— О-о, в общении со мной мало чес-сти, — слегка насмешливо проговорил незнакомец и изобразил пародию на почтительный поклон. — Можете звать меня… Паоло. Это настоящее имя, хотя я им уш-ш… уже очень давно не пользовался.
— Так почему же вы открыли его сейчас? — изумилась принцесса. — Не потому ли, что намереваетесь меня убить?
— Нет, не потому, — сказал Паоло с некоторой небрежностью, которая невольно оскорбила Ризель. — Прос-сто с некоторых пор я говорю только правду… ес-сли вообще говорю. Идемте!
Она не спросила, куда и зачем. Странный союзник — надолго ли пересеклись их пути? — двигался бесшумно, словно был не человеком, а тенью… впрочем, был ли он на самом деле человеком? Ризель удивленно покачала головой, наблюдая, как Паоло открывает тяжелую дверь камеры: она знала, для этого даже Кадзи — самому сильному из подручных Берто — приходится попотеть. Паоло с этой задачей справился легко — откуда только взялась такая сила в его щуплом теле?
…ах, да — у него был ключ. Ризель восприняла это как нечто само собой разумеющееся.
Феникс поднял голову.
— Кто здесь?
— Всего лиш-ш-шь я, — сказал Паоло и двинулся вперед. Шел он как-то странно — обходя узника по широкой дуге, словно боясь к нему приближаться. — Точнее, мы. Я и Её Выс-с-сочество Ризель.
— Маленький нахал… — проговорил Фейра, в точности выразив мысль самой принцессы. — Я попросил бы тебя опустить цепи, но они жутко шумят. Эта трусливая мразь Берто не видит дальше собственного носа, но на грохот обязательно прибежит.
— Верное умозаключение, — кивнул Паоло, остановившись примерно в пяти шагах от узника. — Поэтому тебе придется потерпеть.
— Да. Но не мог бы ты хотя бы на время снять эту дурацкую повязку?
Паоло рассмеялся — его тихий шелестящий смех отчасти напоминал змеиное шипение, — и взглянул на Ризель своими желтыми глазами, вновь с легкостью делая то, что никак не удавалось самому Капитану-Императору — разрушая её силу воли.
— Забыл… — проронил Феникс. — Совсем забыл, что ты не можешь ко мне приближаться.
Ризель подошла, осторожно ступая по грязному полу, протянула руки — пришлось встать на цыпочки, потому что Фейра был намного выше ростом, — и развязала узел у него на затылке. «Он сейчас отомстит мне за свою семью… — мелькнула тусклая мысль. — За разоренное гнездо Феникса, за мученичество брата… за всё. И будет прав».
Ей не было страшно.
Прозревший Кристобаль Фейра с изумлением посмотрел на дочь Капитана-Императора, и она, смущенно потупившись, шагнула назад. Стоять рядом с ним было жарко, а от взгляда разноцветных глаз с огненными зрачками и вовсе делалось не по себе.
Она мечтала о встрече…
Она хотела, чтобы этот пират стал её союзником…
Она даже доверила Хагену одну из самых страшных тайн Аматейна…
— Благодарю, — сказал он тоном, не оставлявшим сомнений в искренности. — Ваш совет пришел вовремя, а уж посланник оказался просто сокровищем. Без него я сейчас был бы не здесь, а у Великого шторма.
Ризель не сразу почувствовала двусмысленность последней фразы.
— Меня следует не благодарить, а проклинать, — проговорила она. — Ваши нынешние мучения на моей совести…
— Мучения? — переспросил Феникс с улыбкой. «О-о! — подумала принцесса. — От этой улыбки расплавилось, наверное, не одно сердце!» — Мучения терпел мой брат, которого лишили связи с кораблем, разорвав обоим души на лохмотья. Потом ему выжгли глаза и отрубили руки… но вы же всё и так знаете, госпожа? Вот это были истинные страдания, а я… — Он пошевелился, заставив цепи зазвенеть. — Я так, развлекаюсь.
Ризель почувствовала: от неё буквально только что ускользнула какая-то важная деталь — мелочь, пустяк, случайно оброненное слово, которое позволило бы понять если не всё, то многое. Он был прав, этот скованный и всеми брошенный узник: сорок лет назад Бастиану Фейре пришлось вытерпеть куда более страшные вещи, и он действительно терпел, чтобы потом взойти на эшафот и рассыпаться пеплом на глазах у изумленной толпы. Сама Ризель этого не видела — она тогда ещё не родилась, — но слышала немало рассказов, в которых пугающей правды было больше, чем безобидного вымысла.
— Так Капитан-Император прав? — спросила она, переводя взгляд с Фейры на загадочного Паоло и обратно. — Это какой-то хитрый план? Одна из знаменитых безумных выходок капитана Кристобаля Крейна?
— Крейна больше нет, — ответил феникс. — А Кристобаль Фейра действует напролом и не умеет предсказывать будущее, поскольку для огня будущего просто не существует. Всё, что вы видите — правда. Я здесь, я в цепях, лишен друзей и связи с «Невестой ветра», которая ныне подчиняется другому…
— А как же Паоло?
— Паоло… — повторил Фейра с тяжелым вздохом. — Помощник, который даже приблизиться ко мне не может. Это долгая история, Ваше Высочество, и пусть он сам всё расскажет… если захочет.
Юноша в черном смотрел на феникса так, будто хотел сжечь его взглядом.
— Но вы не сломлены, — подытожила Ризель. — Иначе всё можно было бы закончить прямо сейчас, превратившись в кучку пепла? Для этого, как я поняла, не нужны ни глаза, ни руки.
Он кивнул.
— Моя семья, которой больше нет, называла это красиво — «последняя услуга иного пламени». То, о чем я никогда не попрошу.
— Зачем же тогда… всё это?! — спросила принцесса, перестав притворяться, будто что-то понимает. Ответил ей не Фейра, а Паоло:
— Затем, Ваш-ше Выс-сочес-ство, что иногда люди и магусы соверш-шают поступки, которые им с-самим непонятны. Вот вы, к примеру, приш-шли сюда вовс-се не для того, чтобы бес-седовать с пленным феникс-сом, а чтобы увидеть его двойника — пересмеш-шника, которого с-сами толкнули на путь, приведш-ший в тюрьму…
Уже не раз случалось так, что Капитан-Император с легкостью прочитывал её мысли, безжалостно выволакивая на свет то, что Ризель предпочитала хранить в наиболее темных уголках своей души — но он был повелителем, он был её отцом! Этот же незнакомец, умудрившийся сообщить лишь своё настоящее имя, которое ровным счетом ничего не проясняло, пошел куда дальше Аматейна: он проник в глубины, о которых сама принцесса и не подозревала.
«Хаген» — это имя она вспоминала всякий раз при виде своего отражения в зеркале.
И этим, в общем-то, всё было сказано…
— Он не хотел вас-с выдавать, — прибавил Паоло. — И держался до последнего.
— Я его ни в чем не виню, — прошептала принцесса, и по её щекам потекли слезы. В глазах Паоло проскользнуло нечто, напоминающее сострадание; он шагнул вперед… и упал, словно его ударили сзади. Скорчился на полу, подтянув колени к подбородку, а потом тихонько завыл, как больной щенок.
— Заступница, что с ним?! — воскликнула принцесса и ринулась на помощь, но Фейра крикнул: «Стойте!» — так громко, что Берто вполне мог его услышать. Ризель замерла на месте, вновь ощутив с пугающей ясностью, что есть на свете воля, с которой Дар Цапли сравниться не может… или всё дело в том, что феникс привык командовать?
— Не подходите, — сказал он. — Змееныш… Паоло сейчас ничего не видит и не слышит, поэтому вполне может причинить вам боль. Это скоро пройдет, надо только подождать.
— Это? — переспросила Ризель. — Приступ? Он чем-то болен?
— Нет, это не болезнь. Просто… хозяин зовет своего раба, а раб сопротивляется. — Феникс чуть помедлил. — И от того, выстоит ли он, зависят наши жизни.
Паоло умолк, и на мгновение принцессе и узнику показалось, что самое страшное позади, но оба ошиблись: он вскочил, выхватил из рукава стилет и обвел камеру взглядом, полным такой неистовой ярости, что Ризель с трудом подавила желание ринуться прочь — чутье подсказывало ей, что не следует шевелиться вовсе, однако страх был сильней.
— Нет!!! — зарычал он внезапно и… полоснул себя по ладони.
Ризель зажмурилась.
Некоторое время тишину в тюремной камере нарушали лишь хриплое дыхание Паоло и изредка прорывавшийся сквозь него звук, с которым крупные капли крови падали на пол. Наконец, он прошептал: «Всё…» — и Ризель с немалым изумлением расслышала в его голосе удовлетворение. Она открыла глаза и увидела, что двое мужчин смотрят друг на друга, как будто разговаривают мысленно. Что же их связывало? И кто был хозяином Паоло? Ризель ощутила, что ответ на последний вопрос ей известен.
— Пятно крови Берто не заметит, — сказал феникс, — а вот целая лужа — совсем другое дело. Вам пора уходить!
Он был прав: если не Берто, то кто-нибудь более бдительный из тюремщиков должен был услышать подозрительный шум. Ризель растерянно взглянула на черную тряпку, которую всё это время безотчетно сжимала в руках: недолго Фейра был зрячим! А если Аматейн решит сделать с ним то же самое, что когда-то сделал с его старшим братом?..
— Быстрее, — поторопил её прикованный узник и опустил голову, чтобы принцессе удобнее было завершить начатое. — Надеюсь, вы будете помнить об этой встрече!
У неё не нашлось сил для ответа, и в этот миг Паоло махнул рукой, коротко бросив: «Сюда идут». Они оставили феникса в одиночестве — ночь предстояла длинная, и была она лишь первой в череде таких же. Ризель шла словно по краю пропасти и никак не могла поверить в то, что случившееся ей не пригрезилось. Но человек в черном — Паоло-Змееныш — был совершенно реален, и её страх и жалость по отношению к нему тоже были реальны.
— Кто твой хозяин? — спросила принцесса, когда они оказались достаточно далеко от камеры Кристобаля Фейры и позволили себе немного замедлить шаг.
— У нас один хозяин, Ваше Высочество, — ответил Паоло, чуть помедлив. — Вы ведь меня понимаете?
Да. Она понимала — и не удивлялась, потому что это была безумная ночь.
— Тогда прошу… — Он остановился у одной из камер и ловким движением выудил новый ключ прямо из воздуха. — Вы не забыли, к кому на самом деле шли?..
…Когда это было? Больше года назад. «Исполни одно поручение, — сказала принцесса оборотню, который потратил несколько лет жизни на подготовку её убийства. — И тогда я, так и быть, забуду о необычных обстоятельствах нашего знакомства». Ей не раз приходилось смотреть в глаза, полные ненависти, зависти, подобострастия и страха, но в его взгляде в тот момент появилось нечто совершенно иное. Ризель не знала, как называется это чувство, она лишь подумала со странной отрешенностью: «Этот смог бы меня убить». А он смотрел и улыбался.
«Слушаю и повинуюсь, Ваше Высочество!»
Зачем она сейчас пришла к нему? Уж не просить прощения, это точно. Поблагодарить? Возможно, но маловероятно.
Зачем?..
— Я брежу… — Чтобы разобрать тихий шепот, ей пришлось наклониться к его лицу, но самого лица Ризель не увидела — глаза застил туман. — Тебя здесь… не может быть…
— Нет. — Она осторожно сжала его запястье, стараясь не касаться изувеченных пальцев, а другой рукой коснулась горячего лба, покрытого коркой запекшейся крови. — Я на самом деле здесь.
Он был похож на лист, что дрожит на осеннем ветру и вот-вот оборвется с ветки. Измученный, израненный… Левый глаз заплыл — да есть ли он вообще? — правый еле-еле открывается, потому что веко склеила подсохшая кровь; нос сломан, губы разбиты — и это лишь то, что невозможно не заметить. Даже если свершится чудо и Аматейн помилует пересмешника, поняла Ризель, ему придется доживать свои дни с одним и тем же лицом, способным вызывать лишь отвращение и жалость. Принцесса вспомнила инструменты, которые Аматейн любил перебирать, когда на него находила задумчивость, и содрогнулась: своей безумной просьбой она подарила оборотню год жизни — а жизнь уж точно не полагалась ему за попытку убийства! — и несколько дней адских мук.
И теперь он глядит так, словно вдруг увидел перед собой саму Заступницу…
— Я всё… сделал… верно?
— Более чем, — сказала Ризель, ощущая комок в горле. — Почему ты так поступил? Остался с Крейном, зная, что его дорога рано или поздно приведет сюда… Так почему же ты вернулся, когда я тебе этого не приказывала?
— Думал… об этом… всё время… — Он со свистом втянул воздух и хрипло закашлялся. — Понял только сейчас… Ради вас, принцесса… чтобы вам не было здесь… так одиноко…
…Так зачем она сюда пришла? Ризель зажмурилась, зажала рот ладонью, чтобы не разрыдаться в полный голос. Её жизнь, её власть произрастали из Дара Цапли: если любое твое слово — приказ, то как можно глядеть в глаза тем, кто рядом, и верить в искренность их преданности и дружбы? Все они лгут, все боятся, потому что знают: стоит ей захотеть — и короткое слово «Умри!» убьет вернее, чем ядовитый кинжал убийцы или тяжелый топор палача. И пусть одним словом не остановить многих, никому не хочется быть тем единственным, кому не повезет.
Она хотела другого — других слов, другой власти. Можно было всё время молчать, но тогда сила накапливалась, и уже любая фраза могла превратиться в приказ даже против воли Белой Цапли. Можно было приручать слова, записывая их на бумаге, но и это не могло обуздать её дар.
А тот единственный, кто решил помочь ей без приказа, скоро умрет…
— Благодарю тебя! — Ризель наклонилась и поцеловала раненого; кровь на губах была не соленой, а горькой. Она глубоко вздохнула и попыталась собрать всю свою ненавистную силу, чтобы вложить в одно слово. — Я обязательно придумаю что-нибудь и вытащу тебя отсюда… Ты только живи!
И лишь теперь наблюдавшая за принцессой Фаби поняла, что всё это вовсе не сон, а явь. Её душу вышвырнуло прочь из тюремного подземелья, проволокло по пещерам, где дремали безымянные твари, и с размаху бросило обратно в собственное тело, которое кубарем скатилось с кресла. Лежа на полу, будто сломанная кукла, она пыталась понять, что произошло — и не могла.
За окном занималась заря…
* * *Светловолосый юноша довольно приятной наружности, одетый роскошно и со вкусом — щегольские сапоги с острыми носами, черный с серебром камзол; искусно завязанный шейный платок прячет то, что должен прятать, и платок этот вовсе не изумрудно-зеленого цвета. Неулыбчивое загорелое лицо словно говорит о том, что этот молодой человек куда больше времени проводит на свежем морском воздухе, чем в тиши кабинета или посреди райских кущ…
Из зеркала на Кузнечика смотрел чужак.
Незнакомец не был маленьким принцем Амари — изнеженным существом с голосом соловья, обитающим в Садах Иллюзий и не имеющим понятия о другой стороне жизни, — но и на бывшего юнгу «Невесты ветра» тоже ничуть не походил. Кузнечик с трудом подавил желание сорвать шейный платок, чтобы убедиться, что его шрам остался на прежнем месте. Этим утром в глазах слуг был страх, как будто им пришлось не помогать молодому господину принимать ванну, а обмывать покойника, и Амари-Кузнечик действительно почувствовал себя живым мертвецом.
Даже когда распахнулась дверь и в комнату золотым вихрем ворвалась императрица Алиенора, он лишь на мгновение позволил себе забыть обо всем. Мать сбивчиво шептала, как она горевала все эти годы, как винила себя в смерти любимого сына, как отстранилась от жизни Яшмового дворца единственным способом, который был ей доступен; Амари слушал, и смятение его росло.
Какая из двух прошлых жизней была иллюзией?
Если первая — то вскоре внезапное счастье императрицы закончится, потому что маленькому принцу придется вновь исчезнуть, уступив место… кому? Он перестал быть юнгой, но и в кого-то другого не превратился, а ведь это так больно — меняться, сбрасывая старую кожу, не имея понятия, что за лицо увидишь в зеркале после всех своих мучений.
Но если именно последние три года были всего лишь затянувшимся кошмаром, а не явью, то…
— Мой маленький, счастье моё! — длинные изящные пальцы пробежались по его горлу, задержавшись на уродливом шраме, и голос императрицы дрогнул. — Этот мерзавец поплатится за то, что сотворил с тобой! Он будет страдать, я обещаю!
Амари понял, что под «мерзавцем» подразумевался Кристобаль Крейн, и взглянул в глаза матери, попытавшись беззвучно сказать ей: «Не надо». Чтобы всё объяснить, пришлось бы говорить без остановки несколько часов, а то и весь день; сейчас он не был готов к такому подвигу.
Алиенора, конечно же, ничего не поняла…
Их свидание завершилось так же неожиданно, как и началось — золотой вихрь улетел, взяв с него обещание, что этот вечер они проведут вместе и всё друг другу расскажут. Амари, растерянный и немного злой, позволил слугам привести себя в порядок — старые привычки возвращались быстро, — и теперь стоял перед зеркалом в одиночестве, пытаясь понять, что следует делать дальше.
— Ты изменился, — проговорил знакомый голос, и Амари увидел отражение Ризель рядом с собственным отражением. Она была не в белом платье, как накануне, а в зеленом — только это, к счастью, оказался цвет мха, а не изумрудной молодой листвы. — Ты стал таким… серьезным. Взрослым. Совсем… другим.
— Почему-то мне кажется, — хрипло сказал он, — что если бы с неба падала звезда всякий раз, когда кто-то замечает случившуюся со мной перемену, то очень скоро ночи стали бы весьма темными.
— А вот мне кажется, — ответила Ризель, — что эта шутка вполне в духе Кристобаля Крейна… который, как мы знаем, все эти годы оскорблял и унижал тебя, чем и заслужил бесславный конец. Ладно, не будем о нем. — Она улыбнулась, легко коснулась его взъерошенных волос. — Ведь на самом деле мы оба изменились, да? Стали старше, поумнели…
— Ты такой и была. А я… — он пожал плечами. — Не знаю.
В зеркале отражались двое: стройный худощавый юноша, почти мальчик, и девушка с длинными белыми волосами. Они были разными, и всё же походили друг на друга так, как могут походить лишь брат и сестра.