Отдернул одеяло и лег в постель.
Прикрыл глаза на мгновение, но когда открыл, прямых солнечных лучей в комнате уже не было, а на стуле возле окна сидел комиссар.
— Доброе утро, — сказал Евгений Афанасьевич. — Пора вставать.
Севка молча встал, надел галифе, сапоги.
— Награждать тебя будет генерал-лейтенант, не напутай в звании. Обращаться…
— Я знаю, в мое время все осталось в этом смысле по-прежнему. Товарищ генерал-лейтенант, лейтенант… Я буду под какой фамилией, кстати? — спохватился Севка и замер с гимнастеркой, надетой на руки.
— Залесский, Всеволод Александрович. И да, лейтенант. Не младший политрук, а лейтенант.
— А если спросят…
— Биографию? Генерал не спросит. Он будет награждать почти пять десятков героев. Могут спросить газетчики…
Севка рывком продел голову в воротник.
— Газетчики?
— Непременно. К вам обратятся со стопроцентной гарантией. И даже сфотографируют, имейте в виду. Поэтому не шарахайтесь, пожалуйста. Улыбнулись так не слишком весело, но жизнерадостно, рассказали, не вдаваясь в подробности, как натолкнулись на раненого командира дивизии и пятьдесят километров по вражеским тылам транспортировали его в расположение наших войск. Можете поведать про штыковую… Не каждый день газетчики слышат о том, как командир Красной армии убивает четверых врагов холодным оружием. Просто подвиг казака Крюкова получается…
— Какого казака?
— Неважно, это еще в Первую мировую такая агитка была в царской армии. Когда дойдете до схватки с диверсантом, имейте в виду, вы не комиссара защищали, а пункт подрыва стратегического моста. Расположение моста и название поселка вы что?..
— Не рассказываю, ссылаясь на военную тайну. — Севка надел ремень, перекинул портупею через плечо.
— Там на столе — кобура, — как о чем-то обычном сообщил комиссар. — Ваш «наган».
— Вы даете мне оружие?
— А почему бы мне не дать вам оружие? — удивился комиссар. — Мы с вами так славно поговорили. Еще и Никита по своей инициативе с вами поболтал… Ему показалось, что вы все осознали правильно… Имхо. Я верно использовал это слово?
— Давайте лучше без него. Вы же не хотите, чтобы я кого-то лузером назвал или заорал: «Убей себя ап стену!»
— Что?
— Вот именно, — отмахнулся Севка, взял кобуру и приладил ее на ремень. — Я буду стараться даже мысленно не употреблять «своих» слов. Дай бог, чтобы я снова не сморозил про офицеров.
— Это, пожалуй, правильно. Когда, говорите, вернулись офицеры и погоны?
— После Сталинграда.
— Понял. А когда именно была… будет Сталинградская битва, вы не помните…
— Не помню.
— И ладно. — Комиссар встал со стула. — Пора ехать.
— Евгений Афанасьевич, — неуверенно сказал Севка.
— Что? — комиссар чуть улыбнулся.
— Отчего взорвался тот эшелон с боеприпасами? Вы выяснили?
— В общих чертах, Всеволод Александрович, в самых общих чертах. Там сейчас немцы. Но нашлись свидетели, которые сказали, что рвануло в результате пожара. Загорелось от разрыва снаряда, сразу погасить не успели, в общем-то, и гасить было некому… Потом рвануло. А что?
— То есть даже если Орлов немецкий агент, он все равно не мог знать, когда именно должно было взорваться?
— Не мог, — подтвердил комиссар. — А кстати, мост не удержали тогда. Первую атаку отбили, потом подошла немецкая артиллерия… Мост взорвали, и то хорошо. Но ни старший лейтенант Орлов, ни старший сержант Малышев к нашим не вышли. Несколько человек я нашел, они рассказали, что старший сержант героически дрался, лег за пулемет, но потом, когда мост взлетел на воздух, пограничники его потеряли из виду. Такие дела. Комдив, к сожалению, умер. Еще вопросы?
Севка хотел ответить, что вопросов нет. Он и сам был уверен, что вопросов у него больше нет, какие тут могут быть вопросы. Но неожиданно для себя все-таки спросил:
— Вы меня награждать будете… и в газету… Для чего? Хотите изменить будущее?
— Ну что вы! — засмеялся комиссар. — Какое изменение будущего? Я о таких высоких материях и не пытаюсь рассуждать. Мое знакомство с вопросами путешествия во времени полностью укладывается в книгу Уэллса. Когда я третьего дня попытался спросить об этом одного знакомого физика, тот очень удивился, почему это серьезный человек интересуется подобными странными пустяками.
— Тогда зачем?
— Понимаете, Всеволод… Человеку свойственно в самых невероятных ситуациях вести себя так, как он привык. Теми же самыми методами. Я уже очень давно ничему не удивляюсь, а принимаю к сведению и накладываю на свое видение мира, — комиссар протянул Севке пилотку. — Вот, не забудьте.
— Зачем? — повторил Севка свой вопрос.
— Это, кстати, ключевой момент, Всеволод Александрович. Я не верю в совпадения. Вернее, не так. Я верю в совпадения, я верю в самые невероятные совпадения и даже в целую кучу одновременных невероятных совпадений. Но когда эти совпадения подкрепляются совершенно недвусмысленной информацией, когда я получаю записку от человека, который… В общем, я понимаю, что все это вместе — совпадения и несовпадения имеют какую-то цель, происходят не просто так, а для чего-то, что я должен вести себя так, как повел бы в любой другой ситуации, хоть отдаленно на нее похожей. Если я не понимаю, зачем мы встретились с вами, зачем меня провели мимо немецких танков, зачем много еще разных мелочей произошло, я должен дать возможность своему оппоненту сделать второй шаг. И попытаться срисовать его на этом втором шаге. А если не получится так сразу, то я все равно буду иметь две точки и смогу построить вектор…
Комиссар вышел. Севка — следом.
Машина во дворе была другая, ту, что была возле моста, они бросили на аэродроме, но особой разницы в машинах Севка не заметил. За рулем сидел тот же самым водитель, Петрович, кажется, вспомнил Севка. На переднем сиденье сидел Никита и опять с автоматом на коленях.
Севка сел на заднее сиденье, рядом с ним сел комиссар.
— Никита, — сказал комиссар, когда машина выехала со двора на лесную дорогу. — Я с вами не пойду, некогда. Петрович вас дождется, отвезет на квартиру к Евграфу Павловичу. Ты там оставишь Всеволода Александровича, а сам съездишь на базу, порешаешь вопросы с продуктами для Евграфа Павловича. Он снова забыл…
— Его давно нужно забрать сюда. Или вообще эвакуировать… — сказал недовольным тоном Никита.
— Без книг?
Никита тяжело вздохнул и промолчал.
Севка Москвы не знал. В свои редкие приезды передвигался в основном на метро и неоднократно удивлялся, что места, к которым он ехал с двумя пересадками, оказывались всего в нескольких шагах от точки старта. Так что особых изменений он увидеть из окна машины не смог. Да, витрины магазинов были заложены мешками, постоянно попадались навстречу военные машины и даже кавалеристы, что повергло Севку в нечто подобное изумлению.
— Кстати, — вспомнил Севка, — седьмого ноября на площади будет парад.
— Так всегда проходит, — сказал Никита, не оборачиваясь.
— Да? — Севка шмыгнул носом. — Но тут будет какой-то необычный.
Машину несколько раз останавливали, проверяли документы и пропускали.
Севка отчего-то был уверен, что награждать его будут в Кремле, поэтому удивился, когда машина остановилась возле какого-то пятиэтажного дома.
— Через час Петрович будет здесь, — сказал комиссар.
И машина уехала.
Дальше все прошло будто во сне.
Севка и Никита предъявили свои документы на входе и поднялись по широкой лестнице на второй этаж, в зал. Сели на кресла поближе к проходу, чтобы не толкаться потом, когда придется выходить за наградой.
Зал заполнился быстро, в президиум вышло несколько военных. Севка рассмотрел в петлицах ромбы и звезды.
Один из тех, что были с ромбами в петлицах и звездами на рукавах, вышел к трибуне и выступил с речью, энергично взмахивая правой рукой, сжатой в кулак. Ему аплодировали. Аплодировал и Севка, не разобравший ни слова. Или не понявший ни слова. Ему было не до того, ему сейчас предстояло выйти на сцену на глазах сотен людей, получить орден — заслуженный или нет — и вести себя так, чтобы никто не догадался, что он — не отсюда. Что его забросило сюда из далеко не прекрасного далека.
В результате Севка прозевал свою фамилию. Никита толкнул его в бок, Севка вскочил, уронил пилотку, которую держал на коленях, хотел было ее поднять, но Никита просто выпихнул его в проход, и Севка быстрым шагом прошел к сцене и поднялся на нее по ступенькам.
Стоявший на сцене генерал сказал что-то, в зале засмеялись. Севка чуть не вскинул руку к голове без головного убора, покраснел, выдавил из себя заученную и отрепетированную фразу, что прибыл для награждения.
Генерал засмеялся и сказал, что небось, когда немцев в штыковой колол, так не волновался, Севка честно сказал, что там было проще, и добавил неожиданно для себя, что в следующий раз будет спокойнее. В зале засмеялись, генерал прикрепил орден, Севка снова чуть не откозырял с пустой головой, повернулся к залу, подчиняясь жесту генерала, и сказал, что немцев сюда никто не звал и что он не собирается останавливаться на достигнутом…
Генерал засмеялся и сказал, что небось, когда немцев в штыковой колол, так не волновался, Севка честно сказал, что там было проще, и добавил неожиданно для себя, что в следующий раз будет спокойнее. В зале засмеялись, генерал прикрепил орден, Севка снова чуть не откозырял с пустой головой, повернулся к залу, подчиняясь жесту генерала, и сказал, что немцев сюда никто не звал и что он не собирается останавливаться на достигнутом…
На свое место Севка вернулся под аплодисменты.
После награждения к нему подошел корреспондент, сделал несколько снимков, выслушал краткий рассказ о подвиге, сделал какие-то пометки в записной книжке и пообещал, что заметка и фотография обязательно появятся завтра в «Красной звезде».
Машина ждала у дома.
Севка сел на заднее сиденье и вытер лоб. Водитель молча протянул ему бутылку с водой, Севка сделал большой глоток и с удовольствием почувствовал, как напряжение его покидает. У него получилось. Вот никто не заметил.
Он сделал первый шаг к тому, чтобы стать в этом мире… в этом времени своим. Севка посмотрел на орден на левой стороне груди, потрогал его пальцем. И удивился, что очень приятно прикасаться к красной эмали ордена. И подумал, что как бы там ни было, а он этот орден заслужил. Он ведь и на самом деле сделал все, за что его хвалил генерал. Да, пусть другого на его месте награждать не стали бы, просто не заметили бы в сутолоке боев. Но ведь и в обычной жизни происходит именно так… И, совершив нечто значимое, нужно еще сделать так, чтобы это заметили.
Он ведь не украл этот орден, не выпрашивал. Он его заслужил. А то, что комиссару понадобилось это награждение зачем-то… Это проблемы того самого комиссара.
А Севка…
— На выход, — скомандовал Никита, открывая дверцу машины.
Они, оказывается, уже приехали. Дом был шестиэтажный, улица поуже и поспокойнее. Севка вылез из машины и вдруг испытал сильнейшее желание рассказать недобро глядевшему на него Никите, что в его, Севкино время, таких пустых улиц в Москве… да и в Харькове тоже, уже не бывает. Но сдержался.
Они поднялись в старинном, заключенном в сетку лифте со стеклянными стенами и дверью.
Никита нажал медную кнопку звонка возле высокой двери, обитой кожей, но замок открыл сам, своим ключом.
В квартире пахло кофе и старыми книгами.
— Евграф Павлович! — позвал Никита с порога.
— Да, — послышалось изнутри.
— Я привез Всеволода Залесского.
— Проходите в комнату, я сейчас… — ответил старческий голос из глубины квартиры.
— Я позже, через час-полтора. — Никита подтолкнул Севку вовнутрь квартиры и закрыл за ним дверь.
— Евграф Павлович! — сказал Севка и повторил громче: — Евграф Павлович!
Коридор напоминал библиотеку. Полки с книгами занимали стены от пола до потолка, золоченые корешки тускло отсвечивали за стеклом в неярком свете, проникавшем через открытую дверь в глубине коридора.
Из двери появился невысокий, сухонький старичок в сером костюме. Протянул руку и ответил на рукопожатие неожиданно сильно.
— Вы, полагаю, тот самый Всеволод Александрович? — осведомился старик, не выпуская Севкиной руки.
— Тот самый, — сказал Севка.
— А меня зовут Евграф Павлович. Да вы, как я понял, это знаете. Проходите пока в гостиную. — Евграф Павлович указал рукой в конец коридора. — А я освобожусь буквально через десять минут. Кухня, знаете ли, требует внимания.
Гостиная также была заставлена книгами, на этот раз в высоких, до самого потолка, шкафах. Комната была высоченная, метра четыре с половиной, а то и все пять. В углу стояла деревянная лесенка.
Посреди комнаты — стол, накрытый белым покрывалом, и стулья с высокими спинками под белыми парусиновыми чехлами. Над столом висела люстра с матерчатым оранжевым абажуром.
Севка прошел по комнате, с любопытством разглядывая книги. Тут были книги на немецком, на английском, французском и испанском, насколько смог опознать Севка. Две или три полки были заполнены книгами с арабской вязью и еще несколько — с иероглифами. Китайскими или японскими. Или и теми, и другими.
На свободном пространстве висели фотографии в деревянных рамках.
Кто-то в форме царской армии еще при погонах. Севка присмотрелся, и ему показалось, что в центре снимка возле старинного орудия стоит молодой Евграф Павлович в белом мундире, перетянутом ремнями.
На других снимках Евграф Павлович стоял на стене какой-то крепости, на бруствере траншеи, возле верблюдов, нагруженных какими-то тюками. На фоне египетских пирамид. Под пальмами.
Несколько фотографий были куда ближе к современности. На одной из них Евграф Павлович был даже в буденовке и шинели с… Севка напрягся и вспомнил, как Богдан называл эти клапаны на груди — «разговорами».
И был у Евграфа Павловича на груди, прямо на шинели, орден Красного Знамени. А рядом с этой фотографией — снимок, на котором Евграф Павлович был в генеральской форме и располагался в группе генералов, а справа от него, через три человека Севка с изумлением опознал Николая Второго.
Севка присвистнул. Его удивило не то, что старик сфотографировался с царем, а то, что спокойно держит такую фотографию на виду. А Севка был уверен, что за такие штуки в тридцать седьмом расстреливали. Кровавая гебня опять-таки…
Или не все было так просто? Или это Евгений Афанасьевич крышует старого генерала?
Кстати, и сам комиссар присутствовал на нескольких фотографиях. В форме, в светлом штатском костюме, с какой-то красивой женщиной в белом платье. С той же женщиной и двумя детьми. С женщиной, детьми и Евграфом Павловичем. С Евграфом Павловичем и молодым парнем в форме. Фотография недавняя, Евгений Афанасьевич выглядит почти так же, как сейчас, старик — тоже, парень в офицерской… командирской, зло одернул себя Севка. Пора уже запомнить, идиот, в командирской. Командирской.
Севка шагнул к кожаному дивану с высокой спинкой с зеркалом наверху, хотел сесть, но, глянув на себя в зеркало, замер.
Вернулся к фотографии.
«Черт, — сказал Севка. — Бывает же такое…» Так, кажется, выразился комиссар, разглядывая Севку в блиндаже.
Нет, на фотографии между комиссаром и стариком был, естественно, не Севка, совсем другой парень.
Но, черт возьми, как же он был похож на Севку. Рост, телосложение, форма лица, разрез глаз…
Совпадение, говорите? Случайно, говорите, Севка попал в это время? Засуньте такие совпадения себе знаете куда?
Глава 5
1 августа 1941 года, 22 часа 15 минут.
Западный фронт
Вернулись разведчики и доложили, что проселочная дорога свободна. Немцы, днем двигавшиеся по ней в сторону железнодорожного моста, с наступлением сумерек исчезли, не желая, по-видимому, напороться на окруженцев в темноте.
— В общем, — сказал Сличенко, — как и ожидалось. На всякий случай мы оставили дозор возле проселка. Мордасов, у тебя все готово?
Лейтенант Мордасов кашлянул, почесал небритый подбородок.
— Что-то не так? — спросил Сличенко.
Егоров, Сличенко и командиры его батареи сидели под деревом вокруг карты, развернутой на брезенте. Плащ-палатка была натянута между деревьями, чтобы прикрыть слабый свет фонаря, стоявшего в центре.
Лейтенант Мордасов все никак не мог сформулировать своего замечания.
— Не телись, Лексей! Излагай четко и ясно, — подбодрил его Сличенко, и Егорову показалось, что прозвучала фраза не то чтобы совсем фальшиво, но как-то неуместно.
Какая тут, к чертям, бодрость в глубоком тылу немцев? И если бы планировался прорыв к своим, пусть с ударом, боем, со смертельным риском и даже возможностью умереть во время прорыва. Нет, разговор ведется так, будто это немцы попали в окружение и нужно только четко сработать. Как на полигоне или стрельбище.
— Установки готовы, — сказал наконец Мордасов тихо. — Машина со снарядами готова. Оба танка… «Сороковки» готовы тоже, танкисты сказали — проблем не будет.
— Хорошо, — одобрил капитан. — Почему в голосе нет восторга и предвкушения предстоящей битвы?
И снова фраза повисла в воздухе, как елочная мишура, яркая, веселая и пустая.
«Он что, не понимает, что выбрал не ту интонацию, — с раздражением подумал Егоров. — От него ждут разъяснения, четко поставленной задачи, а он…»
— Люди, товарищ капитан, — сказал Мордасов. — Они не спрашивают, но я ведь вижу… Ладно, мы остались у немцев в тылу. Ладно, просидели сутки, прячась. Но они ведь понимают, что мы делим батарею. Четыре установки остаются здесь, три я увожу… Танки забираю… Выходит, кто-то из нас идет на смерть, а кто-то уцелеет… Хоть бы какую определенность для людей, товарищ капитан…
— Для людей? — свистящим шепотом спросил Сличенко. — Или для тебя?
— И для меня, — глухо сказал лейтенант.