— Это девиз?
Она пошевелила губами.
— Не знаю. Джим, о чем ты?
— Что теперь?
— Теперь, — эхом повторила она, — я осознаю свою ошибку.
Он оставил ее и пошел на кухню варить кофе.
Когда он вернулся, она так и сидела, поджав под себя ноги и сложив руки на коленях. Как она несчастна, подумал он. Как он рад, что она снова с ним. Это так важно для него.
Он подал ей чашку кофе и сказал:
— Думаешь, я люблю тебя меньше, чем любит этот парень — или говорит, что любит?
— Знаю — любишь.
— Ты выйдешь за меня замуж? Снова?
Если когда-нибудь и можно ее уговорить, это нужно сделать сейчас, подумал он.
— Это у тебя кончилось, — продолжал он. — А на Боба Посина тебе ведь наплевать, правда?
— Хорошо, — согласилась она, держа в руке чашку кофе. — Я выйду за тебя замуж. Повторно. Или как там это называется.
Чашка наклонилась. Он взял ее и поставил на пол. Согласилась, подумал он. Ему отдает себя женщина, которую он любит всей душой. С этим ничто в мире не сравнится — ничто, пока небеса не свернутся, как свиток книжный, и не отверзнутся гробы, и мертвые не восстанут. До тех пор, пока тленный человек не облачится в нетление, думал он.
— Ты ведь не передумаешь? — спросил он.
— А ты этого хочешь?
— Нет, я не хочу, чтобы ты передумала.
— Ну и славно, — сказала она. — Не буду. — Пристально глядя на него, она спросила: — Значит, ты не считаешь, что я вся поизносилась?
— Как это?
У нее на глазах выступили слезы — и пролились.
— Не знаю.
— Вряд ли это так.
— Я не нужна тебе, — сказала она, а слезы текли по ее щекам, капали на воротник.
— Ты хочешь сказать, мне не следовало бы просить тебя? Ты это пытаешься сказать?
Он поднял ее с кресла.
— Или мне следует просить и умолять? Скажи!
Ей трудно было говорить. Беспомощно вцепившись в него, она пожаловалась:
— Мне нехорошо. Отведи меня в ванную. Пожалуйста.
Ему пришлось почти нести ее. Она не отпускала его. Он придерживал ее, и ее вырвало. Она лишилась чувств, но почти сразу пришла в себя.
— Спасибо, — прошептала она. — Боже.
Он опустил ее, и она села на край ванны. Лицо ее было бледно. Дрожа, она гладила его руку ладонью. Ее как будто лихорадило, и он спросил, уж не заболела ли она.
— Нет, — сказала она. — Мне уже лучше. Это нервное.
— Будем надеяться.
Она скривила губы в улыбке.
— Дело в совести. Я сказала ему, что нам придется расплачиваться. Может быть, это и есть расплата.
Когда Пэт немного пришла в себя, он умыл ее и отвел обратно в гостиную. Сняв с нее туфли, он закутал ее в одеяло и посадил на диван.
— Это от кофе, — сказала она.
— Ты его даже не отпила.
Она попросила сигарету.
Он дал ей закурить и спросил:
— Хочешь, поеду, посмотрю — привез он твои вещи?
— Я здесь не останусь, — сказала она. — Хочу к себе. У себя хочу быть, и больше нигде.
— А если он явится?
— Не явится.
— Вообще-то да, — согласился он.
— Я останусь с тобой, — решила она. — Нельзя мне больше к этому возвращаться — побег этот, все, что с нами было. Останусь здесь, а когда поженимся, будем жить здесь или там — как захочешь. Или переедем в новый дом. Может, так будет лучше.
— Наверное, да.
Он надел пальто, и она сказала:
— Я с тобой. Посмотрю, возьму, что мне нужно. Можно приехать сюда на «Додже» и здесь все выгрузить.
Они посидели, пока она более или менее не пришла в себя, и поехали к ней.
«Додж» стоял у входа. На заднем сиденье как попало были свалены ее вещи: Арт побросал их и послал все к черту. В куче лежали флаконы, одежда, туфли, даже пакет молока, апельсины и буханка хлеба «Лангендорф». А на полу валялась пустая бутылка из-под вина.
— Во всяком случае, похоже, тут все, — сказала Пэт.
Джим припарковал свою машину, сел за руль «Доджа», она — рядом с ним, и они поехали к нему.
На ночь она надела красно-белую пижаму в горошек.
— Я в ней по-новому себя чувствую, — сказала она.
Он в трусах чистил зубы над раковиной в ванной. Была половина четвертого. Свет горел только в спальне и ванной. Дверь была заперта. Патриция курила в постели, поставив пепельницу на покрывало.
— Ты закончила? — спросил Джим, выходя из ванной.
— Да, — довольно ответила она.
Какой он поджарый в трусах, подумала она и вздохнула с облегчением, глядя на его худые руки, ноги, торс. Три дня ее держал в своих крепких объятиях мускулистый парень с резиновым бескостным телом из мышц и жира на коротковатых ногах, которое ниже чресел как бы сходило на нет. Телом мальчишки, совсем не таким, как это.
Выключив свет, Джим снял трусы и лег в постель. В темноте он обнял ее.
— Странно, да? — сказала она. — Мы снова вместе. Через два года. Ничто нас не разделяет, между нами — никаких барьеров.
Она была очень довольна. В том, что произошло, был смысл, подумала она. Все вело вот к этому. Значит, и случилось не зря. Не просто бесплодная суета, усталость и бессмысленная боль.
Джим, лежавший с ней рядом, спросил:
— Не хочешь узнать, как дела у Рейчел?
— А что там? — Она уже почти заснула, но теперь в ее покой вкрался холод. Он просачивался в нее, заполнял собой. — Что ты хочешь сказать?
— Ну, ты знаешь, что я был у нее. Ты мне туда звонила.
— Я куда только тебе не звонила. И на радио, и домой, и к себе. А потом туда позвонила.
— Я был у нее.
— Это что-то значит?
Она совсем проснулась и смотрела вверх, в темноту.
— Она попросила меня побыть с ней. Пока не найдется Арт. Я так и сделал.
Она ждала — но это было все, он молчал.
— Ты жил там? — наконец спросила она. — Ты это хочешь сказать?
— Не совсем. Она необычная девушка.
— Чем же?
— Мы в основном ели вместе. Она хотела, чтобы я был у нее, когда она возвращалась домой, чтобы она могла готовить для меня.
— Пастораль. Семейный ужин. Хозяйство, — усмехнулась Пэт.
— Я сидел у нее вечером, потом она ложилась спать, а я уезжал домой.
— А утром?
Было два утра, подумала она.
— Ничего не было.
— Ты правду мне говоришь? — спросила она.
— Ну, конечно.
— Я боюсь Рейчел, — призналась она.
— Знаю.
— Она что-нибудь сделает?
— У нее снова есть Арт.
— Ну да, — приободрилась Пэт. — Это правда. — Она привстала, чтобы потушить сигарету. — Что ты о ней думаешь?
— Не знаю.
Снова ложась, Пэт предположила:
— Может быть, она зарежет его.
Джим засмеялся:
— Может быть. А может, он ее побьет.
— Что ты сделаешь, если он побьет ее?
— Это не мое дело.
— А что ты будешь чувствовать?
Он не ответил. Она ждала, вслушивалась. Он что, уснул?
Я заплатила за то, что сделала, сказала она себе, меня стошнило в ванну. Разве этого недостаточно? Разве не все?
На полу спальни лежала пачка ее сигарет. Она протянула руку за ними и снова закурила, лежа на спине. Мужчина рядом с ней не шевелился. Спит, подумала она, да, он спит.
Идеально, подумала она. Я чувствую это. Я это понимаю. Разве я этого не заслужила?
Сигарета тлела в темноте, Пэт внимательно смотрела на нее. Легонько постучав ею о пепельницу, которую держала в руках, она решила: вот за что я теперь буду бороться. Вот за что я начинаю свою битву. За это. За то, что у меня есть сейчас.
Утром она встала рано, в семь часов, чтобы позвонить на радиостанцию. Джим спал. Стараясь не разбудить его, она надела халат, закрыла дверь спальни и села в гостиной у телефона.
— Алло, мистер Хейнз? — заговорила она.
— Как вы там, Патриция? — спросил Хейнз своим официальным тоном. — Мы тут беспокоимся. Никаких вестей от вас, сколько уже — два, кажется, дня?
— Мне лучше, — сказала она. — Можно, я приду попозже?
— Вам сегодня совсем не нужно приходить, — успокоил он ее. — Сидите дома, пока совсем не пройдет.
Она не сразу поняла, о чем он, потом вспомнила — про грипп.
— Спасибо, — поблагодарила она. — Наверное, до завтра посижу. Не хочу никого заразить.
— Кишечного типа?
— Да, — сказала она. — У меня… живот болел.
— Колики? Да, сейчас как раз такой и ходит. Фруктовых соков не пейте — только тостик с яичницей и заварным кремом. Ешьте что-нибудь диетическое. Ничего кислого, никаких помидоров, груш, апельсинового сока.
Она поблагодарила его и положила трубку.
Вернувшись в спальню, Пэт на цыпочках подошла к кровати и увидела, что Джим проснулся.
— Привет, — сказала она, целуя его.
— Привет. — Он моргал, как филин. — Уже встала?
— Лежи, — сказала она. — Хочу отвезти кое-какие вещи к себе и кое-что забрать оттуда.
— Как ты себя чувствуешь?
— Гораздо лучше.
— Глаз у тебя сегодня получше.
В ванной она осмотрела синяк. Припухлость прошла, но чернота осталась — как грязное пятно. Может быть, навсегда, подумала она.
— Я ненадолго, — сказала она ему. — Ты так роскошно смотришься в постели… Лежи, пока я не вернусь. Ладно?
Она еще раз поцеловала его.
Пэт ехала по утренним улицам и думала, что в чем-то это лучшее время дня. Холодный, но чистый воздух, его приятно вдыхать, и он, наверное, здоровее. Ночной туман рассеялся, а дымка еще не собралась.
Поставив «Додж» у своего старого многоквартирного дома, она понесла наверх чемодан. Как можно быстрее, она повесила одежду в шкаф, взяла, что ей было нужно, и вернулась с первой охапкой к машине.
У машины ждала девушка в коричневом пальто. На ней были туфли на низком каблуке на босу ногу. Хмурясь в лучах утреннего солнца, засунув руки в карманы пальто, она двинулась навстречу Пэт. Она щурилась и, подняв руку, прикрывала глаза.
Я знаю ее, подумала Пэт. Кто это? Я видела ее раньше.
— Где Джим? — спросила девушка.
— У себя дома, — сказала она.
В ушах у нее зашумело, закружилась голова. Она не испугалась, но была, пожалуй, поражена, узнав ее.
— Я тебя всего один раз в жизни видела, — сказала она.
Рейчел открыла ей дверцу машины.
— Перевозите вещи к нему?
— Кое-что. Еще один раз сходить нужно. Я видела тебя только раз, в тот вечер, когда мы к вам заезжали.
Рейчел осталась у машины. Патриция поднялась, собрала оставшиеся вещи и снова пошла вниз. Она остановилась на лестнице перевести дыхание. Через открытую дверь в подъезд дома лился свет. Рейчел так и стояла у машины — ждала ее.
Она вышла, и Рейчел спросила:
— Вы сейчас к нему едете?
— Да, — сказала она, кладя вещи на заднее сиденье.
— Я хотела бы тоже поехать.
Возражать нечего было и думать.
— Почему бы и нет? — сказала она. — Садись.
Она включила зажигание, потом сцепление. Рейчел села рядом с ней.
В полдевятого они подъехали к дому Джима Брискина и вышли из машины. Рейчел тоже взяла часть вещей. Они поднялись по лестнице. Пэт открыла квартиру ключом, который ей дал он.
Он уже встал и, непричесанный, сидел в синем халате за кухонным столом. На нее и Рейчел он посмотрел со смешанным выражением лица.
— Здравствуй, — сказала Рейчел.
Он кивнул и спросил у Пэт:
— Забрала вещи?
— То, что мне нужно, — сказала она. — В основном все здесь. Ты позавтракал?
— Нет.
— Просто сидишь?
Рейчел, как привидение, стояла в сторонке, у окна гостиной, перекинув пальто через руку.
— Как ты поступила с Артом? — спросил Джим.
— Когда он явился, я сказала ему, и он ушел, — ответила Рейчел.
— Что ты ему сказала?
— Чтобы он не приходил.
— Куда он пошел?
— Наверное, на чердак. Сегодня я его не видела. Это ночью было, поздно очень.
— Ты хоть поспала немного?
— Пару часов.
Она говорила отрывисто.
— Ты с ним вообще разговаривала? Он что-нибудь рассказал тебе?
— Он много чего хотел мне сказать.
— Но ты не стала слушать.
— Кое-что выслушала.
Пэт пожаловалась:
— Он меня избил.
— Да не избивал он вас, — возразила ей Рейчел, — ударил разок, и все. Это, по-вашему, называется «избить»? Вот отец у него бил мать, а иногда и Нэта, старшего брата. Они постоянно ссорились. Это по-итальянски. Там, где мы живем, все дерутся.
Джим встал из-за кухонного стола и прошел в гостиную. Закурив, он протянул пачку Рейчел. Она покачала головой.
— Ждала меня вчера вечером? — спросил он.
— Нет, — ответила Рейчел. — Я знала, что ты с ней останешься.
— Ты никогда никого не прощаешь, — сказала Пэт.
— То есть вас? Какое мне до вас дело! — Ее суровое личико зарделось. — Помните, что вы мне первым делом сказали, как только вошли к нам и увидели меня?
— Помню, — сказала Пэт.
— Если бы на кухне оказалась я, а не Арт, вы бы со мной в магазин пошли, а не с ним.
— Ну уж прямо, — сказала Пэт и начала распаковывать принесенные вещи.
Джим вернулся на кухню, положил в тостер ломтики хлеба и достал посуду.
— Поесть собираюсь, — сказал он.
Патриция сообщила:
— Я привезла мои краски. Как тебе это?
Она разложила небольшой мольберт, развернула тюбики с масляными красками, достала скипидар, льняное масло и палитру.
— Я тут подумала, может, попишу немного. Запах тебя из дома не выкурит?
— Нет, — ответил он с кухни.
— А бардак?
— Это ничего.
— Извини, — сказала она Рейчел.
В спальне, при опущенных шторах, она переоделась в синие хлопковые брюки — китайские, потом выбрала себе спортивную рубашку из шотландки, застегнула ее на все пуговицы, подумала, какая она просторная, как удобно в ней работать. И вдруг вспомнила, что это рубашка Арта, из тех, что она купила для него. Почти в истерике она сбросила ее с себя и засунула в чемодан, поглубже. Вместо нее она надела свою старую, вымазанную красками студенческую футболку.
Рейчел, ждавшая в гостиной, не обратила на краски никакого внимания. Она даже не сняла пальто.
— Можно пластинки поставить? — спросила Патриция.
— Пожалуйста, — сказал Джим.
Он жарил себе на плите яичницу с ветчиной.
Присев перед шкафом с пластинками, она стала перебирать альбомы. Наконец сняла с полки альбом с «Бранденбургскими концертами» Баха — четыре из них были записаны на нем один за другим. Под музыку, льющуюся из проигрывателя, она принялась смешивать краски.
— Бах в девять утра? — бросил Джим.
— Выключить?
— Странно как-то.
— Я их всегда любила, — сказала она, — «Бранденбургские концерты». Ты ставил их для меня… Мы их всегда слушали.
— Что будете писать? — спросила Рейчел.
— Не знаю, — ровным голосом ответила она. — Не решила еще.
— Меня ведь не будете.
— Тебя не хочу.
Она положила на мольберт квадратный лист волокнистой бумаги. Нужно было вымочить слипшиеся, одеревеневшие кисти. Она поставила их вертикально в стакан со скипидаром. Запах красок и скипидара наполнил комнату, и она открыла два окна. Джим скрылся в ванной. Она вздрогнула, когда застрекотала электробритва — как давно она не слышала утром этого звука.
— Эту ночь вы здесь провели? — спросила ее Рейчел.
— А где же еще? — донесся из ванной голос Джима. — А ты думала, я оставлю ее на растерзание Арту? Я держу ее при себе, как это ей и положено. Вот придет в себя, закончится вся эта беда — и мы заново поженимся.
— А я, значит, пошла к черту, — сказала Рейчел.
— Зачем же? — возразил он.
Бритье было окончено, он надел белую рубашку и галстук. Подбородок у него стал гладким, волосы были причесаны. Он снял с вешалки в шкафу отутюженные свободные брюки.
— А что же тогда? — спросила Рейчел.
— У тебя есть муж.
— А ты?
— Я тебе не муж.
— Муж, — только и сказала она и продолжала смотреть на него.
— Мне так жаль, что с тобой стряслась вся эта хрень, — сказал он. — Но из этого плана ничего бы не вышло. Для меня это было бы слишком, Рейчел.
— Ты же об этом думал. В первый вечер, когда остался у меня.
Через открытые окна в комнату ворвался холодный утренний воздух, и Патрицию пробрала дрожь. Руки у нее покрылись гусиной кожей, и она прекратила работу, чтобы растереть их. У нее закружилась голова. Наверное, от запаха красок, решила она. И оттого что совсем не завтракала. Капля краски упала на ковер, и она в ужасе поняла, что забыла постелить на пол газеты.
Кипы макулатуры лежали в шкафчике под раковиной. Она взяла пачку и накрыла ковер. Может быть, ковер нужно скатать, подумала она. Как много времени прошло. Она забыла, как это делается.
Когда Джим вышел из ванной, она сказала:
— Я, пожалуй, уберу ковер.
— Танцевать собралась?
— Нет, чтоб краской не закапать.
— Работай на кухне, — предложил он и надел пальто.
— Ты куда? — спросила она.
— Отвезу Рейчел домой. Нечего ей здесь делать. Съезжу и вернусь. А ты пиши пока.
Патриция сказала:
— Надолго ты — наверное, не знаешь?
— Если задержусь, позвоню, — пообещал он.
— Удачи, — пожелала она, рассматривая краски.
— И тебе.
Он поцеловал ее в висок и кивнул Рейчел на дверь.
— До свидания, — сказала Рейчел.
Они вышли, и дверь за ними закрылась. Она осталась в квартире одна со своими красками.
Стопка пластинок на проигрывателе закончилась. Пэт подняла их на шпинделе и завела снова. Ту же музыку, спохватилась она, но — какая разница? Она увеличила громкость, сбросила туфли и вернулась к мольберту. Она работала час, картина увлекла ее. Это была абстрактная живопись — упражнение, которое должно было вернуть ей чувство кисти и цвета. Но неуклюжесть мазка было не преодолеть, и в десять часов она бросила работу и побрела на кухню — поесть.
Как тихо в квартире.
Она поела и снова взялась за работу. Теперь было видно, что картина не удалась, и Пэт отбросила квадрат бумаги для рисования в сторону.