О Сети и компьютерах он уже говорил, даже упомянул о том, что кибернетику объявят лженаукой, но в подробности не вдавался.
— Очень интересно. — Комиссар отпил из чашки. — Я проверил некоторые из ваших сообщений, Всеволод Александрович. И, если честно, поставлен в тупик. Некто Королев, как оказалось, действительно существует и действительно работает в области ракетной техники. Но на нем, как мы понимаем с вами, не написано, что он будущий генеральный конструктор. К Сталинграду немцы не рвутся, что касается генерала Власова…
— Он предатель, сволочь. — Севка даже выронил от волнения чайную ложку. — Его потом повесили…
— Повесили?
— Или расстреляли, — упавшим голосом сказал Севка, наклонился под стол, поднял ложечку и осторожно, чтобы не стукнуть, положил на стол.
— Понимаете, Всеволод… Я уверен, что вы искренне верите в то, что рассказали в подвале… И об Андрее Андреевиче Власове тоже. Но, согласитесь, странно подозревать командарма тридцать седьмой армии, которая сейчас защищает Киев… и неплохо защищает, в предательстве. Да, когда Власов командовал четвертым мехкорпусом в районе Львова — ему не повезло. А кому повезло подо Львовом? Но сейчас он крепко лупит немцев, стоит, так сказать, насмерть.
— Но он точно…
— Когда? Когда именно он перейдет к немцам? Под Киевом? Позже? Что мне прикажете делать в этой ситуации? Я не исключаю, что он и сам еще не подозревает о своем будущем предательстве… Вот вы, Всеволод, сидите напротив меня, искренне уверены в том, что не можете совершить, скажем, подлость. Или предательство. А через месяц окажетесь в положении, когда нужно будет выбирать между жизнью и… — комиссар задумался на секунду, подбирая слова, — и гибкостью нравственности. И вы не сможете сейчас гарантировать, что выберете то или другое…
— Я…
— Вы, Всеволод, вы… И, кстати, может оказаться, что неожиданно для себя вы вдруг выберете смерть. Вот секунду назад страстно хотели жить, а потом вдруг — опля — встаете в полный рост под пулеметным огнем и с пением «Интернационала»…
— Я не знаю «Интернационала». — Севка сцепил под столом пальцы, понимая, что чертов комиссар прав, прав, за последние дни Севка столько раз совершал поступки, неразумные и необъяснимые с точки зрения нормального человека.
— Хорошо, не под «Интернационал», а под… полонез, какая разница? Я знал сотни людей, которые совершали подвиги или подлости совершенно неожиданно не только для окружающих, но и для себя… Я и сам, помню… — Комиссар усмехнулся невесело своим воспоминаниям. — Ну, об этом как-нибудь потом. Сегодня я хотел поговорить с вами о вашей дальнейшей судьбе.
— После того, как я убил? — осведомился Севка.
— Нет. После того, как все-таки нашлось подтверждение ваших слов о том, что вы знаете кое-что из будущего… — Комиссар допил чай и отодвинул чашку.
За открытым окном полыхнуло и через мгновение — грохнуло так, что задребезжали стекла.
Севка вздрогнул, подумал, что это бомбежка, но это была гроза. И ливень, который с шумом обрушился вдруг на землю за открытым окном.
— Это всего лишь гроза, — сказал комиссар, заметив Севкин испуг. — Великолепная погода, чтобы вот так вот посидеть с открытым окном, не думая о светомаскировке… Или вы полагаете, что я могу себе позволить ночью жечь огни, не боясь воздушных налетов? И кстати, о воздушных налетах… Его фамилия не Талалихов, а Талалихин. Младший лейтенант Талалихин, вчера был опубликован Указ о присвоении ему звания Героя Советского Союза за ночной таран. Вы не могли это знать заранее. Он сам не мог этого знать заранее. Можно, конечно, предположить, что вы обладаете даром ясновиденья… Но мне отчего-то проще поверить в то, что вы — из будущего…
Севка от неожиданности прыснул, закрывая рот ладонью.
— Я что-то сказал смешное? — приподнял бровь комиссар.
— Нет, ничего… Вспомнил. Я — из будущего. Только я ни черта толком не знаю. И то, что я вам рассказывал, — большей частью из фильмов. И мало того что я все это плохо помню, так еще и основывается на выдумках режиссеров и сценаристов… А им…
— Я знаю, насколько им можно верить. Имел счастье смотреть наши фильмы о Гражданской войне… «Чапаев», конечно, хороший фильм, но судить по нему о жизни Василия Ивановича… — комиссар покачал головой. — Но мы с вами не о кинематографе, а о вас. Орден вы в любом случае получите…
— Орден? — опешил Севка.
— Орден, — серьезно подтвердил комиссар. — «Звездочку». За спасение командира дивизии и уничтожение диверсионной группы противника.
— Чушь.
— Почему чушь? Народу нужны герои. Ваш подвиг вполне ложится в канву времени и обстоятельств. Спасать товарищей, выходить из окружения, проявлять бдительность и уничтожать врагов. Вообще-то, можно было соорудить и две награды, за каждое событие — по ордену. Но давать два ордена одному человеку посмертно…
Комиссар сделал паузу, внимательно глядя на Севку, ожидая, пока тот сообразит, что «посмертно» — это о нем, Всеволоде Александровиче Залесском. И, увидев, как собеседник вздрогнул, комиссар удовлетворенно кивнул и продолжил:
— Понимаете, нельзя вас было показывать людям в том состоянии… — Комиссар указал взглядом на пол. — Сегодня я бы попытался с вами поговорить еще раз, а потом…
— То есть я сегодня не только массажиста убил, — с трудом шевеля непослушными губами, сказал Севка, — но и жизнь себе выторговал?
— Не совсем. — Комиссар скрестил руки на груди. — Еще пока не выторговали. Но имеете возможность.
Ливень за окном усилился, оконный проем был похож на зеркало, кривое, бугристое и шевелящееся.
— Вас такая возможность интересует? — прищурился комиссар.
— Да, — не задумываясь ответил Севка.
Конечно, это его интересует. Он ни на секунду не усомнился в том, что комиссар говорит правду. И о том, что собирался его тупо грохнуть после разговора, и о том, что может сохранить жизнь.
— Что я должен сделать? — спросил Севка. — Я…
— Вы не имеете никакой ценности в нашем времени? — подхватил комиссар. — Вы это имеете в виду?
— Да.
— Это правда. И одновременно — не совсем. Знаете, что самое ценное в моей работе?
Севка пожал плечами.
— Кадры, уважаемый Всеволод Александрович. Кадры. Полагаете, так просто найти человека, который не переметнется на сторону… даже не противника, а коллеги и сослуживца? К каждому можно подобрать ключик. Почти к каждому. Вот до недавнего времени я был уверен, что ко мне ключик подобрать невозможно. А сейчас… — Комиссар взял баранку из вазы, положил ее на ладонь. — Вы обращали внимание, что баранка всегда ломается на четыре части? Вот так…
Кулак сжался, что-то хрустнуло, пальцы разжались — на ладони лежали четыре четвертинки бублика.
— В детстве меня это потрясало, казалось доказательством предопределенности всего происходящего и незыблемости законов природы. Не падение камней сверху вниз, а вот эти четыре кусочка баранки. И еще неделю назад я был уверен, что меня нельзя вот так вот, на четыре четверти, что я либо не поддамся, либо рассыплюсь в пыль… Или даже взорвусь, если слишком сильно нажать… — Комиссар чуть понизил голос и с заговорщицким видом наклонился вперед. — И скажу вам, все окружающие были уверены в том же. Со мной можно договориться, но заставить меня нельзя… Это так льстило моему эго… И тут появляетесь вы…
— Из будущего?
— Из прошлого, Всеволод Александрович, из прошлого… — Комиссар вздохнул. — Это сложно объяснить вот так, с ходу. Давайте перенесем этот разговор на завтра… Завтра у нас с вами еще будет время поговорить на отвлеченные темы. Никита!
Комиссар позвал негромко, но дверь открылась, и на пороге возник лейтенант.
— Никита, возьми, пожалуйста, Всеволода Александровича и надрессируй его по теме «Участие в получении награды из рук высокого начальника». Чтобы он все правильно сказал и сделал.
— Хорошо, Евгений Афанасьевич, — кивнул лейтенант.
— И, пожалуйста, поосторожнее с ним… во всех отношениях. Если повезет, он с нами останется надолго…
— Если ему повезет, — сказал Никита.
— Да, — согласился комиссар. — Но ни на секунду не забывайте, что он одним ударом убил Маэстро, а это…
— Я помню, — со странным выражением произнес лейтенант. — И буду осторожен. Во всех отношениях.
Севка встал.
Лейтенант отошел в сторону, пропуская его в дверь.
— Так почему вы решили, что я — подходящий кадр? — не оборачиваясь, спросил Севка.
Он смотрел в лицо лейтенанта, а тот не отводил взгляда от его лица.
— А я еще не решил. Я решил попробовать. А вам нужно надеяться.
— Я подумаю, — пообещал Севка.
— И примите к сведению, Всеволод Александрович… — Севка снова не оглянулся.
Лейтенант чуть прищурился и коротко дернул головой, приказывая обернуться.
— Да пошел ты… — одними губами прошептал Севка.
— Никита, только без рук. Молодой человек хамит с перепугу. Его можно понять. Но вы уже потрудитесь повернуться ко мне. Мы же выяснили с вами, что вы не хотите умирать в ближайшее время.
Севка четко повернулся через левое плечо и даже щелкнул каблуками.
— Вот, — удовлетворенно протянул комиссар. — Чему-то вас даже в вашей независимой армии научили. Кроме тактико-технических данных… как это? Автомата Калашникова, «АК» семьдесят четыре. Так вот, Всеволод Александрович, хочу еще раз указать на основные точки нашего с вами взаимопонимания. Вы можете отсюда сбежать…
Лейтенант за спиной Севки издал странный кашляющий звук.
— Можете, если повезет, — сказал комиссар. — И что дальше? Вы попытаетесь найти кого-то, кто поверит вам больше, чем я? Прошу вас это осознать. И еще — прошу вас выбрать как можно быстрее, лучше немедленно, форму нашего сотрудничества.
— Из чего выбирать? — поинтересовался Севка.
— Ну… Осознанный выбор, основанный на понимании отсутствия альтернатив, — лучший вариант для всех.
— Второе?
— Второе… когда в конце прошлого века…
— Девятнадцатого? — спросил Севка.
— Что? А, да, чуть не забыл, вы же из двадцать первого… В конце девятнадцатого века во Франции встал вопрос о создании контрразведывательной агентурной сети. И кому-то из тамошних специалистов пришла в голову замечательная мысль — употребить в этих целях парижских проституток. Даму брали, заводили в камеру и вручали ей машинописную страницу, заполненную текстом, лишенным всякого смысла и внутренних логических связей, да еще и с обилием цифр и непонятных терминов. И давали даме час-два на то, чтобы она этот текст запомнила. Потом просили воспроизвести. Если проститутка не справлялась, то ее крепко били. Больно, но без повреждений… Вы знаете, как это бывает…
— Знаю, — подтвердил Севка.
— После побоев даме давали новый листок с новым текстом. А потом новый. А потом — два. И три. И в результате ночные мотыльки могли дословно запоминать до часу разговора на незнакомом языке. Поверьте, мы можем…
— Я верю, — сказал Севка. — И я горю желанием сотрудничать.
— Вот и славно, — подвел итог комиссар. — Не задерживаю.
Севка вышел.
Этой ночью спать ему не пришлось, лейтенанты взяли его в оборот, заставили прошагать в общем несколько километров по комнате от стены к стене и обратно, отдать несколько тысяч раз честь и провозгласить: «Служу трудовому народу». Как к утру сообразил уставший и озверевший от повторов Севка, они вовсе не оттачивали его выправку и строевые приемы, им нужно было, чтобы в каждом его движении чувствовался автоматизм, равнодушие к ритуалам и ритуальным фразам.
Когда солнце наконец встало, Никита потянулся, сказал, что, в принципе, на один раз Севки хватит. И даже разрешил подремать часик-другой. Второй лейтенант, Константин, вышел из комнаты, а Никита задержался, прошел к окну, отдернул легкую занавеску, открыл фрамугу.
— Смотри, Сева, — сказал лейтенант. — Вон там, на западе, Москва. Сорок километров. Постов возле дома всего два. Если побежишь, никто тебя останавливать не будет. Думаю, Афанасьич даже нас за тобой посылать не станет.
— И что? — спросил Севка, поняв, что Никита ждет его реакции.
— Ничего. Ответь быстро на мои вопросы. Какие документы должен иметь командир Красной армии при себе? Сколько стоит проезд в московском трамвае и зависит ли стоимость от дальности поездки? Фамилия наркома обороны и состав политбюро?
— Я не знаю…
— Правда? Тогда подумай над тем, как долго ты сможешь оставаться на свободе, если сбежишь отсюда.
Никита вышел.
Севка, не раздеваясь, упал на застеленную кровать и закрыл глаза.
Никита все объяснил очень доходчиво. И все правильно обрисовал. И комиссар… «Евгений Афанасьевич, — сказал Севка. — Евгений Афанасьевич».
У Севки всегда были проблемы с именами-фамилиями, нужно было несколько раз повторить их, чтобы держать в памяти. Евгений Афанасьевич.
Мир качнулся и, словно примеряясь, готовясь к чему-то более серьезному, немного просел.
Севка вздрогнул и открыл глаза.
Посмотрел на свои руки и выругался — пальцы дрожали. Вот сейчас его накроет волна отката. Он слишком долго был напряжен. И он убил человека. И он чудом выжил. Получил шанс чудом выжить.
Севка сжал пальцы в кулаки.
Успокоиться. Не сорваться, не забиться в истерике… Севка помимо воли улыбнулся. Он так свободно говорит о возможности впасть в истерику… Если бы ему неделю назад сказали, что он может срываться, как последняя истеричка, плакать и кричать от страха, — засмеялся бы в лицо. Он всегда был очень спокойным человеком, которому проще перетерпеть, чем обострить.
Славную морковку перед ним повесил комиссар… Евгений Афанасьевич. Ты можешь оказаться полезным, Севка! Очень полезным. Если сам, конечно, захочешь. Ты должен постараться, и все получится. Тебя оставят в списках живых и даже наградят орденом. Звездочкой. Это присвоят Героя Советского Союза, что ли? Высшую награду?
Севка даже целую минуту представлял себе золотую звезду на груди и только потом понял, что вручат ему орден Красной Звезды. Будет у него на груди железяка. Или кусок серебра, если орден делают из серебра. Но в любой момент его могут снова сунуть в подвал. Толку что — массажиста с немецким именем нет в живых…
Судорога ледяными пальцами сжала желудок Севки.
— И пусть я убил массажиста… — заставил произнести себя вслух Севка. — Найдется кто-то другой. Тот же Никита, например.
Найдется кто-то другой, кто сможет снова смешать Севку с грязью. И этого другого Севка уже не сможет поймать на безумный взгляд и обмоченные штаны.
Поэтому лучше терпеть, ждать и готовиться.
Узнать, сколько стоит проезд в трамвае и зависит ли стоимость проезда от дальности поездки. Наверное, не зависит, социализм все-таки на дворе. С другой стороны… Черт его знает, что тут у них с другой стороны.
Терпеть и готовиться. К встрече со старшим лейтенантом Орловым, например. Они встретятся, не могут не встретиться. И пусть это будет похоже на дешевое кино, в котором персонажам, так или иначе, предначертано пересечься еще раз, но отчего-то Севка был в этом уверен.
Ему очень хотелось посмотреть Орлову в глаза и спросить…
Что, кстати, спросить?
Почему подставил?
Севка сел на кровати.
Это не вопрос, это так — ерунда. Комиссар… Евгений Афанасьевич. Евгений Афанасьевич взглянул на все по-другому. И, нужно отдать ему должное, очень профессионально взглянул.
Карта. Отметки на карте. Если он записывал все, что с ним происходило, то как вышло, что эшелон рванул в обозначенное время? Вот бы выяснить, отчего произошел взрыв.
Ладно, если Орлов действительно был немецким агентом, то какого черта он все это провернул? Если он случайно наткнулся на Севку, расколол его, опознал как гостя из будущего, то почему просто так отдал его русским? Да еще и карту передал. И записку.
И еще…
Так.
— Так! — громко сказал Севка.
А ведь странности начались вовсе не с момента появления записки и карты. Евгений Афанасьевич отреагировал на имя и фамилию старшего лейтенанта. С ходу отреагировал и очень остро. Как он там спросил? Сказал, что Орлову больше сорока? Как-то так. Потом сказал что-то вроде — возможны совпадения. Точно. Только…
Севка встал с кровати, прошелся по комнате.
Только, только, только…
Он не об этом сказал — совпадение. Он посмотрел Севке в лицо и сказал…
…Свет проникает в блиндаж через небольшое отверстие в стене. Через амбразуру. Севка не видит лица неизвестного начальника, встающего из-за стола. Только черный силуэт. Силуэт приближается… «Значит, так выглядит наш герой», — говорит силуэт и замолкает. На секунду, на полсекунды, но пресекается его дыхание, будто что-то неожиданное увидел этот самый силуэт, вырезанный из черноты. «Черт, бывает же такое…» — говорит силуэт и требует, чтобы Севка повернулся к свету. И снова: «Бывает же такое!» И он не реагирует на фамилию «Орлов» — распространенная фамилия, ясное дело. Только потом, когда старший сержант Малышев принес записку, вот тогда комиссар вздернулся по-настоящему и послал Никиту, чтобы тот задержал… нет, вырубил старшего лейтенанта.
Такие дела, Севка.
Ты серьезно полагаешь, что все закручено вокруг тебя любимого?
А хрен тебе в горло, чтобы голова не качалась, как говаривал старшина твоей роты. И как там красиво выразился Евгений Афанасьевич? Из прошлого. Из его прошлого пришло какое-то известие.
Севка вернулся к кровати, хотел снова лечь, но вспомнил, что придется куда-то ехать, получать орден, а это значило, что лучше выглядеть аккуратно. Севка снял форму, сложил ее на стуле.
Отдернул одеяло и лег в постель.