Лёшка не был Лёшкой. Колеса не были колесами.
– Дина, нет!
– Че орешь, Косматый? – зыркнул на него поддельный Лёшка.
Фургон притормозил, и Дина сгруппировалась, чтобы не стукнуться об дверцу. Встала, уперев руки в бедра, задышала тяжело.
– Ну ты и придурок.
– Дин, отойди от него!
Девушка оглянулась, убрала изо рта прядь волос. Приподняла вопросительно бровь.
– Кто за рулем? – спросил Эмиль, вперив взгляд в существо.
– Я, – сказало оно, скалясь, и вязкая слюна капнула на темечко девушки.
Спустя секунду туда же опустились длинные лапы в переплетении жил, схватили за волосы и оторвали визжащую Динку от земли. Крик застрял в горле ошарашенного Эмиля. Ужас пригвоздил к трассе. Он должен был кинуться вперед, попытаться спасти подружку, но мышцы отказались служить ему.
Задняя дверца захлопнулась, и последнее, что он разглядел, – сгорбившееся чудовище: тощее тело, деформированная морда с огромной пастью. Петля на шее. И бьющаяся в жутких тисках Дина.
Зверюга заревела, сдала назад.
Эмиль отпрыгнул: спасая собственную шкуру, он смог пошевелиться.
«Трус, трус, трус», – будет повторять он по дороге к Степному.
Фургон сбавил скорость. Бесформенные шины, перекати-поле из мрака, стелили по асфальту дымчатый след.
Кабина была пуста. Рулевое колесо вращалось само по себе.
– Малой! – Требовательный голос звучал одновременно из Зверюги и в черепной коробке Эмиля. Эхо, принесенное враждебным ветром. – Скажи Мирче, его дочь у меня. Скажи, дядя Драгош ждет.
«Морой», – подумал мальчик, провожая фургон слезящимися глазами. Монстр из бабушкиных баек, из степи. К тем, кого знает, явится.
Эмиль смахнул слезы. Все исправить. Вызволить Дину. Или просто проснуться дома, в поту. Не теряя драгоценных минут на бесполезную молитву, он побежал по трассе.
* * *Мирчу Брэнеску он застал в ресторанчике около заправки. Продумал по дороге речь: «Дину похитил мужчина, представился Драгошем, лица я не рассмотрел». Как бы ни был затуманен мозг, мальчик понимал, что, вдаваясь в подробности, только все усложнит. Обнаженное двухметровое существо с клыками? А было ли оно в действительности, не пригрезилось ли? Призраки – это по части бабули, но даже она не говорила о привидении ржавого фургона. И если осмыслить происшедшее трезво, в свете ресторанных ламп… Россказни bunică, полутьма, стресс… И в сухом остатке – Лёшка, заделавшийся автомехаником, Лёшка, напяливший резиновый костюм…
Голова кружилась. Он залпом проглотил стакан апельсинного сока, поданного официанткой, и топтался в ожидании Мирчи.
Отец Дины, крупный короткостриженый мужчина с солидным животом, отлучился позвонить. Новость он воспринял на удивление сдержанно, лишь при упоминании Драгоша маленькие глазки его замерцали.
Эмилю Мирча никогда не нравился. Дина, слава Богу, пошла в мать – такая же высокая, с тонкими чертами. Хотя порой проскальзывали отцовские нотки, и чем дольше жила она в городе, тем чаще: презрение, высокомерие, холодность.
– А он правда бандит? – как-то спросил юный Эмиль.
Дина пожала плечами:
– Наверное. Его друзья – точно.
«Ну чего он возится? – кусал ногти Эмиль. – Динка с этим дураком… с Лёшкой…»
– За мной, пацан.
Мирча шел, застегивая куртку. Показалось или под ней и впрямь кобура?
У ресторана урчал двигателем громадный внедорожник. Средних лет мужик с гробовой физиономией поприветствовал бизнесмена, но не Эмиля. Мирча распахнул дверцы:
– Залезай.
Мальчик покосился в комфортабельный салон.
– Вы милицию вызвали?
– Залезай, – повторил бизнесмен мрачно.
Эмиль подумал о Дине и обреченно полез в джип. За ним втиснулся Мирча.
– К супермаркету, – приказал он водителю.
Автомобиль тронулся – от сравнительно оживленной развязки между рестораном и заправкой к пустой Рудничной улице и дальше, дальше.
Водитель поигрывал желваками, под зеркалом раскачивалась флуоресцентная голова Иисуса.
– Ну вот что, сученыш, – сказал Мирча вкрадчиво. От него пахло дорогим одеколоном. Эмиль сжался, ощущая себя маленьким мальчиком в преддверии порки. – Если вы с Диной решили пошутить – без проблем. Дочка моя, конечно, месяц на жопе сидеть не сможет, но ты пойдешь себе домой, в свою вшивую халупу, к сумасшедшей бабке.
Эмиль залился краской, напрягшиеся кулаки побелели. Ярость, обида выветрили страх:
– Мы не…
– Но если с Диной что-то случилось, – продолжал Мирча, – если хоть волосок…
Джип проехал Буху и остановился на краю обрыва. Мальчику померещились уродливые истощенные силуэты, бродящие за остовом супермаркета.
Когда он вылезал из джипа, Мирча положил тяжелую пятерню ему на плечо:
– Косма, – сказал бизнесмен. – Семейка дегенератов.
Эмиль проглотил обиду. Он смотрел вниз, на Зверюгу. Груда металлолома, вмятина в боку. Кирпичи вместо колес. И фары наверняка разбиты… Заставить этот хлам ездить не сумел бы и гений.
Мирча пихнул Эмиля, и мальчик пошел к фургону.
– Побежит – шмаляй по ногам, – сухо сказал бизнесмен мордовороту-водителю.
С замиранием сердца увидел Эмиль в руке мужика пистолет.
– Дина! – приглушенно крикнул Мирча. – Доченька, ты здесь?
Угрюмые мужчины обогнули фургон. Так охотники крадутся к спящему тигру. Только вот Зверюга не спала.
Громила шел вдоль правого борта. Мирча – он тоже извлек оружие, тускло сверкающее вороненым стволом, – отворил ржавую створку.
Эмиль заметил бечевку, натянутую через бортик, уходящую под днище.
Услышал стон, едва различимый. Звук доносился из кабины.
Он сделал пару шагов, и громила преградил дорогу:
– Ну, ты!
– Отойдите! – потребовал мальчик, осмелев.
И тут Мирча завопил. Крик, полный скорби и отчаяния, взлетел к луне, к клочковатым тучам.
Они опоздали. Он, Эмиль, опоздал, кривоногий идиот, вонючий трус.
Мирча, по пояс забравшись в кузов, прижимал к себе тело дочери. Безвольно моталась откинутая назад голова. Пряди липли к обескровленному лицу, ужасная рваная рана зияла на девичьей шее. Морой, да, морой выгрыз мясо до позвонков, и запястья изгрыз острыми клыками, и груди исполосовал.
– Кто это сделал, доченька, кто?
Безутешный отец тряс мертвое тело, голова болталась из стороны в сторону, черты смазались…
Но почему на Дине спортивный костюм?
Эмиль зажмурился. Открыл глаза. Не шестнадцатилетняя девушка лежала в объятиях Мирчи Брэнеску, а взрослая женщина с выжженными перекисью локонами.
И это горькое «доченька» Мирча шептал, целуя холодные щеки тети Алины Букреевой, парикмахерши.
Обман, иллюзия, как с Лёшкой…
Что-то шевельнулось под фургоном, серая клешня высунулась из темноты.
Стон. Снова.
Эмиль метнулся к кабине. В тот же миг удивленно ойкнул мордоворот. Громыхнул выстрел – Эмиль не обернулся. Не помощь он привел, а мясо для чудовища, но Динку еще можно вызволить.
Она сидела за рулем. Руки связаны (Эмиль узнал Лёшкин кожаный ремень), во рту кляп. В выпученных глазах мольба.
Очередная галлюцинация? Или живая? Начхать. Больше он не струсит.
Мальчик дернул ручку, и под капотом заработал двигатель, которого там быть не могло, и черная копоть повалила из щелей. Расшвыряли кирпичи и врылись в почву дымные колеса.
Но что-то подсказало Эмилю, прошептало: морой сейчас занят мужчинами, и шанс есть, поскольку морой и фургон сосуществуют как один организм.
Он нашарил треугольник в траве: велосипедное сиденье. Расчистил им окно от осколков. Зверюга недовольно рычала.
Через минуту задыхающаяся Дина прижималась к груди Эмиля.
– Это монстр, – всхлипнула она. – Эмиль, это настоящий монстр!
– Пойдем, – он потащил ее по склону.
Позади чавкало, дребезжало, хрипело.
– Доченька!
Дина замерла.
Мирча Брэнеску взгромоздился на труп громилы в метре от разверзшейся пасти кузова. Рубашка запятнана, руки по локоть в крови, и с подбородка течет красный сироп.
– Доченька, куда ты?
– Идем, – взмолился Эмиль.
Из-под ворота испачканной рубашки Мирчи тянулась к фургону пуповина веревки. Дина попятилась.
– У тебя уже был оргазм? – спросило чудовище теперь голосом Лёшки.
Эмиль смотрел, ошеломленный, как сквозь маску Мирчи проступает истинный лик мороя. Он соединял в себе все, чего Эмиль боялся когда-либо. Куски самых неприятных воспоминаний, сшитые нитями страха.
Морой был стаей собак, едва не разорвавших первоклассника Косму.
И сумасшедшим попрошайкой, приставшим к его матери в электричке.
И дурными снами, и шорохами Бухи, и заледеневшей венгерской трассой.
Стригоями и крысами, керамической головой из заставки телестудии «Вид», и пластилиновым мультфильмом, однажды напугавшим Эмиля до смерти, мультфильмом, о котором никто не слышал, и который никогда больше не повторяли.
Стригоями и крысами, керамической головой из заставки телестудии «Вид», и пластилиновым мультфильмом, однажды напугавшим Эмиля до смерти, мультфильмом, о котором никто не слышал, и который никогда больше не повторяли.
И дядей Драгошем тоже.
– Бежим! – закричал Эмиль.
Они побежали.
* * *– Не будет с твоего дядьки проку, бандит есть бандит, – заводила пластинку мама, тяжело вздыхая и виновато улыбаясь, если на кухне появлялся отец. Но резко менять тему не умела (это всегда забавляло Эмиля), поэтому продолжала: – Вот спроси у отца, почему брата в напарники не взял, когда тот вышел…
– Хватит, – глухо урезонивал жену Михай Косма.
– Пап, почему? – спрашивал Эмиль.
Отец, не глядя, качал головой:
– В дороге оно как? Пропадешь с тем, кому не доверяешь.
В дороге…
«Мы идем выкапывать дядю Драгоша», – подумал Эмиль, сворачивая на Буху. Мысль была неуютной, острой, как кромка лопаты, которую он отыскал в сырости подвального склада.
– Это поможет? – тихо спросила шагающая рядом Дина; кажется, успокоилась, бабуля умеет успокаивать… а потом пугать пуще прежнего. Вон сколько советов надавала – один другого кошмарней.
– Что?
– Если мы что-то сделаем… с его телом…
– Поможет, – заверил Эмиль.
Мужчина не должен показывать сомнений. Но на языке вертелось: «Мы же не хотим идти к фургону, снова встречаться с этой тварью? Значит – на кладбище. Бабуля сказала…»
Bunică проговорила весь остаток минувшей ночи.
– Зло творит его черная душа – не тело, – твердила она, – хотя и в нем было мало правильного: болел часто, а как подрос, ядом стал жидким себя гробить, исколол, синим изрисовал. Но он не встает из гроба…
– А кто тогда встает? – спрашивала Дина.
– Никто, – фыркала старушка, – призраку не надо вставать. Но дух по-прежнему связан с мертвой плотью, чувствует ее. И если…
Эмиль переложил черенок лопаты на другое плечо.
Сможет ли он раскопать могилу дяди, чтобы попробовать остановить пожирающий Степное кошмар? Технически – наверное: лопата есть, руки есть, что он, яму не выкопает? Худющие евреи рыли под пистолетными дулами нацистов, он и подавно сможет. Дел-то: выкинул землю, расчистил крышку, вскрыл гроб…
Эмиль поежился. Вечер будто выдавливал из воздуха прохладу, накрапывал из невидимых пор.
Даже если все пройдет так, как он себе представляет… готов ли он к тому, что надо сделать дальше?
– На, жуй, – Дина приблизилась и, как жвачку, запихнула ему в рот зубчик чеснока; ее пальцы коснулись его губ, Эмиль на секунду запаниковал. – А вдруг.
– Спасибо, – пробормотал он.
Она взяла его под руку. Дрожит. Ищет опоры, крошечного обмана – ничего не случилось, они просто прогуливаются по темнеющему поселку.
Буха щерилась выбитыми бурей окнами.
– Значит, твой дядя стал вампиром, – сказала Дина, – как Дракула?
– В румынской мифологии нет такого демона. Дракулу придумал Брэм Стокер, с его подачи Vlad Цепеш превратился в кровопийцу.
– Не умничай, – отмахнулась Дина, почти шутливо, почти обычно: она отмахивалась не от него, а от событий этих дней. Не удалось – опустила голову, хлюпнула носом.
– Мой дядя стал мороем, – напомнил Эмиль. – Ты же слушала бабушку, она…
Он осекся, сделал шаг и остановился, глядя на дом. Дина по инерции дернула его за собой, лопата соскочила с плеча, вывернула запястье и звякнула полотном об асфальт. Эмиль словно и не заметил.
Дина проследила глазами за его взглядом, вскрикнула и зажала ладонью рот:
– Папа…
– Отвернись! – опомнился Эмиль.
Мертвецы смотрели на них с балкона первого этажа. Навалившись на проволоку, вдавив свои тела в шипы. Мирча, мордоворот-водитель, Алина Букреева. От них мало что осталось – высушенные мумии с руками-рукавами и сморщенными детскими головами. Будто костюмы на бельевой веревке.
– Идем…
Дина безвольно повиновалась. Лопата жутковато заскребла по подъездной дорожке, и Эмиль поспешил взвалить ее на плечо.
Буха не хотела заканчиваться – шесть пустых бесконечных зданий, а высосанные до последней капли тела провожали их растрескавшимися глазами.
Эмиль выругал себя за то, что не разбудил Дину раньше, что скоро начнет смеркаться, что лопата на плече и нож за поясом не кажутся серьезными аргументами против мороя. С другой стороны – не днем же копать…
Копать. Копать. Слово хрустело на зубах. Чем больше он его повторял, тем больше во рту скапливалось песка.
– Кто-то должен их снять, – всхлипнула Дина.
– Обязательно. Мы всем расскажем, как только убьем чудище.
– Если убьем…
– Не если, а когда.
Похоже, он убеждал самого себя.
Под ногами шуршал степной мусор. Они свернули направо. Сверни еще раз – на развилке перед комбинатом, где лежали на боку металлоконструкции пропускного пункта, – и топай прочь из Степного, хоть с лопатой, хоть с песней. Хоть с Диной. Эмиль знал, что у них ничего не выйдет, даже если они сбегут вдвоем. Может, и будет что-то, краткое, несерьезное для нее, в благодарность за спасение, прощальное, а потом их дороги разойдутся навсегда.
Возможно, не самая плохая перспектива.
Они пошли прямо. Через пустырь к кладбищу.
На деревянном заборе и уродливых деревцах хозяйничал желто-зеленый мох. Мимо проплыл кенотаф «Михай Ермолаевич Косма»; Эмиль не остановился: боялся, что воспоминания об отце лишат сил, не пустят дальше.
«Если несколько раз перевернуть тело висельника в могиле, то пуповина удавки затянется до конца». Так сказала бабушка. А еще: «У мороя два сердца, и он принимает любые обличья».
Эмиль чувствовал напряжение Дины. Включил и передал ей фонарик. В сгущающемся сумраке проступали надгробия.
– Далеко? – спросила девушка.
– Почти в самый конец. Бабушка не хотела, чтобы ее сыновья лежали рядом… да и места, кажется, не было.
Эмиль остановился у могилы без надгробия. Деревянный крест с потемневшей табличкой. Оградка из ряда силикатных кирпичей.
Ну вот и все.
«А лучше обезглавить тело или воткнуть в грудь каленое железо».
Эмиль почувствовал раздражение – советовать легко, бабуль. Сердце билось в груди, запястьях, горле – везде. Пространство между могилами сужалось. Глаза пульсировали, точно генерировали темные вспышки. Каждый шорох и запах таил угрозу.
Что-то происходило с пейзажем, с восприятием реальности. Эмиль смотрел на могилу дяди Драгоша. Она менялась, словно перед глазами была книжка с бегущими картинками. Блокнот, который перелистывала невидимая рука, – они мастерили такие с Динкой в детстве: человечек из карандашных линий, двигающийся от кадра к кадру.
Здесь и сейчас изменения состояли лишь из нескольких жутких наложений. Холмик над могилой Драгоша то исчезал, то появлялся. На нечетных – или четных – кадрах его не было, зато был – открытый гроб на дне ямы. Холмик с крестом, яма с гробом, холмик, яма…
Но и это не все. Словно матрешка в матрешке, кадры с вырытой могилой тоже имели два варианта. Эмиль видел затылок дяди, потом лицо, затылок, лицо; голова мертвеца проворачивалась, глаза были распахнуты.
«Морой умеет насылать кошмары». Разумеется, всего этого не было. Как и ползущего по Дине свечения. Она стояла возле самой оградки, спиной к Эмилю, и словно дремала, глядя куда-то поверх крестов и приземистых рябин. На изящной фигуре сменялись цветные картинки, будто на Дину навели луч проектора.
В городе с ней случилось что-то личное, женское, болезненно-сладкое. Эмиль догадывался об этом и без пестрых подсказок, размазанных по ее спине, бедрам, стройным ногам… смотреть было невыносимо: Дина стала взрослой без него, через новую кровь, желанную, теплую, откровенную…
Эмиль положил лопату на землю и шагнул к девушке.
Они стояли без смысла у могильной насыпи. Дина – впереди, Эмиль за ее плечом, почти касаясь ее теплых волос, горячего тела, ощущая, какая она другая, далекая, пылающая…
Внезапно в их разрозненное уединение вкрался едва уловимый скрежет, картинки потеряли четкость, сделались белыми, и Эмиль понял, что нет никакого проектора – не могло быть, – а Дину освещает свет фар.
За их спинами, на кладбищенской дорожке тарахтела Зверюга.
Эмиль обернулся. Из боковой дверцы кузова высунулась высокая тварь с бугристыми лапами и деформированной пастью. Существо отклонилось от фургона, бечевка натянулась, как страховочный трос.
– Решил дядьку проведать, да, малой? – спросил Драгош.
Дина резко обернулась, задев плечом Эмиля.
Черный огонь глазниц впился в девушку.
Эмиль нащупал рукоятку ножа.
– Ну что, понравилось трахаться? – произнесло существо голосом Мирчи Брэнеску. – Что такое? Думала, не узнаю? В город махнула, и все, за моря-океаны?
– Заткнись! – заорала Дина.