– Чего уставилась? – спросила женщина. – Свою кровь сначала смой, нечего на чужую пялиться.
Я в ужасе посмотрела на низ живота. На джинсовые штанины комбинезона.
– Голова! – раздался звонкий голосок Верочки.
Я потрогала голову и обнаружила высохший клок волос. Вероятно, с запекшейся кровью.
Верочка была с одним ведром. Она ловко спустилась к реке и зачерпнула воду. Поднялась ко мне и посоветовала:
– Ты вылей, что написала, а то вдруг прольешь на землю. Здесь за такое и прибить могут.
– Ты... уверена? – я сглотнула тошноту.
– Выливай, а то уже все ждут.
Ладно. Спускаюсь к воде и выливаю помои – прости меня, речка. Верочка протягивает второе ведро.
– Сама должна, – говорит она.
Зачерпываю вторым ведром воду, едва не свалившись в сильный поток. Потом приседаю и пригоршнями лью воду на голову, отмачивая засохшую кровь. Берег у речки невысокий, кое-где обнажилась от снега прошлогодняя трава. Мне совсем не холодно – на ближайших ветках кустарника дрожат капли то ли дождя, то ли оттаявшего инея. И тут вдруг повалил снег – хлопьями. Верочка подставила ладошку, рассмотрела улов и с детской наблюдательностью подметила:
– Прямо перхоть старухи, а не снег.
Мы медленно поднимаемся с нею на бугор, потом спускаемся вниз к покосившимся избам вокруг каменной арки с колоколом, а старуха вверху чешет и чешет свои седые выпадающие волосы, хотя по календарю уже наступила весна.
– В доме этой рыжей кроме стола и стульев есть еще что-нибудь? – спрашиваю я.
– Часы, – кивает Верочка. – Большие. Они стоят на полу. На них всегда десять часов и две минуты.
– А стульев сколько?
Верочка подумала, потом ответила неуверенно:
– Всего три, кажется...
– А в других домах?
– У Кирзача есть гамак, он подвязан к потолку. Там всегда лежит женщина с фотографии, а стола целых два. Вон в том доме стоит большая пустая бочка. Пять стульев. Вот в том – восемь. А тебе зачем?
– Так просто. Верочка, ты помнишь аварию? – спрашиваю я осторожно.
– Помню.
– Как ты думаешь, я умерла?
– Не знаю, – Верочка серьезно смотрит снизу мне в лицо.
– А кто знает?
– Пока – никто.
– Пока – это когда будет? – я поставила на землю ведра и убрала со лба Верочки темную прядку, которая запуталась в ее ресницах.
– Думаю, на днях, – кивнула Верочка. – Скоро.
– Опять – скоро?! – простонала я.
– Скоро.
* * *Я вошла в избу, поставила ведра на место и застыла у стола, совершенно не понимая, что мне дальше делать.
– Присядь, – сказала Бауля.
Она сидела у стола и перебирала какую-то крупу. Прижимала темное зернышко пальцем и вела его из общей кучи в сторону. Я села.
– Бауля, можно спросить?
– Можно-то можно, да я пока ничего не знаю.
– Куда отсюда делся стул? Который Федор вынес.
– Никуда, – хмыкнула Бауля.
– Но он же был?
– Был, – кивает она, – а теперь его нет. На нем некому больше сидеть.
– На нем должен был сидеть человек, который не знал мое второе имя, так? – Я встала и в волнении прошлась по избе. – Он больше не придет, потому что я умею прятаться... То есть он меня не найдет!
– Лучше тебе остановиться и замолчать, – предупредила Бауля.
– Почему? Потому что я почти все разгадала, да?
– Нет. Потому что Федька сейчас войдет. А его корежит, когда он слышит твой голос.
Дверь открылась. В избу вошел Федор, с порога вытянул руку и ткнул в меня пальцем:
– Ты!.. Иди к реке, там Кирзач сети закидывает. Поможешь тянуть.
Я застыла на месте.
– Шевелись! – приказал Федор.
Пусть он меня прибьет, но я не пойду к Кирзачу. Федор вздохнул, подошел и уже привычно захватил сзади в кулак лямки моего комбинезона.
– Постой, – Бауля встала, собрала со стола в ладонь черные зернышки, которые она выбирала, а крупу смахнула подолом на пол. Подошла ко мне, оттянула ворот свитера и высыпала зернышки мне за шиворот. – Вот так, и ничего не бойся. Это семена дикой черной редьки. – Посмотрела на Федора: – Теперь можешь выкинуть ее во двор.
Федор в этот раз сильно не размахивался, проволок меня по комнате и выставил за дверь в сени.
* * *У реки собралось пять человек. Я была шестой. Рыжеволосой и Верочки не было. Кирзач расставил нас парами и дал по рыболовной сети с большими ячейками. Он явно рассчитывал на крупную добычу. Мне в напарницы назначили женщину в возрасте с седой косой – короной вокруг головы. Мы стали вдоль берега у самой воды так, чтобы видеть соседние пары – метрах в пяти справа и слева.
Стоим, ждем чего-то. Пытаюсь осторожно рассмотреть свою напарницу, но это тяжело, почти невыносимо. Впервые в жизни мое любимое занятие – попытка сопоставить одежду и повадки незнакомого человека – вызывает страх и животную тоску, как перед несчастьем. Шарю глазами вокруг себя. На берегу лежат два мешка. Из одного выглядывает топор. Лучше уж смотреть на реку, а то дикие мысли в голову лезут. Я пригляделась и заметила, что течение стало спокойней. Кое-где на реке видны места с почти стоячей водой. И вдруг выше по течению показался человек. Он плыл, держась за доску, и вертел головой, осматриваясь. Потом – второй, третий... В клочьях тумана люди то пропадали, то вдруг появлялись совсем близко, с рыбьими глазами на отрешенных лицах. Подплывая к нам, люди с досками начинали отгребать от берега, а на тех, которых вода несла сама, мы и забрасывали сети по сигналу Кирзача. Он с напарником стоял в начале этого странного нереста и отбирал добычу по только ему понятным признакам.
Когда мы с женщиной приготовились бросить сеть на указанное тело, я вдруг почувствовала себя спасателем на водах. Очень важно было правильно закинуть тяжелую сеть и тянуть ее потом, борясь с течением. Странный азарт охватил меня. Женщина тоже оживилась и очень переживала, вскрикивая и матерясь, когда мне не хватало силы тянуть.
Мы вытащили одного. Остальные пары – еще троих. Свалившись без сил на мокрый снег, мы с женщиной смотрели, как мужчины освобождают нашу сеть – в ней оказался крупный человек с обширной лысиной и очками на шее. Я совершенно ясно увидела, что он мертвый, о чем в волнении сказала женщине.
– Конечно, мертвый, если уже распух! – согласилась она, не понимая, чему я радуюсь.
Осматриваю остальных. Абсолютные утопленники, и явно не первой свежести. Только было я взбодрилась, обнаружив в Объедкино настоящих мертвецов, что вселяло какую-никакую надежду на мое живое состояние, как Кирзач взял топор. Обошел тела на снегу, у одного задержался, словно принюхиваясь. И начал примериваться к добыче, расставив ноги поустойчивей и намечая диким глазом место удара.
Я бросилась бежать.
Потом вдруг обнаружила себя уже в темноте, под тяжестью чужих одежд, и почуяла запах нафталина от старой шубы.
– Не толкайся!.. – шепчет Верочка где-то рядом.
Протягиваю руку, ощупываю острые плечики и уточняю:
– Я забежала не в тот дом?
– Нет, это я к тебе пришла погреться.
– Верочка, а ты... ты знаешь свою фамилию?
– Знаю. Вера Бондарь, мне шесть лет.
* * *Сижу за столом, закрыв уши ладонями, чтобы не слышать шума реки. Я не хочу ни есть ни пить – особенно если пить здесь можно только речную воду. Я не хожу в туалет, и никто не ходит – ведро пустое, выносить не нужно, хотя со временем не все понятно. День прошел с момента выноса ведра или десять минут?.. Часов нет, время суток одно – постоянная пасмурность. Если я не умерла в той аварии, то попала в прошлое, когда моей маме было шесть лет. И должна теперь за ней ухаживать, растить ее и воспитывать, и от этого осознания на меня накатывает тоска.
Очень много вопросов. Верочка... Бондарь явно как-то связана с Кирзачом. И с семейством Бирсов. Или я ошибалась с самого начала, и призрак шестилетней Примавэры ходил всюду именно за мной?.. И это – при живой мамочке! Зачем?..
А если оттолкнуться от сегодняшней ситуации? В каждой избе живет семья, или люди, чем-то между собою связанные. Тогда по логике получается, что Бауля – моя бабушка. Интересно, по отцу или по матери... то есть по Верочке? Бред какой-то. Бауля сама сказала, что у Верочки нет родни. Нужно прекратить думать, иначе получается полная безысходность – я ничего не понимаю.
Кто-то тронул меня за плечо. Открываю глаза и поднимаю голову. Бауля. И Верочка тут – стоит возле моего стула.
– Мы с тобой родня? – спрашиваю я Баулю.
– До этого еще нужно дожить, – отвечает она.
Как всегда – ничего не понятно, но сказано так категорично, что больше не спросишь.
Бауля высыпает на доски стола стакан крупы. Садится на свой стул и кивает Верочке. Девчонка тяжко вздыхает, но помогает перебирать.
Стукнула дверь. Зашел Федор и обвел нас внимательным взглядом. В правой руке у него оказалась коса – длинное изогнутое лезвие без ручки. Он обошел стол, внимательно что-то разглядывая на полу, потом вдруг быстро наклонился и поднял... точило. Хмыкнул, как будто нашел кем-то спрятанное, и принялся точить косу.
Бауля закрыла ладонями крупу – это был знак Верочке остановить работу по отбору семян черной дикой редьки – и сказала, глядя перед собой:
– Федор, не надо.
– Надо.
– Федор...
– Отстань!
Представляю, что отразилось у меня на лице, если Верочка изо всех сил начала мне подмигивать и ободряюще улыбаться. Знаю только, что в тот момент я прикидывала, кого из нас – меня или Верочку – это бородатое чудовище будет резать первой.
Коса недолго елозила по точилу. Наступила тишина. И тренькнувший звук – это Федор попробовал лезвие ногтем. Потом – стук ведра. Я набралась смелости, выдохнула и посмотрела. Федор отставил помойное ведро от стены, стал над ним и что-то делает с косой у лица. Конечно, у меня мелькнула мысль, что он отрезает себе голову, но это было бы слишком радостно для такого унылого денька.
Федор стоял спиной ко мне. Света керосинок не хватало хорошенько рассмотреть, что там после размахивания косой падает в ведро и на пол – только мелькали тени от этого... падающего. Я уговаривала отключиться одну половину мозга – желательно, левое полушарие, чтобы избавиться от воображения до полного дебилизма. Вот он удовлетворенно вздохнул, бросил косу на пол – ужасный звук – и повернулся, зачесывая пятернями волосы назад от лба.
Обомлев почти до обморока, я смотрю, как ко мне подходит...
– Байрон?..
Злой взгляд и сердитый выкрик, к которому я уже стала привыкать:
– Заткнись!
Это не Байрон, можно перевести дух. Это тот же Федор, сбривший косой всю растительность на лице. Он сел за стол рядом с Баулей, и теперь я могу рассмотреть хорошенько его волосы – ни намека на седую прядь, какое облегчение!..
Бауля, очнувшись, вдруг заспешила и начала лихорадочно выбирать черные зернышки. Верочка тоже торопится – высунула язык от усердия. Я не могу отвести глаз от лица Федора. Если бы можно было подойти и погладить его волосы, тогда бы точно...
– Сникни! Не смей на меня пялиться! – рявкнул он.
В дверь постучали. Вошел невысокий коренастый мужичок, и только по вислоухой шапке я узнала Кирзача – он тоже сбрил с лица всю растительность.
Федор поднялся и постоял возле Баули. Та, не обращая на него внимания, лихорадочно ковырялась в крупе. Он вздохнул и пошел к Кирзачу. Вот они уже выходят в дверь. Пожалуй, стоит пойти прогуляться и посмотреть, куда это мужички намарафетились. Где здесь зона отдыха – клуб и танцы под гармошку?
– Постой! – окликнула меня Бауля, вставая.
Я спокойно выдержала уже знакомую процедуру – оттягивание ворота свитера и засыпание мне на грудь семян черной... дикой...
– Не ходи, – попросила девочка Вера.
Еще как пойду.
На улице, вдохнув побольше холодного воздуха и посмотрев вверх – никакого намека на звезды, я вдруг поняла, что надо бежать. Наплевать на этих побрившихся ужастиков и бежать, бежать!.. Почему мне это раньше в голову не пришло? Пометавшись у каменной арки, я бросилась к реке. Вряд ли местное население отдыхает и развлекается там же, где работает и выливает туалет.
Сначала я старалась внимательно смотреть под ноги и привычно прикрывала руками живот на случай внезапного падения. Потом вдруг поняла, что могу делать шаги больше, а руки нужны, чтобы убирать от лица ветки и отталкиваться от деревьев. Сбросила валенки – стало еще круче! Можно вообще не смотреть под ноги, потому что я стала чувствовать выбоины заранее, и даже научилась делать зигзагообразные скачки между деревьями. А потом – бежать быстрее и ловчее стало одним-единственным желанием, и я научилась ускоряться без обламывания веток – почти бесшумно! Наступило полное счастье, когда я заметила, что, оттолкнувшись, делаю несколько шагов в воздухе. Эйфория захлестнула меня как пощечина – наотмашь. И больно, и радостно, хочется плакать от счастья обладания чем-то не свойственным никому, кроме меня и... разве что... Наверное, так быстро и ловко бегают животные.
Я представила волка. Почему-то не пантеру, не тигра, а волка. Ему часто приходится бегать в лесу между деревьями. Представив это, я замедлилась и вспомнила о побеге. Куда бежать-то? Из ориентиров – только река. Я остановилась. Прислушалась. Принюхалась... И ужас поднял дыбом все волоски на теле. За мной гнался кто-то такой же ловкий, только гораздо!.. гораздо больше и мощнее меня.
Я почувствовала гон кровью. Сердце забилось от страха быстрее, а кровь потекла медленней. Тело собралось прятаться, ползти, зарываться и притворяться мертвым.
Отсутствие опыта. Оставшееся в рабочем состоянии одно полушарие мозга победило животный инстинкт своим убогеньким человеческим опытом – я побежала.
Река была справа, неподалеку. Меня гнали двое, я слышала и каким-то образом различала их шаги и дыхание – молодой и старый. Расстояние быстро сокращалось, теперь я уловила и сильный резкий запах. Голос Бирса – «неподрезанный кабанчик». Нет, это не кабаны, я помню запах кабана. Эти двое разделились. Молодой шел за мной, а старый – в обход, против ветра. Рабочее полушарие отслеживало звуки и запахи молодого, а подсек меня хитрый старик.
На крутом спуске в лощину я почувствовала движение сбоку и не успела даже повернуться – он сбил меня с ног. Перекатившись, я приготовилась драться, вероятно, в этот момент мои мозги наконец отключились окончательно, остались только животные навыки. Поэтому я не стала по-человечески хватать палку или камень. Оборонялась зубами и ногами. Того, кто меня завалил, я успела укусить за первое же доступное место и ударить коленкой. Раздался совершенно человеческий вскрик, но рассмотреть, кто это, было некогда – на меня из темноты шло второе чудовище. Сначала я приняла этот ужас за облысевшую гориллу – животное шло на задних лапах и рычало. Местами его тело было совершенно гладким, местами – в клочьях свалявшейся шерсти. Вытянутые лапы с толстыми когтистыми пальцами. Морду толком не разглядеть из-за открытой пасти с устрашающими клыками. Я зарычала в ответ и стала на четвереньки в полной уверенности, что могу прыгнуть и вцепиться ему в шею. Потому что со звериной радостью почувствовала на пальцах длинные загнутые когти и как они вонзаются в землю.
Я прыгнула. Моя боевая стратегия оказалась не на высоте – чудовище слегка подпрыгнуло мне навстречу и ударило выпуклым лбом в мой лоб. Все, что я успела, – полоснуть его по морде острыми когтями.
Очнулась на земле. На мне сидел оборотень с мощным телом человека и мордой волка и рвал одежду. Я видела близко его волосатое тело. Свитер поддался почти сразу, а вот накладка комбинезона сопротивлялась, раздражая рычащую морду. Не в силах пошевелиться, я уже согласилась на полный проигрыш в этой игре – чудовище разрывает своими когтями мою грудную клетку, вынимает сердце и жрет его под звуки фанфар – ноль очков, вы убиты. Game over! Но тут что-то произошло. Впервые за время моего пребывания в этом странном мире я увидела яркие краски – в глазах отшатнувшейся морды. В них отражались красные и золотые точки – яркие звезды, рассыпанные на моей груди. Чудовище вскочило, закрываясь лапами от горячих лучей. Стало на четвереньки, обросло погуще шерстью, метнулось в кусты. За ним метнулась тень поменьше. Я смогла наконец вздохнуть.
Полежав до ощущения сильного холода под спиной, пробую сесть. Получилось. Ощупываю себя. Свитер разорван, лямка от комбинезона вырвана, грудь жжет будто от насыпанных углей. Смотрю вниз, трогаю свое тело и ничего не понимаю – на груди мелкие ожоги – кровавыми точками. Они уже не светятся, а даже, как мне показалось, дымятся. Загребаю снег – пальцам больно – и прикладываю на ожоги. Вот и слезы пожаловали. Давненько я не плакала. Как посоветовал мне психолог, к которому я обратилась на пятом месяце беременности, устав от хронической плаксивости, – важно быстро определить причину слез. Себя мне вдруг стало жалко, или других, или присутствует посторонний фактор обиды и бессилия. Психолог уверял, что одного определения причины будет достаточно, чтобы избавиться от плаксивости. Я посидела, подумала. Никого мне не жалко, а плачу я – от благодарности. Спасибо тебе, бабушка Уля, за твою доброту и усидчивость. А-а-а-а!..
В общем, хорошо поревела, от души.
Даже устала. А когда устала – затихла и прислушалась. Теперь речка шумит слева. А ведь я ее не перебегала, не переплывала – мне такой кошмар и в голову не приходил. Нужно встать и проверить, могу ли ходить. Еле встала – руки почти не повинуются. Рассмотрела пальцы. Из-под моих обгрызенных ногтей течет кровь. Лицо, похоже, тоже разбито. Где тут кровь отмывают? Ясно где. Иду на шум воды. Вернее, плетусь еле-еле. Ступни болят, сквозь рваные колготки видны раны на ступнях.
На берегу, однако, оказалось многолюдно. Рассмотрев еще издалека несколько обнаженных тел мужчин и женщин, я затаилась и стала наблюдать. Пока не поняла, что все они... обмывают раны в воде. Настороженно следя друг за другом и еле-еле двигаясь, две женщины зашли в воду у берега и присели с выражением блаженства на лице.