– На смертном одре, умирая, он еле слышно говорит ей: “Мне надо было думать только о тебе и о нашей любви, а я посвятил всю жизнь тому, чтобы стать королем страхования”.
– Или говорит что-то очень простое и банальное вроде “Береги себя!”, – предлагает влюбленный сценарист.
– Нет, до последней минуты нужно напоминать о физической боли, – говорит умник. Он произнесет: “Морфий мне больше не помогает“.
– А что, если он вспомнит о какой-нибудь мелочи? Что, если он, например, спросит: “Интересно, куда запропастился брелок в виде подковы, который ты мне подарила двадцать пять лет тому назад?“ – предлагает девушка.
Мик перебивает их:
– Нет, лежа в постели и умирая, он ничего не говорит.
Сценаристы умолкают в ожидании.
– Говорить будет она. Бренда. Она скажет: “Майкл, я потеряла с тобой столько времени. Лучшие годы жизни“.
Тишина. Застенчивый сценарист подает голос:
– И вот, когда он уже умирает, она, сама не понимая, что делает, отвешивает ему пощечину.
Мик и все остальные принимают идею холодно. Поняв это, застенчивый сценарист пытается сгладить впечатление:
– Я пошутил.
Глава 51
В пустынном коридоре звучит нежная музыка Козелека. По коридору движется группа из шести человек, которые тащат металлические стойки и громоздкие металлические чемоданы.
Люди проходят перед полуоткрытой дверью номера, не обратив на нее внимания.
На постели сидит полуголый пожилой мужчина. Он взмок и устал. Мужчина смотрит в пол и пьет воду. Некрасивая пухлая девушка-эскорт надевает плащ. Девушка выходит из комнаты и, двигаясь неуклюже и смешно, подходит к лифту.
Глава 52
Вновь звучит музыка Козелека.
Еще ночь, в вестибюле гостиницы мужчина-парикмахер бережно причесывает Джимми. Пока тот с серьезным видом смотрит на себя в зеркало, парикмахер укладывает волосы назад. Такие зеркала, окруженные лампочками, можно увидеть в театральных гримерных. Машинкой парикмахер коротко подстригает Джимми волосы на затылке. Остальные – серьезные, неподвижные, следят за тем, как парикмахер причесывает Джимми Три.
Потом точным умелым движением парикмахер укладывает челку направо. Опускает пальцы в баночку с бриолином.
Женщина средних лет аккуратно расстегивает молнию чехла. Видно, что в нем зеленый костюм.
Глава 53
Вокруг синего бассейна, освещенного подводными фонарями, разливается волшебный свет.
Джимми Три с коротко подстриженными на затылке волосами медленно плывет брассом, мы видим его со спины. Короткими, усталыми шагами старика он выходит из бассейна. Вытирается, начинает одеваться. Натягивает военные зеленые форменные брюки. Его лица нам не видно.
Вдали, за Альпами, начинает светать.
Глава 54
Адольф Гитлер в военной форме, суровый, с выпяченной грудью, разгуливает по парку под длинным навесом. Ему трудно: он опирается на ореховую палку и ходит короткими, неуверенными шажками. Одним словом, это постаревший и ослабевший Гитлер, лет шестидесяти.
Это не Гитлер, а Джимми Три, блистательно играющий своего героя.
Он прогуливается медленно, осторожно, с неприступным видом, как диктатор, разница между персонажем и настоящим Гитлером почти незаметна. Он оглядывается, вокруг никого.
Внезапно Гитлер останавливается. Кладет руку на челку, чтобы пригладить ее, как часто делает Мик Бойл, затем гордо выбрасывает руку в нацистском приветствии.
Он приветствует Фрэнсис, бледную тринадцатилетнюю девочку, которая сейчас стоит перед ним. Джимми замер с поднятой рукой. Он ждет реакции девочки. Она спокойно смотрит на него и улыбается, ничуть не напуганная разыгранным спектаклем.
Глава 55
Мик Бойл в халате сидит в шезлонге у красивого крытого бассейна.
Лена медленно, лениво плавает.
Кроме них, никого нет.
– Все никак не скажу тебе. Я ужасно расстроен тем, что вы с Джулианом так расстались.
Лена замирает у края бассейна.
– В общем, хочу извиниться перед тобой за его поведение.
– Извиниться? Ты-то здесь при чем?
– Скажем честно, как отец я мог сделать больше. – Джулиан поступил так, как счел нужным, не заботясь о последствиях. Он учуял запах. Я тоже начинаю его чувствовать.
– Какой запах?
– Пьянящий запах свободы.
Мик улыбается:
– Мне он тоже знаком.
– Неужели отец ничего не рассказывал тебе о королеве, о том, как ему предложили исполнить в Лондоне “Приятные песенки”, а он отказался?
– Нет. Он мне ничего не рассказывал.
– Странная у вас дружба.
– Странная? Да нет, у нас очень хорошая дружба. А когда дружба хорошая, друзья рассказывают друг другу только о хорошем. Видимо, концерт для королевы к хорошему не относился.
– Он говорит, что не будет исполнять “Приятные песенки”, потому что их могла петь только мама.
Мик удивлен:
– Он так и сказал?
– Да, он сказал это королевскому посланнику.
– Не прошло и восьмидесяти лет, как он наконец сказал нечто романтичное, и кому? Королевскому посланнику.
Лена улыбается. Мик тоже.
– Ночью, пока я сплю, он смотрит на меня. Сегодня ночью впервые в жизни, пока я спала, он меня погладил. А я не спала. Я притворялась.
– Родители знают, когда дети притворяются, что спят.
У Лены блестят глаза, она отворачивается. Поворачивается к Мику спиной, чтобы он не увидел, как она растрогана.
– Ты беспокоишься за него?
– Нет, я за него не беспокоюсь.
Глава 56
Мы уже знаем, что этот отель – тихое место, но настолько тихо здесь еще никогда не было.
Глаза всех присутствующих устремлены в одну точку: на столик, за которым, ни на кого не обращая внимания, сидит Адольф Гитлер и поглощает обильный завтрак.
Самое поразительное то, что все смотрят на него с почтением, с робостью, словно шестьдесят лет спустя перед ними сидит настоящий диктатор. Некоторые, покидая зал и проходя мимо фюрера, еле заметно кланяются ему в знак уважения и говорят: “Добрый день!“
Гитлер высокомерно кивает, отвечая на приветствия.
Потом Джимми/Гитлер достает из кармана носовой платок, высмаркивается, четырежды быстро вытирает нос, как делает Фред, складывает платок и засовывает обратно в карман.
Баллинджер, сидящий за своим столиком, наблюдает за ним. Увидев, как Гитлер повторяет его привычный жест, он странно улыбается.
Перед Джимми/Гитлером возникает молчаливая немецкая пара, женщина сурово глядит на него. С серьезным видом она говорит:
– Не смейте больше так делать!
Глава 57
Фред и Мик, одетые для прогулки в горы (панамы, солнечные очки, рюкзаки по последней моде, облегающие синтетические оранжевые футболки, бермуды, цветные трекинговые кроссовки “Саломон” и прогулочные палки), поднимаются по канатной дороге, вися в пустоте на высоте трех тысяч метров. Они смотрят вверх, на вызывающую головокружение вершину скалистой и резко уходящей вниз альпийской горы. Поднимаются они молча.
Некоторое время спустя Мик говорит:
– Сегодня утром я разговаривал с Леной. Она беспокоится за тебя.
Фред бесстрастно разглядывает вершину. Мик ждет, но приятель ничего не отвечает.
– Ты столько лет не навещал Мелани. Съезди! Венеция совсем рядом.
Фред сохраняет невозмутимость. Он молчит. Мик поворачивается взглянуть на него, но Фред по-прежнему смотрит на гору. Мик совершает вторую попытку:
– Лена рассказала мне о королеве Елизавете. Ты мне ничего не говорил. Вообще-то из этого может что-то выйти, нет? Я был бы рад в последний раз услышать концертное исполнение “Приятной песенки номер три”.
– А я нет.
– Не хочешь предавать память Мелани, но иногда, чтобы хранить верность, надо иметь мужество предать. Ты так не считаешь?
Помолчав, Фред, глядя на гору, отвечает:
– Мик, у меня все крутится в голове одна мысль.
– Какая?
– Интересно, каково это – переспать с Джильдой Блек.
Мик растерян.
– Ну да. Интересно.
Фред поворачивается и пристально на него смотрит, не веря приятелю. Потом то ли всерьез, то ли в шутку шепчет:
– Обманщик!
Мик отводит взгляд.
Глава 58
Красота, тишина и Альпы на высоте трех тысяч метров. Только ветер шумит.
Фред и Мик сидят на лугу, спускающемся в далекую долину. Вокруг никого. Только они и природа. Тихо. Фред разворачивает конфетку и засовывает в рот.
После долгого молчания Фред решается нарушить нежное дыхание горного ветра.
– Мик!
– Эй!
– Зачем мы так вырядились?
Мик хихикает.
В громовой тишине Фред принимается шуршать конфетной оберткой, следуя музыкальному ритму. Мик смотрит на его пальцы.
– Не ахти!
– Что?
– Музыка, которую ты сочиняешь на конфетной обертке. За свою карьеру ты написал кое-что получше.
Теперь Фред хихикает. Потом внезапно становится серьезным.
Под длинным навесом, идущим через темный парк, шагает миниатюрная мать девушки-эскорта, ведя за руку пухлую и неуклюжую дочь. Над их головами сияющая вывеска: “Отель”.
Они подходят к дверям. Как обычно, мать целует дочь и говорит ей: “Будь умницей”.
Дочь заходит. Мать смотрит ей вслед.
Глава 59
На светлых раскаленных деревянных скамейках сидят Мик и Фред. Узкие полотенца закрывают гениталии. Мик и Фред обливаются потом. Кажется, они вот-вот умрут.
Они сидят молча, обессиленные из-за стоящей в сауне страшной жары, как вдруг невероятное зрелище возвращает их к жизни.
Появляется величественная женщина в халате. Снимает халат.
Под халатом ничего нет.
Она сказочно красива, у нее совершенное тело. Чудесное создание (иначе ее не назовешь) двигается невероятно изящно и женственно. Она расстилает на скамейке полотенце и плавно ложится на него. Не обращая внимания на свою наготу и на присутствие двух пожилых мужчин, она закрывает глаза и забывается.
Женщина не только чувствует себя непринужденно, она словно создана для того, чтобы смущать весь остальной мир.
Взволнованные, Фред и Мик смотрят на нее так, как смотрят на сверхъестественные, а значит, необъяснимые явления. Им требуется немало времени на то, чтобы вновь обрести ясность мысли. Они принимаются что-то шептать друг другу так, чтобы лежащее рядом совершенство их не слышало.
– Это кто?
– Как кто? Мисс Вселенная, – отвечает Мик.
– Неужели она? Совсем не похожа.
– Насмотрелась фильмов про роботов, вот и преобразилась.
Фред не смеется. Не может. Он глядит, как в тумане, на Мисс Вселенную, чья красота лишает его сил.
– Знаешь что, Фред? Мы так много говорим о мочеиспускании, что совсем забыли о том, что этот орган выполняет и другие функции.
– Мик, не строй себе иллюзий!
– Иллюзий? Слушай, теперь изобрели такие таблетки…
– Но ведь это насилие над реальностью.
– Ну и что? А чем я занимался всю жизнь, снимая кино?
Мисс Вселенная непринужденно сдвигает ноги на несколько сантиметров, совсем чуть-чуть, но наших друзей это приводит в еще большее смятение.
– Да ей этого не нужно, Мик. Ей нужно тело, которое соответствует ее собственному телу. Секс похож на музыку. Нужна гармония. И она права. Мы больше не способны подарить гармонию, Мик.
Оба готовы расплакаться, но в это время к ним приближается служащий отеля.
– Мистер Бойл, к вам посетитель.
Мик фыркает:
– Вы не видите, что мы переживаем последнюю великую идиллию в своей жизни? Кого там нелегкая принесла?
– Бренду Морель.
Глава 60
А вот и гений. Бренда Морель, некогда таинственная femme fatale. Она сидит в кресле прямо, в выверенной позе. Ей за восемьдесят. Несколько лифтингов. Небольшое колье с бриллиантами, светящимися собственным светом, надето на шею, морщины которой оказались упорнее, чем пластический хирург. Каскад светлых волос, вызывающих подозрение, что это парик.
Она ждет и, пока ждет, ловко проводит языком по зубам – чтобы идеально подогнанный протез случайно не был запачкан помадой.
Мик заходит в отдельную гостиную, где его ждет Бренда, и начинает бурно выражать радость и восторг. Она нет. Она держится строго и отстраненно.
– Бренда, какой сюрприз, какой приятный сюрприз! – Привет, Мик.
Они целуются в щеку.
– Ты великолепна, Бренда. Само сияние и сексуальность.
– Ты перепутал тысячелетие, Мик.
Он нарочито смеется.
– Ну что? Не вытерпела? Знаешь, мы только что дописали новый вариант сценария. Мы мучились с финалом, и вот как раз вчера – эврика! – мы его нашли. Раз уж ты приехала лично, получишь сценарий, так сказать, из первых рук. Кстати, разве ты не говорила, что останешься в Лос-Анджелесе? Как тебя занесло в Европу?
Бренда серьезно смотрит ему в глаза.
– Сколько лет мы с тобой знакомы, Мик?
– Господи, так сразу и не припомнишь! Дай-ка я посчитаю, значит…
– Мы знакомы пятьдесят три года. А в скольких картинах мы работали вместе?
– В девяти, десяти.
– В одиннадцати. Неужели ты думаешь, что после пятидесяти трех лет дружбы и одиннадцати картин я стану морочить тебе голову?
Мик растерян.
– Да нет. Я этого не заслуживаю.
– Вот именно, не заслуживаешь. Ты заслуживаешь, чтобы я выложила тебе все как есть. Поэтому я оторвала от дивана задницу и прикатила сюда из Лос-Анджелеса. Поговорить с тобой напрямик.
Бренда говорит это серьезно, почти сурово. Мик озадачен.
– Я понял. Слушай, Бренда, если это из-за двадцать первой сцены, в которой о тебе сказано “некрасивая, увядшая, бледная тень былой красавицы”, так это поэтическая вольность. Естественно, во время съемок все будет иначе. Я хочу, чтобы ты выглядела потрясающе. В тебе сохранились нетронутыми и должны впредь сохраниться тайна, очарование, делающие тебя дивой, над которой не властно время.
– Не пытайся лизать мне задницу, Мик! Иначе, учитывая то, что я собираюсь тебе сказать, я совсем разозлюсь.
– Почему? Что ты собираешься мне сказать?
– Я не будут сниматься, Мик.
– Что?
– Мне предложили сериал в Нью-Мексико. Контракт на три года. Бабушка-алкоголичка после тяжелого инсульта. Старушка с характером. Так я оплачу пребывание Джека в общине для наркоманов, киношколу внучке Анджелине, долги моего мужа-кретина, и еще мне хватит денег на виллу в Майами, о которой я мечтаю четырнадцать лет. Вот что я собиралась тебе сказать.
Мик возмущен, он почти кричит:
– Но ведь это кино, Бренда! А там – телевидение. Телевидение – это отстой.
– Телевидение – это будущее, Мик. Честно говоря, это уже настоящее. И вообще, давай начистоту, а то в нашей среде никто не говорит начистоту. Тебе уже восемьдесят, и, как и многие твои коллеги, с годами ты сдулся. Твои последние три фильма, Мик, – полный отстой. Точно говорю тебе, на мой взгляд и на взгляд всех остальных – полный отстой!
Мика Бойла вот-вот хватит инфаркт. Он кричит, хотя ему не стоит этого делать, учитывая возраст и артериальное давление.
– Что ты себе позволяешь?! Да что ты себе позволяешь?! Что ты себе позволяешь?! Хочешь говорить начистоту? Давай начистоту. Если бы не я – а я вел, веду и буду вести себя с тобой благородно, – ты бы так и сидела под письменными столами у тогдашних продюсеров. Пятьдесят три года тому назад я вытащил тебя из трусов жирных продюсеров и сделал из тебя актрису.
Теперь Бренда пылает от гнева. Она тоже кричит:
– Ах ты, говнюк! Мне у них в трусах было очень хорошо. Знаешь почему? Потому что мне там нравилось. Я никому ничем не обязана. Я всего добилась сама. Я оплатила учебу в Актерской студии, чистя сортиры во всем Бруклине, а еще благодаря маме, которая ради меня влезла в долги. Я вошла в Голливуд с парадного входа благодаря себе самой. Когда меня видели Мэрилин, Рита и Грейс, они могли обосраться со страху. Все это написано в моей автобиографии. Ты ее читал?
– К сожалению, да. Только не ты ее написала. Твоя автобиография – полный отстой, как полный отстой сериал, в котором ты собираешься сниматься.
Бренда глубоко вздыхает, словно ей не хватает воздуха, но потом неожиданно перестает кричать. Она успокаивается. Теперь она говорит тихо, и поэтому ее слова ранят еще больнее.
– Этот твой фильм – полный отстой, Мик. Ты знаешь, я в кино разбираюсь. А вот ты в нем больше не разбираешься. Потому что ты состарился, ты устал, ты потерял способность видеть мир, ты видишь только собственную смерть, поджидающую тебя за углом. Твоя карьера окончена, Мик. Говорю тебе это начистоту, потому что я тебя люблю. Твой фильм-завещание никому не нужен, он может перечеркнуть все прекрасные ленты, которые ты снял. Это было бы непростительной ошибкой. Ты мог снять этот фильм только благодаря моему участию. Если я не стану в нем сниматься, я сохраню тебе жизнь. И достоинство.
Мик подавлен. У него больше нет сил. Он тихо говорит:
– Неблагодарная. Ты – неблагодарная дура. Поэтому ты и сделала карьеру.
Бренда не отвечает на оскорбления. Или не воспринимает их всерьез. Она тянется вперед и усыпанной бриллиантами рукой неожиданно гладит по щеке Мика, который вот-вот расплачется. Говорит ему:
– Так и есть, Мик. Ты прав.
Кипя ненавистью и желанием отомстить, Мик шепчет:
– Я все равно сниму этот фильм. Без тебя.
Мик плачет. Бренда продолжает гладить его по щеке:
– Ладно, Мик, жизнь не кончена. Можно прожить и без всякого дурацкого кино.
Мик, поникнув, закрывает лицо руками.
Бренда, величественная, как последняя из кинодив, встает, поправляет слегка помявшееся платье, берет сумочку за тридцать тысяч долларов и царственной, размеренной походкой выходит из гостиной отеля.