Севка хотел сказать «удовольствием», но не успел. Лицо старика вдруг изменило выражение с яростного на удовлетворенное, а палец его, сухой и мосластый, указывавший направление движения, вдруг дернулся к Севке, а тот не успел отреагировать. Увидеть, что палец метнулся к его горлу, увидел, а меры принять не успел.
Палец ударил в ямочку под горлом.
И Севка замер. Потом стены комнаты качнулись и поплыли вверх, к потолку, который взметнулся к зениту и пропал, растаял в сером тумане.
Паркетный пол медленно поплыл навстречу Севке. Замер в нескольких сантиметрах от лица. Какая-то сила перевернула Севку на спину.
Затылок стукнул о пол.
Из сгустившихся сумерек вынырнуло благообразное лицо старика, приблизилось. Губы шевельнулись.
— …слышите? — разобрал наконец Севка.
— Что?
— Вы меня хорошо слышите? — повторил Евграф Павлович.
— Да.
— Сейчас вам будет очень больно, — сказал старик. — Так больно вам еще никогда не было…
Старик не соврал.
Время остановилось, воздух застыл.
Была боль, и если после общения с массажистом Севка решил, что знает о боли все, то сейчас понял, что ничего о ней толком не знает. Он даже кричать не мог — боль парализовала его полностью, от голосовых связок до пальцев ног.
Но и беспамятство тоже не приходило, Севка все видел, все понимал и ничего не мог поделать.
— А теперь вот так, — сказал старик, чуть коснулся шеи Севки, и боль… Нет, не ушла. Оставаясь всеобъемлющей и неотразимой, она стала совсем другой. Новой. Ненадеванной. — Вы еще слишком молоды, уважаемый Всеволод Александрович. — Старик поддернул брюки и присел возле Севки на корточки. — И вы еще не понимаете, что все свои мысли лучше держать при себе, складировать, систематизировать и препарировать. Вам показалось, что вы все поняли?
Севка попытался застонать хотя бы для того, чтобы убедиться — еще не умер, еще может хоть что-нибудь, кроме как испытывать эту проклятую боль. И с ужасом понял, что ничего и не может.
— Вас оставили в живых, юноша, потом наградили орденом, и вы решили, что зачем-то нужны. И подумали, что можете теперь демонстрировать характер. Это, наверное, логично. Если бы хотели убить — убили бы. Вы ведь так подумали? Да расслабьтесь вы!
Старик прикоснулся к Севке, и боль исчезла. Разом. Вот только что распирала тело и мозг Севки — и вдруг пропала. А мозг Севки и тело разом сдулись и обмякли. И лежал Севка на полу сплющенный, словно лопнувший воздушный шарик.
— Вы лежите, не вставайте, — посоветовал Евграф Павлович, возвращаясь на диван. — Подняться сами вы еще минут двадцать не сможете, а я вам помогать не намерен. И, если честно, просто не смогу — вы тяжелый, а я старенький. Слабенький. Как вы там сказали? Генерал от геронтологии? Очень забавно сказали, молодец. Замысловатую фигуру построили. И что? Это вам как-то помогло? Может, хоть моральное удовлетворение сейчас испытываете?
Севка застонал и обрадовался, что может хотя бы стонать.
— Вы решили, что все поняли. Что раз вы не умерли там, на даче, то и в дальнейшем… Решили? Отвечайте, не прикидывайтесь, молодой человек.
— Да… — просипел Севка.
— Вот. И ошиблись. Как вы полагаете, за каким чертом Евгений решил наградить вас орденом?
— Не… не знаю…
— Вы на самом деле решили, что договориться о награждении человека орденом можно за несколько часов? Нет, наверное, можно это сделать на передовой или еще где, но вот так, в Москве, да еще в присутствии корреспондентов… И корреспондент отчего-то именно к вам обратился за снимком и интервью… Надеюсь, вы хотя бы сейчас поняли, что журналист знал о вас заранее и был нацелен на вас?
— Понял.
— С вами приятно беседовать, — вежливо улыбнулся старик. — Вот так всегда — стоит правильно расположить собеседника, и беседа становится гораздо продуктивнее.
— Козел, — сказал Севка.
— Это эмоции, батенька. Эмоции. А эмоции меня давно не впечатляют. Я давно научился вызывать определенные эмоции у своих собеседников. Итак, делаем промежуточный вывод. Ваше награждение планировалось заранее, за несколько дней до. И что это значит?
— Пошел ты…
— Я настаиваю, Всеволод Александрович, на вежливости. На взаимной вежливости. И требую, чтобы в дальнейшем вы строили свои заявления исходя из этой самой вежливости и правил хорошего тона. Не пошел ты, а пошли вы…
— Козлы… — сказал Севка.
Старик помолчал задумчиво.
— Нет, вот тут можно было и в единственном числе. Козел, но на «вы».
— Вы все — козлы! — повысил голос Севка.
Он уже начал ощущать свое тело, смог несколько раз сжать и разжать кулаки.
— Слишком общо, — печально покачал головой Евграф Павлович. — Ну да ладно, какие ваши годы. Значит, из того, что ваше награждение было подготовлено заранее, следует, что фраза Евгения Афанасьевича о том, что вас собирались награждать посмертно, не соответствует действительности. Вам соврали, а вы проглотили это вранье, даже не задумавшись. Вот поразите старика, сами придумайте, зачем это вас награждали да еще с такой помпой. Ну, не разочаровывайте генерала от геронтологии.
Севка снова собрался послать уважаемого генерала в задницу. Потом решил, что раз уж так вышло, раз уж все равно не получается встать и оторвать дедушке башку, то можно воспользоваться моментом и подумать.
Тем более что дедуля не врет. Похоже, что не врет. И зачем-то ему нужно, чтобы Севка сам допер до глубинного смысла происходящего.
Итак, Севке было сказано, что его помиловали в последний момент, что именно убийство массажиста с немецким именем заставило комиссара пересмотреть свое решение. То есть генерал со звездами в петлицах ждал на сцене, корреспондент топтался возле подмостков, сгорая от нетерпения увековечить героя и разместить его фото…
Фото.
«Блин», — подумал Севка. В завтрашнем номере этой самой «Красной звезды» появится не только приказ о награждении и заметка с именем Севки и фамилией, но и его фотография. Значит, им нужно было, чтобы фотография появилась и чтобы Севку увидели люди… Посмертно этот номер не получился бы, ясное дело.
То есть, так или иначе, Севку вывели бы в зал, наградили и сфотографировали. Как? Очень просто. Даже Севка, лежащий на полу и остро переживающий унижение, смог быстро составить краткий конспектик несостоявшегося разговора в подвале.
Севка, конечно, орет под умелыми прикосновениями массажиста, открывается дверь, и входит комиссар. Видит непотребство, возмущается и говорит, что хватит, что не нужно, что тот самый Талалихин таки протаранил немца ночью под Москвой, и это значит, что Севочка не врет, что хватит делать ему бо-бо, нужно отмыть, накормить и наградить. Что все классно, что теперь Севку будут любить, холить и лелеять, выспрашивая у него информацию о будущем по капельке да по граммулечке… А если он откажется, то его, как проституток в Париже, будут стимулировать. И поверил бы Севка? Конечно, поверил бы. Ведь и на самом деле поверил, решил, что за убийство и за волю к победе получил приз зрительских симпатий.
«Ну и зачем меня награждали?» — подумал Севка, глядя вверх, туда, где в сумраке прятался потолок. За окном потихоньку вечереет, шторы к тому же задернуты. Севка уже и старика толком не видит, слышит его дыхание, ровное, четкое, но самого не видит. Только движения чего-то темного на еще более темном фоне. Ага, кожа обивки дивана немного отблескивает, а силуэт генерала — нет.
«А в бок давит кобура», — отстраненно подумал Севка. Еще немного, станет совсем темно, можно будет осторожно дотянуться до нее, расстегнуть, достать револьвер и влупить все семь пуль в этот кусок неблестящей темноты.
И что потом?
Ты ведь не знаешь даже, сколько стоит проезд в трамвае. И нужен ли ночной пропуск командиру-орденоносцу. Похоже, что нужен, а его у тебя нет. И зачем, спрашивается, уходить? И убивать? Если ему так спокойно списали одного покойника, из обслуги, то за дедушку порежут на мелкие кусочки. Вот Никита и порежет.
Он чего-то невзлюбил Севку и не скрывал этого. Второй летеха, Костя, поглядывал на Севку при общении равнодушно. Без любви, но и без ненависти. А Никита…
Старик все молчал, все ждал терпеливо, когда Севка, наконец, сообразит, чего от него ждут, и выдаст правильный ответ.
— Можно я встану с пола? — спросил Севка.
— А драться не будете? — поинтересовался Евграф Павлович.
— Вот еще… руки марать. — Севка решил расценить фразу старика как разрешение и встал. Отряхнулся и сел на стул.
— Чего вы от меня ждете? — спросил наконец у старика.
— Я хочу, чтобы вы предложили свою версию происходящего и указали свое место во всем этом. И значение. Прошу, — самым академическим тоном проговорил Евграф Павлович. — Вот представьте себе, что от этого на самом деле зависит ваша драгоценная жизнь.
— Я хочу, чтобы вы предложили свою версию происходящего и указали свое место во всем этом. И значение. Прошу, — самым академическим тоном проговорил Евграф Павлович. — Вот представьте себе, что от этого на самом деле зависит ваша драгоценная жизнь.
— Я не знаю, — сказал Севка и почувствовал, как сжимается что-то у него внутри.
Ведь со старика станется достать откуда-то из кармана костюма пистолет и пристрелить молодого тупого наглеца. Фотография уже есть, в газете она появится, это значит, что кто-то заинтересованный, тот же старший лейтенант Орлов, который, сука, никакой не старший лейтенант, век воли не видать… Что Данила, славный парень, несколько раз спасший Севку и столько же раз его подставивший, может узнать, что все прошло успешно, что Севка прибыл на место и…
Блин.
Выходит, что Севку специально двигали сюда, к комиссару. Во всяком случае, комиссар и дедушка так могли все воспринять и так должны реагировать. Им послали посылку в виде Всеволода Залесского, и теперь нужно отправить квитанцию о получении неизвестному отправителю.
А еще, со все возрастающим ужасом подумал Севка, получается, что комиссар и дедушка могли решить, что Севку совершенно сознательно вынули из его двадцать первого века и сунули голого и дурного в самый конец июля сорок первого года. И, что было самым страшным, Севка почему-то и сам начинал в это верить.
Вытащили и отправили. И Орлова отправили, снабдив картой, на которой помимо топографических сведений было обозначено время, когда что будет происходить, для ориентировки, значит.
То есть Орлов мог знать, до скольких именно немцы в поселке будут спать без задних ног и носа не высунут на улицу. Поэтому и вел группу по дороге без спешки и без опаски. У него ж на карте все было написано. И про то, что приехавшая машина была с диверсантами, он тоже знал. А все приметы, которые он излагал Севке и старшему сержанту, были да, настоящими, но исходили уже от точного знания обстоятельств.
— У вас изменился ритм дыхания, — тихо сказал Евграф Павлович. — Вам пришла в голову неприятная мысль. Или вы сделали некое открытие.
— Вы думаете, что меня сюда прислали специально? — спросил Севка, сообразил, что сказал это почти беззвучно, и повторил громче.
— Не знаю, — не задумываясь ответил старик. — Очень трудно в такое поверить, но, с другой стороны, никакой другой непротиворечивой версии мы придумать не смогли. Хотя думали серьезно и старательно.
— Вы хотите ловить на меня, как на живца?
— Может быть. И в свете этого нам, возможно, есть смысл оставить вас в живых.
— Зачем?
— Ну… например, для того, чтобы обозначить вами место, где мы хотим встретиться с теми, кто вас прислал. Выслушать их, наконец… Люди, кстати, с некоторым чувством юмора и литературным вкусом. Вы рассказывали, что вас… э… э… ударили и вы очнулись в прошлом?
— Да.
— А вам самому не пришло в голову, что это слишком уж похоже на начало романа американского писателя Марка Твена. «Янки из Коннектикута при дворе». Не читали?
— Читал. В детстве.
— Вот. И не обратили внимания на сходство?
— Он там был одет, — сказал Севка.
А ведь Севке это в голову не пришло, тут старик его уел. Хотя найти сходство между забавным романом и нелепой ситуацией на дороге участнику этой самой ситуации было довольно сложно.
— И какая восхитительная ирония, — продолжил Евграф Павлович. — Если у Твена в прошлое попадает толковый мастеровой, способный своими талантами и знаниями изменить мир, то в вашем случае, вы уж извините, все с точностью до наоборот. Бездарь, почти полный нуль, склонный впадать в истерику и панику.
Безжалостный старичок. Лупит, не стесняясь и не пытаясь даже жалеть недоумка.
— Продолжая общую мысль, мы должны сделать предположение, что вас выбрали из-за каких-то личностных качеств. Или их отсутствия.
— Вам бы Богдана, тот бы вам все, вплоть до расположения дивизий, рассказал…
— Вот, но прислали вас. Отчего?
— Да, может, само собой получилось, — не веря самому себе, сказал Севка. Просто так сказал, чтобы возразить хоть что-то.
— Не может, Всеволод Александрович, не может. Уж вы мне поверьте… — Старик поцокал задумчиво языком. — И дело даже не в вашей тупости или неинформированности. Дело тут…
— В Орлове?
— И в нем тоже. По вашему описанию это тот самый Данила Ефимович Орлов, которого Евгений Афанасьевич и ваш покорный слуга знали очень хорошо… Слишком хорошо.
— И… — не выдержал паузы Севка.
— Только тот был тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения.
— Привет из прошлого, — пробормотал Севка.
— Вот именно. И этот привет из прошлого заставил нас серьезно отнестись к вашей истории. Два человека, один из которых утверждает, что родится только через сорок восемь лет, и второй, который должен… — Старик вздохнул. — В общем, либо кто-то очень заботливо подготовил легенду, или кто-то действительно играет со временем. И что следует из этого?
— Я даже думать не собираюсь, — взорвался Севка. — Не собираюсь! Я…
— Успокойтесь, Всеволод. Не нужно этих брызг! Я, в принципе, поддерживаю вашу точку зрения. Я понимаю, что вы не можете нам ничего сказать, ничем помочь тоже не можете… Я еще третьего дня предложил вас просто убить…
В комнате залегла тишина.
Кажется, снова пробили часы. Или это грохотало в ушах Севки?
Дедушка предлагал его убить. Но не убил. Пока? Ведь мог придавить где-то пальчиком лежащего Севку. Хрусь — нет героя.
— Я полагал… и полагаю, что вы несете в себе опасность для всего, извините за высокий стиль, человечества. Для истории и Вселенной. Вы сами это понимаете?
Севка сцепил зубы и глухо застонал.
— Нет, не своими знаниями — нет у вас никаких знаний. Разве что намеки, которые нужно из вашей несвязной болтовни выловить, расшифровать и развернуть…
— Откуда вы…
— Я слушал записи ваших разговоров. В вашем времени что, нет звукозаписывающих устройств?
— У нас есть, я забыл, что и у вас…
— У нас тоже есть. Так вот, ваши рассказы как источник информации — ерунда. Но опасность исходит не от них, а от вас лично. От вашего существования. — Евграф Павлович встал с дивана и прошелся по комнате. — Вы — доказательство того, что мы выиграли эту войну. Пусть с кровью, с потерей двадцати пяти миллионов человек — безумная цифра, невероятная, но бог с ней, пусть именно столько придется заплатить за победу… Но мы точно победим. Точно. Девятого мая сорок пятого года будет подписана капитуляция, которую Гитлер…
— Не Гитлер, Гитлер покончит с собой раньше. В апреле, кажется…
— Да пусть Гимлер или Геринг, но ведь подпишут. И это значит, что все предопределено, что так или иначе, но это произойдет… хотя бы потому, что уже произошло для вас… Понимаете меня? И кто-то, зная об этой неизбежной победе, не так испугается при очередном прорыве немцев, будет не настолько безжалостным, чтобы расстрелять сотню паникеров для спасения десятков тысяч людей… И история пойдет по-другому. Совсем по-другому. Вы можете гарантировать, что это невозможно?
— Не могу. О такой возможности писали фантасты…
— Фантасты… Я не сразу принял марксизм, молодой человек. Знаете почему?
— Я и марксизма-то не знаю…
— Это неважно. Важно совсем другое… В нем самом заложена угроза для его существования. Заложена мина, и я не могу понять, отчего это только я ее заметил. Я говорил об этом с Лениным. С Троцким тоже об этом говорил. Я даже со Сталиным пытался обсудить эту мысль…
— Со Сталиным? — удивился Севка. — И он вас не того…
— Что «того»? Не приказал расстрелять? — Евграф Павлович, кажется, вернулся на диван, Севка его не видел, но услышал, как скрипнули пружины. — Ерунда какая… Мы спорили, я пытался если не убедить, то хотя бы породить сомнения, но… Понимаете, в чем дело… Коммунизм должен победить, это закономерно. Это естественное развитие общества, иначе и быть не может… Так?
— Может, — упрямо возразил Севка. — У нас социалистическими остались только Куба, Северная Корея и Китай.
— Не путайте меня. То, что случилось у вас, вполне может быть временным отступлением… Или доказательством моей правоты, между прочим. Зачем строить коммунизм, зачем отказываться от прав личности в пользу общества, зачем надрываться, если все все равно придет к коммунизму? Так или иначе, ведь это определено развитием общества, социальными законами и тому подобными категоричными вещами… — Старик замолчал.
Севку это выступление не потрясло. Может, потому, что по сравнению с возможной гибелью Севки все коммунизмы и капитализмы на свете казались мелкими и ничтожными.
— То есть вас нельзя никому показывать. И это значит, что лучше убить.
Севка шмыгнул носом.
— Но Евгений решил повременить. И выдвинул один очень забавный аргумент… — Старик еле слышно засмеялся. — Такой хитрый довод… Если мы, сказал он, поверим в то, что вы действительно попали к нам из будущего, и если вы действительно настолько опасны для всего хода истории, то вам нужно сохранить жизнь для того, чтобы научиться выявлять других посланцев в прошлое…