Ролан озадаченно уставился на моряка, чей вид совершенно не внушал ему доверия, но слова ранили, будто лезвия кинжалов. На совсем ещё юном лице рыбака сменили друг друга злость, удивление, растерянность, и, в конце концов, им овладела тревога.
— О чем ты говоришь? — тихо спросил он. — Я же…
— Всего лишь подписал контракт с вербовщиком, — подхватил магус. — И позволил какому-нибудь мастеру-корабелу этот контракт заверить… Я даже знаю, что они тебе пообещали. Веселую жизнь, полную сражений и приключений, а самое главное — твоя лодка вырастет и станет настоящим боевым кораблем! Ты и не устоял. — Растерянный Ролан молчал, поэтому Крейн прибавил: — Только вот не мешало бы расспросить подробнее о том, что будут делать с тобой и твоей… как её зовут, кстати?
— «Легкокрылая», — хрипло проговорил рыбак. — А что с нами сделают?
— Этого я точно не знаю, — ответил Крейн. — Зато мне известно, как выглядят такие корабли потом. Слышал о черных фрегатах? «Легкокрылая» вырастет, да… но она станет чернее сажи, а её сущность, её душа умрет. Твоя лодка превратится в пустую скорлупу.
Последние слова заставили Ролана вздрогнуть. Рыбак взглянул на Умберто, как будто ожидая, что тот опровергнет жестокие речи своего товарища, но моряк хранил молчание. Ему уже доводилось раньше слышать о контрактах, которые заверяли корабелы: добровольно на подобное не пошел бы ни один навигатор, поскольку такой договор невозможно было расторгнуть никаким способом, кроме смерти одной из сторон. «Ты продал себя в рабство, парень! — мог бы сказать Умберто. — И твоим надсмотрщиком будет сама „Легкокрылая“, потому что она сделает то, что приказали!»
— Я на это пошел не из-за каких-то глупостей, — сказал Ролан. — Я был должен ростовщику много денег, и уже подходил срок… или, по-вашему, мне следовало просто смотреть, как у нас отнимут дом и мои мать и сестра окажутся на улице?
Чуть успокоившись, он опять начал дерзить — может, просто не понял до конца весь ужас своего положения? Умберто покачал головой: «Вот бедолага!» — и вдруг почувствовал озноб. Сам-то он много лет назад похожую задачку разрешил совсем другим способом…
— Ладно! — рыбак махнул рукой с таким видом, словно отбрасывал всю прошлую жизнь. «Я ни о чем не жалею», — было написано на его лице, открытом и добродушном. — Вы же не из-за этого сюда пришли?
— Мы пришли из-за чудовища, с которым тебе довелось встретиться, — ответил Умберто, видя, что Крейн молчит. — Молва говорит правду, ты его видел?
Парень помрачнел.
— Видел. И съешь меня кракен, если я захочу увидеть эту тварь ещё раз!
— Мы тебе заплатим… — начал Умберто, но Ролан упрямо замотал головой.
— Нет, — прозвучало всего одно короткое слово, и тотчас же стало понятно, что переубедить рыбака у них не получится. — Мне деньги не нужны, я жить хочу.
— Жить, значит? — странным голосом переспросил Крейн. — А зачем тебе рабская жизнь, мальчишка? Разве ты сможешь пить, есть и дышать, осознавая, что предал свой фрегат — лучшую часть самого себя?
Магус протянул руку, как будто видел нечто в пустоте перед собой, и… что-то сделал. Даже у Умберто, который стоял не на палубе, а на причале, зазвенело в ушах, а Ролан сразу же повалился на колени, схватившись руками за голову.
— Что это? — пролепетал он, чуть не плача и боясь даже поднять глаза. — Что со мной? Да кто же вы такие, в конце концов?!
— Кто мы такие, неважно, — сказал Крейн. — Чувствуешь? В скором времени это будет с тобой происходить постоянно. Сейчас я прикажу отвезти нас туда, где обитает чудовище, и воспротивиться моему приказу ты не сможешь… вы оба не сможете.
Магус говорил правду: «Легкокрылая» качнулась, её парус раскрылся с тихим шелестом — лодка была готова к отплытию и ждала только приказа своего навигатора.
— Я не хочу… — обреченно прошептал Ролан и зажмурился. — Вы не знаете, что это за тварь. Она убьет нас! В прошлый раз меня спасло чудо…
— Ты не хочешь, — согласился Крейн. На его лице впервые отразилось некое подобие сочувствия. — Но я приказываю.
Рыбак понял, что спорить бесполезно. «Легкокрылая» отошла от причала так быстро, что Умберто едва успел перебраться на борт. Моряк был удивлен и растерян: как могло случиться, что Крейн вообще сумел такое сотворить с чужим кораблем и навигатором, который не должен был ему подчинялся? Вспомнились слова, сказанные накануне: «В день нашего расставания с Эрданом он преподал мне урок». «Интересно, — подумал Умберто, мрачнея. — Сколько ещё секретов ты хранишь, Кристобаль?» Если принять во внимание то, что Эрдан некогда считался лучшим мастером-корабелом во всей Империи — и впрямь следовало ожидать от Кристобаля, его лучшего ученика, всё новых и новых сюрпризов.
Умберто охватило странное чувство, которому он пока что не мог дать названия…
Ветер был благоприятный, поэтому вскоре пристань осталась далеко позади. Лодка Ролана в точности соответствовала своему имени: она летела над волнами, будто и не касаясь их, и невольно Умберто попытался представить себе, какой фрегат мог бы получиться из «Легкокрылой». Она могла бы стать восхитительно прекрасной, неповторимой, а вместо этого превратится в черную бездушную посудину, одну из многих — знать бы ещё, сколько их на самом деле.
— Вы мастер-корабел, я понял… — проговорил Ролан. В его голосе теперь звучало не просто уважение, а благоговение, хотя стоило удивиться уже тому, что парнишка вообще осмелился заговорить. — Тот, другой — ну, он заверял договор, — сказал, что… — тут парнишка внезапно закашлялся, а после того, как приступ прошел, выяснилась удивительная вещь: у него пропал голос.
Крейн, ничуть не удивленный, сказал со вздохом:
— Молчи… Ещё не понял? Это ведь была часть твоего договора — никому ничего не рассказывать. Я поэтому и не пытался расспросить тебя, кто были эти люди, пообещавшие простому рыбаку золотые горы. Ты бы всё равно не сумел сказать ни слова! — Ролан молчал, растерянно глядя на магуса, и тот прибавил: — В этом, честно говоря, нет ничего странного — ты просто не мог знать, на что способен умелый мастер-корабел.
Ролан попытался что-то сказать, но опять не сумел издать ни звука.
— И теперь ничего нельзя сделать? — спросил Умберто у своего капитана, в забывчивости чуть было не назвав его по имени. — Неужели расторгнуть договор и впрямь невозможно? — Крейн покачал головой. — И ты позволишь им изуродовать такую прекрасную лодку?
— Я не умею творить чудеса, — раздалось в ответ. — Очень жаль.
— Хватит! — воскликнул Ролан. — Эй, я всё ещё здесь — не забыли? Уж если вы оба такие добрые, то расскажите, что с нами будет. Может, я сумею защитить её от этих… людей?
— Парень, если уж ты не можешь противостоять мне, разве можно говорить о непослушании самому Капитану-Императору? — Крейн усмехнулся. — Видишь, я и это знаю. Ладно, расскажи лучше о том, где и как ты видел пожирателя кораблей. Если ты поможешь нам, то я постараюсь что-нибудь придумать для тебя и «Легкокрылой».
— Даете слово? — воодушевился Ролан. — Правда?
«Наивный мальчик, — подумал Умберто. — Что значит слово пирата?»
— Обещаю, — сказал Крейн. — А свои обещания я всегда выполняю.
Уверившись в том, что таинственные незнакомцы помогут ему исправить ошибку, Ролан успокоился и вскоре уже рассказывал им о произошедшей два дня назад встрече так, словно ничего странного не случилось — не было ни разговора на причале, ни жестокого урока, который преподал ему Кристобаль Крейн. Рыбак даже не спросил их имён…
К северо-востоку от Эверры простирались подводные луга — мелководье, сплошь заросшее водорослями, по виду напоминавшими траву. Рыбаки туда не заплывали: хоть на этих лугах и паслись весьма тучные стада, не существовало более верного способа потерять сеть, чем забросить её в густые заросли. И всё-таки изредка то Ролан, то кто-нибудь ещё из жителей поселка — тех, кто помоложе, — встречали друг друга именно там, где ловить было нечего.
— Пятьсот лет назад — до того, как вздрогнула земля, — глубина в тех местах была обычная, — смущенно объяснил Ролан. — Есть легенда, что однажды там сражались фрегат и кракен. Битва закончилась не в пользу фрегата.
— А вез он, следует понимать, золото… — подхватил Крейн, хитро улыбаясь. Ролан покраснел и признался: да, всё было именно так. И он, и его друзья не раз находили на дне золотые монеты, на которых были отчеканены слова на незнакомом языке, но никто так и не сумел отыскать что-нибудь более значимое. Попытки, впрочем, не прекращались.
— Хочешь сказать, что пожиратель поджидал тебя на мелководье? — удивленно спросил Умберто, решив, что понял, как было дело. — Он бы ни за что туда не пролез!
— Нет-нет! — Ролан замотал головой. — В тот день я увлекся и сам не заметил, как мы с «Легкокрылой» прошли луга насквозь и оказались на другой стороне, в открытом море. Фрегаты обычно тратят почти целый день для того, чтобы туда добраться: слишком мелко, им приходится идти кружным путем… Ну вот, когда я сообразил, что мы заплыли слишком далеко и пора уже возвращаться, вдруг поднялась большая волна — это без ветра-то! И «Легкокрылая» сразу почуяла, что под нами кто-то проплыл, кто-то здоровенный. Потом он… — рыбак осекся, помрачнел. Ему было страшно даже вспоминать о случившемся. — Это… знаете, я и не думал никогда, что у кракена может быть столько щупалец!
— Нет-нет! — Ролан замотал головой. — В тот день я увлекся и сам не заметил, как мы с «Легкокрылой» прошли луга насквозь и оказались на другой стороне, в открытом море. Фрегаты обычно тратят почти целый день для того, чтобы туда добраться: слишком мелко, им приходится идти кружным путем… Ну вот, когда я сообразил, что мы заплыли слишком далеко и пора уже возвращаться, вдруг поднялась большая волна — это без ветра-то! И «Легкокрылая» сразу почуяла, что под нами кто-то проплыл, кто-то здоровенный. Потом он… — рыбак осекся, помрачнел. Ему было страшно даже вспоминать о случившемся. — Это… знаете, я и не думал никогда, что у кракена может быть столько щупалец!
— Это не кракен, — сказал Крейн. — Как же ты спасся?
Рыбак с нежностью провел ладонью по корпусу лодки.
— Она меня спасла. Пока я глядел на щупальца, как дурак, она сама развернулась и дала стрекача…
Умберто утратил последний интерес к разговору. Солнце пригревало, и вскоре моряк сомлел — задремал на корме, посреди свернутых сетей. На этот раз его почему-то не посетил злополучный сон о повелителе всех узлов — быть может, такие сны приходят лишь ночью? — зато пригрезилось кое-что другое. Новое видение было правдивым, и к гадалке не ходи: просто всё, приключившееся в этом дневном сне, уже случилось на самом деле восемь лет назад.
… — Обвиняемый, встать!
От удара по ребрам темнеет в глазах, и ты едва не валишься навзничь, а страж, дыша перегаром тебе в затылок, лишь фыркает — усмехается. Ты поднимаешься, ощущая боль в избитом теле, ничего кроме боли. Помнится, когда-то ты хотел затаиться за дверью своей камеры, улучить момент, когда страж войдет, чтобы принести очередную порцию бурды, которую погнушались бы есть даже свиньи, — и кинуться ему на спину, повалить, разбить голову о каменные плиты пола. Но этот желтолицый громила уже лет двадцать имел дело с такими, как ты, поэтому он все предусмотрел. Он жестоко наказал тебя за неправедные мысли и ныне жив-здоров, чего о тебе самом уже сейчас сказать трудно.
— Как судом было установлено…
А-а, какая разница?! Да, ещё полгода назад, проходя мимо здания городской тюрьмы, ты не задумывался о том, зачем она нужна, и даже в страшном сне тебе не могло присниться, что вскоре окованные железом тяжелые двери закроются за тобой. Мир поделится на две части, и одна из этих частей будет с каждым днем становиться всё меньше и меньше, пока не сожмется до размеров острия иглы.
— … не желая возвращать долг, злонамеренно подстерегал ростовщика по пути из трактира домой, но дважды тому удавалось спастись по случайности. На третий же раз…
Заступница, к чему всё это? Ты признал вину, ты согласен понести наказание. Что было — того не изменишь, хотя случись всё заново, ты поступил бы иначе. Ты, бестолковый пятнадцатилетний юнец, ни за что не стал бы слушать старшего брата и не счел бы откровением ненароком оброненные слова: «Ах, если бы этот сын кракена завтра споткнулся и упал, чтобы больше не вставать!»
Он упал, да. Потом за тобой пришли, и когда отец узнал о случившемся, он… отказался от тебя. Это было так просто и страшно: вот он смотрит тебе в глаза и говорит что-то, но ты не слышишь — а вот он уходит. Всё. Запоздавшим эхом приходят слова: «Среди моих сыновей нет убийцы!».
Но ведь ты сделал это ради того, чтобы он не стал рабом…
Пустое. Хватит! Поднять голову, улыбнуться — на длинноносой физиономии судьи отражается мимолетный ужас, он всякого насмотрелся, но такое выражение лица видит впервые. Тебя нет, тебя уже казнили — вот прямо здесь, мгновение назад. Завтрашний день значения не имеет.
Улыбайся, потому что тебя нет.
Судья выносить ещё один смертный приговор другому осужденному, и вас обоих уводят в камеру, из которой утром выпустят прямиком на виселицу — точнее, так предполагается. Глубокой ночью глаза второго смертника зажгутся недобрым огнем, словно у кошки. «Эй, — скажет он, — я слышал твою историю и решил, что ты будешь жить». И будет ночь, полная пламени, а потом ты даже не обернешься, покидая родной город…
Всему виной была «Легкокрылая»: из города, чье название Умберто постарался забыть, их с Крейном уносила точно такая же лодочка. Юноша, чудом избежавший смерти, полулежал на корме и смотрел в ночное небо, а магус исподволь за ним наблюдал, и лицо его было слегка удивленным. Умберто лишь потом понял: Крейна удивило, что спасенный ни разу не обернулся.
А зачем? Уже тогда овладевший непростым искусством плетения узлов, он знал: любое, даже самое сложное плетение можно распутать — и тогда оно превращается в веревку, простую и понятную. С узлом, в который превратилась его собственная жизнь, Умберто поступил намного проще — разрубил одним точным ударом и зажил припеваючи, не думая ни о чем. Но за последний год все нити переплелись вновь, крепко и причудливо…
Проснувшись, он некоторое время лежал неподвижно, закрыв глаза. Слышно было, как за бортом плещется вода, как шумит ветер в парусах. Крейн и Ролан молчали — когда-то помощник капитана тоже любил вот так молчать и слушать океан, а теперь «Невеста ветра» ушла из его головы, и освободившееся место занял, похоже, какой-то злой дух, нашептывающий вещи, о которых прежний Умберто предпочел бы не думать. «Всё это просто замечательно, — сказал моряк сам себе. — Но что мы будем делать, если и впрямь появится пожиратель кораблей?»
— Мы скоро будем на месте, — раздался голос Ролана. Умберто открыл глаза, огляделся: как выяснилось, дремал он достаточно долго, чтобы окружающий лодку пейзаж успел заметно измениться. Вокруг «Легкокрылой» простиралось изумрудное мелководье, и за толщей воды угадывались колышущиеся заросли водорослей, под которыми, возможно, покоились останки фрегата, пятьсот лет назад проигравшего свою последнюю битву. Легенда, рассказанная Роланом, не удивила Умберто — он и сам когда-то мечтал найти клад возле скалы, которая одиноко вздымалась из моря недалеко от их дома — дома, который сейчас был очень и очень далеко.
— Выведи «Легкокрылую» на глубокую воду, — сказал Крейн. — И ещё я хочу на время одолжить её зрение, если вы оба не против.
— Не против, мастер Бастиан…
«Ого! Пока я спал, они успели познакомиться».
— …а вот я хотел спросить, повязка вам не мешает?
Ролан явно хотел спросить, ощущает ли одноглазый корабел то же самое, что и тот, у кого два глаза. Магус хмыкнул, закрыл ладонью левый глаз, как будто мог видеть сквозь ткань — так оно и было на самом деле, — и сказал:
— Мешает, конечно же. Но деваться некуда, сам понимаешь.
Умберто ничуть не удивился, расскажи Крейн этому мальчишке правду о себе и о так называемой «Верной» — нынче он с самого утра ждал от капитана каких-нибудь глупостей, — но магус всё-таки предпочел вести себя осмотрительно. Ролана его ответ вполне устроил; парнишку устроило бы что угодно — он смотрел на человека, которого считал корабелом, с выражением щенячьей преданности на лице. «Должно быть, не так давно я и сам глядел на него точно так же», — подумал Умберто, нахмурившись.
— Не будь таким мрачным, — вдруг сказал Крейн. Хоть он и не обернулся, эти слова были адресованы Умберто, а не Ролану. — Скоро мы увидим кое-что интересное.
— А если это кое-что нас сожрет, ты будешь таким же веселым у него в брюхе? — поинтересовался помощник капитана. — Что-то сомневаюсь.
— Очень ему надо нас жрать… — ответил Крейн, по-прежнему глядя куда-то вдаль. — «Легкокрылая» для него слишком мелкая рыбешка.
— Фрегат, когда растет, не брезгует и мелочью, — заметил Умберто.
— Только если счет пойдет на сотни, — парировал магус. — Ага, вот и он. Быстро, очень быстро…
Справа по борту в воде промелькнуло что-то большое и темное. Видение было столь мимолетным, что Умберто понадеялся на обман зрения — и сразу же, будто в насмешку, тень появилась опять, чуть сместившись к северу. Был ли это в самом деле пожиратель кораблей или всего лишь кархадон, случайно оказавшийся так близко от берега? Умберто не хотелось проверять на собственной шкуре, какое из предположений верно, поэтому он не стал терять времени даром и крикнул:
— Ролан, поворачивай!
— Стоять, — негромко приказал Крейн, и «Легкокрылая» не двинулась с места. Между тем чудище, кем бы оно ни было, не теряло времени зря: темное пятно под водой, ненадолго растворившись в бездонной синеве, вновь приблизилось к поверхности. Белесая шкура, спутанный клубок щупалец — вот теперь ошибки быть не могло!..
— Я кому сказал, стоять! — рявкнул магус, почувствовав, что дно лодки задрожало. — Он нас не тронет, я точно знаю! Что бы ни случилось, не шевелитесь и молчите! Умберто, ты будь внимателен…
Предупреждение было совершенно излишним для Ролана — парень впал в оцепенение, из которого его могла бы вывести лишь полновесная оплеуха, — а вот Умберто с трудом сдерживался, чтобы не кинуться за борт в безнадежной попытке спастись. «Нас сожрут! — вопил его внутренний голос. — Разорвут на части!»