с узким лезвием, левый бок закрывает щит с эмблемой спящего дракона. Светильники в медных пастях бросают яркие блики на выпуклое железо: возникают блестящими точками на лбу над забралом, медленно перемещаются на макушку, а оттуда сползают на такой же блестящий затылок».
Король и герой продолжают беседу, попутно пируют, затем: «Пока я прожевал и проглотил ляжку дракона, прежде чем ответить, у самой двери возник мерный лязг, усилился. В трех шагах от стола, где мы пируем, медленно шел рыцарь. На этот раз доспехи погнуты, от щита отколот краешек, а от рыцаря пахнуло крепким потом. Но блики от люстры все так же отражаются от блестящего железа, а тени по дальней стене метнулись еще причудливее и угловатее».
Дальше беседа и пир продолжаются, рыцарь проходит еще пару раз, наконец: «Рыцарь, снова погромыхивая доспехами, прошел через зал. Теперь в руках поблескивает странная алебарда с тремя жуткими рогами. Я наконец врубился, это для антуража, иначе могу забыть, что я в старинном рыцарском замке, а когда провожаю его взглядом, то попутно зрю узкие готические окна-бойницы, зарешеченные толстыми железными прутьями, а также замечаю массивные медные светильники, вбитые в щели между массивными камнями, толпу придворных, это дает ощущение многолюдности, заодно слышу их сдержанный говор. Вообще-то должен бы слышать и тогда, когда не смотрю на них, но в этом я эксгибиционист… нет, солипсист, для которого существует только то, на что смотрит. А вообще-то на свете есть даже солипсисты в квадрате, это хохлы, для них существует только то, что щупают».
Да, вот именно, чтобы не забыть, где находятся ваши беседующие герои, надо время от времени напоминать как-нибудь ненавязчиво вроде ах-ах случайно, а заодно и бросать взор в сторону, чтобы дать ощущение 3D, ну вы понимаете…
Не мешает еще вспоминать о температуре, день сейчас или ночь, а то в большинстве произведений вовсе непонятно: зимой или летом, на ветру стоят или сидят на корточках, да и вообще – самцы или самки?
Ну, эти важные детали я вам напомню еще не раз. Сам о таком забываю, а вы забудете тем более!
Впрочем, могу и забыть напомнить, так что запоминайте лучше сразу;-)
Не мешает еще вспоминать о температуре, день сейчас или ночь, а то в большинстве произведений вовсе непонятно: зимой или летом, на ветру стоят или сидят на корточках, да и вообще – самцы или самки?
О характерах героических и негероических
О характерах героических и негероических
Как ни грустно это признать и как бы это ни хотелось, но все же скажем правду: юмор героическому характеру противопоказан. Не зря говорили древние греки: трагедии – для благородных, комедии – для рабов. Юмор практически весь основан на снижении образа, на разоблачении героических реалий, на истолкованиях, что Александр Матросов просто поскользнулся на скользком льду, Гастелло трахал бортпроводницу или заснул за штурвалом, а Троянская война возникла из-за недопитой бутылки водки.
Мы смеемся над великими людьми, над великими деяниями – это защитная реакция нашего мелкого и трусливенького «я» на требования общества быть героями, подвижниками, творцами и пр. Мы старательно разоблачаем этих героев и подвижников, тем самым оправдывая себя. Иначе нам неуютненько пришлось бы в мире великих образов, надо бы тянуться за ними, а так не хочется ничего делать. Нам бы просто жить, чувствовать себя уже на вершине достигнутого, чтобы уже прямо сейчас балдеть, оттягиваться и наслаждаться достигнутым.
Не самый лучший, но зато легкий способ сравняться с героями и подвижниками – это стянуть их за ноги с небес в наше теплое болотце. Этим юмор и занимается.
Возвращаясь к литературе, вспомним все яркие образы в литературе: Гильгамеш, Ахилл, Одиссей, Роланд, Тристан и Изольда, Гамлет, Отелло, Анна Каренина, Базаров, Онегин, Печорин, Павка Корчагин… там юмором и не пахло, авторы прекрасно понимали, что любая шуточка снижает героику.
Когда уж очень невтерпеж, для этого существует такая ипостась, как «спутник героя», которому юморить можно за двоих. Это Санчо Панса, дед Щукарь и великое множество, вы сами их вспомните, которые, как доктор Ватсон, оттеняют достоинства своего героя. Тут могут возразить, что Шерлок Холмс как раз и юморил нередко, но сам Шерлок при всей популярности образа все же задумывался не как герой, он и не есть герой. Гораздо больший герой, к примеру, его противник Мориарти, а Холмс – те ножницы общества, что выстригают всех, кто слишком высовывается за рамки этого общества, его законов и правил, убирает всю героичность, индивидуальность и делает его одинаковым и законопослушным. А вы можете себе представить героя законопослушным?
Вывод: если уж создаете героический образ, то все шуточки, иронию и прочие признаки юморения, явные и неявные – искореняйте нещадно. Что позволено быку, то не позволено Юпитеру.
Еще раз о филигранности текста
Филигранят текст пусть те, кто ничего больше в произведении не могут. Им не дано создавать образы, не дано поднимать новые темы, придумывать новые идеи… так пусть же хотя бы привлекают взор школьной отделанностью текста! Уже это само по себе хорошо, ведь, согласимся, совсем мерзко, если бы к отсутствию образов, к заезженным темам, идеям – еще и серый невычищенный текст!
Но все-таки «лучший по языку», это виртуоз подгонки слов, мастер аллитераций и прочих мерехлюндий – это ученик, который остался в первом классе на второй год, на третий, на четвертый… Остальные переходят в следующий, что-то осваивают, изучают, а этот, который все еще в первом, – зато в нем самый лучший!
Когда искусствоведы твердят, что надо совершенствовать язык до бесконечности, это мне напоминает наставление старой гусеницы молодой: нет, мол, ничего потом! Просто умираешь – и все.
Увы, у гусеницы превращение в куколку, а затем в бабочку происходит с неизбежностью движения звезд, а вот у писателей развитие чаще всего так и останавливается в стазе гусеницы, где они до бесконечности совершенствуются в языке, оттачивают стиль.
Ладно, пусть бы так, но если бы еще не учили других, что только это и есть литература!
Вырабатывайте иммунитет к требованиям этих очень уж настойчивых ребят из позапрошлого века!
Скрипка на матче по боксу
Наверное, я уже повторяюсь насчет этого изящества, уже заклинило, но все потому, что меня больше всего долбают эти долбодятлы из детского сада, и мне эта проблема кажется такой уж важной.
Но покажется важной и вам (если сейчас вас пока не… клюет), как только попытаетесь перейти на следующую ступеньку или, скажем по-другому, посмеете вылупиться из кокона. Посмеете попытаться вылупиться.
С формальной точки зрения мои критики правы, однако в данном случае я вижу простое элементарное недопонимание. Человек забрел на соревнование по боксу, а решил, что он на скрипичном концерте. Отсюда и требования!
Объясняю на пальцах: литература – зеркало нашей жизни. В нашей жизни есть место скрипичному концерту и удару правой прямой в челюсть. И то и другое, увы, не только нужно, но и необходимо. Такова селяви. И то и другое надо развивать. И то и другое развивают. Играют все тоньшее и виртуознее, а удары в челюсть становятся все сокрушительнее. Странновато, если на боксерском матче эстет начнет эстетствовать во все корки чемпиона за неэстетичный хук или невиртуозное па задними ногами…
Ни фига странного, именно такие отзывы видим сплошь и рядом на книги. Книги, как и вся наша жизнь, отражают все. И высочайшую виртуозность, и удары кувалдой по железным костылям. Когда вижу афиши концертов, я ищу те, которые заставят меня взволноваться. Выронить слезу. Окатарситься. Но это достижимо только на тех концертах, где мелодии просты. Сильная мелодия всегда проста.
Через улицу могут давать концерт виртуоза-скрипача, что ошеломит знатока массой своих фич, фенек и прочих мелизмов. Там раскроют хлебала от восторга, но это будет восторг от вершины изящества, но не мощи, силы, ибо мощь и сила в их случае – синонимы грубости.
Есть книги, авторы которых делают упор на изящество языка, на виртуозность стиля. В данном случае неважен сюжет, идея, тема, образы, главное – словесные кружева.
Есть – с упором на идею или образы. Не буду приводить примеры из классики, скажу только, что я иду по этому пути. Мои книги должны действовать «весомо, зримо», и потому сетовать, что мой терминатор с кувалдой в железных лапах недостаточно красиво исполнил па перед ударом по атомной бомбе – ибо даже не смешно… для тех, кто понимает комизм ситуации. Увы, абсолютное большинство не понимает.
Да и хрен с ними. Но это у меня шкура толстая, а у вас?
Помните: они – позапрошлый век. Их требования – требования того времени. Ваши читатели живут в двадцать первом веке. Возможно, будут жить и в двадцать втором.
Как писать: от первого лица или от третьего?
Сразу вспоминаются шутеры а-ля из глаз и ларокрофтовские. Проще говоря, первые идут от первого Wolfstein, а вторые вообще от самых первых диггеров и шамусов. Написал и подумал, что, когда начинал писать этот труд, такое сравнение не пришло бы в голову, персоналок не существовало, а сейчас это наиболее зримый пример.
Когда из глаз героя, то самый важный плюс – полное сопереживание. Это вы бежите, стреляете, на вас нападают, вы отбиваетесь, прыгаете, влетаете в окна, хватаете полуголых красоток, бьете в челюсть всяких разных, кто не успел спрятаться. Да, это громадное преимущество, но, увы, почти единственное.
Фигурка героя в стиле «яяяя», которой управляете в байме или при чтении книги, это все-таки не вы сами, а ваша кукла, которую ведете через препятствия. Это по ней стреляют, а не по вас. Конечно, за нее тоже переживаете, она ваша, и если убьют или хотя бы ранят, чувствуете некоторые угрызения совести: надо было баймить лучше, но все-таки это не вы!
Однако же стиль «яяяя» дает неизмеримо больше возможностей в плане выбора красок, мест действия, недоговоренностей.
Вы можете писать то об одном герое, то о другом, которые за сотни миль, а вот от первого можно описывать только то, увы, что перед глазами.
Конечно, это тоже общие законы, из них существуют исключения, но этих исключений весьма и весьма немного. Я имею в виду, что и от первого лица можно писать так, что никакого сопереживания не будет, но не это исключение, как вы понимаете, а исключение – когда роман написан от третьего лица, но вы, наблюдая за чужой фигуркой, все его беды и тревоги воспринимаете как свои.
А кто лучше: прыгун в воду или в высоту?
От советов «своих» отбиваться труднее
Есть очень большая группа хронических неудачников, которые винят в своих неудачах все, что угодно, но только не себя. Вы их уже встречали и еще встретите, так вот: не дайте себя столкнуть с победного, хотя и трудного, пути! А столкнуть могут, аргументация у них отточена, отработана, отшлифована. Отшлифована, понятно, в попытках объяснить жене и соседям, почему у других получается, а у них – нет.
Я говорю об авторах, которые «…никогда не унизятся до того, чтобы писать на потребу издателю». Эти авторы обычно начинают рассказ с того, что вот однажды они принесли в издательство свой шадевр, а там тупые сказали: вот если сделаешь сцены, что у тебя трахаются на каждой странице, не слезая с коней, тогда возьмем. А я, мол, сказал гордо, что никогда не унижусь до такого позора! Я хочу, мол, честно смотреть в глаза детям.